Марина Бонч-Осмоловская - Рождественский романс
Мама зажгла елку и радостно объявила:
- Младенец Христос прилетел, подарки принес!
К ней побежала дочка Герхарда, но среди взрослых сам Герхард оказался первым, и ему достался лучший рождественский подарок - обеденный сервиз. Ганс даже удивился, потому что мама знала, что у них с Ритой сервиза нет. Им она подарила отличную рамку для фотографий. Рита от себя и Ганса испекла огромный торт, Ганс ее научил: подарки на Рождество должны быть дорогие, но хорошо, если ты сделал подарок сам, семья это оценит.
На ночную службу снялись вовремя, чуть зазеваешься - в полдвенадцатого в храме уже мест свободных не будет, если только с краю. Всей Гансовой семье удалось сесть на одну скамейку, и папа сказал, что это хорошая примета. Рита оглянулась и неожиданно увидела парня из их бывшей деревни, Витька...
Рита вышла замуж не за казахстанского, а за настоящего немца, но таких пар раз, два и обчелся, даже вспомнить больше некого. Родня Риты, да что там родня, вся их деревня немецкая целиком переехала в Германию, потому что все соседи в деревне были родственниками. Они решили не расставаться, и, как многие семьи из Казахстана, сняли квартиры в одном и том же доме. Это было очень удобно: все родные и друзья под рукой, и мужчины могут на лестницу вместе выйти покурить, дела обсудить. Но когда они на лестнице повесили третью консервную банку для бычков, немцы из этого дома почему-то начали выезжать. Много пустых квартир образовалось, тогда и другие казахстанские семьи вселились, еще веселее стало. Около подъезда лавочку поставили, чтобы по-простому, в домашних тапочках выйти, семечки полузгать, о жизни поговорить... Только оттого, что все оказались рядом, немного смешно получилось. Ритина семья нашла и купила очень красивый зеркальный шкаф, на другие непохожий, а через месяц таких шкафов пять штук родственники себе привезли. И гипюр на окна повесили похожий... Но все же хорошо дом освоили и зажили совместно. Вот только с Витьком сложности.
Он в деревне, в Казахстане, был коноводом, драчуном, и здесь, в Германии, на каждый день рождения - а их в доме полно - парней заводит по-страшному. Напьются всей оравой, и Витек уже кричит: "Пошли турок бить! Пошли!" - все радостно орут. Бегут они в соседнюю башню, где турки живут, и - стенка на стенку!
Очень Рита удивилась, когда Витек рядом прошел, подумала: привиделось. Ей захотелось отвернуться, сделать вид, что она его не знает, застеснялась она Витька перед Гансовой родней. Но от этого ей стало еще хуже, и она храбро посмотрела Витьку прямо в лицо. Но тот из прохода исчез, а вместо этого хорошо известного Витька посередине храма шел негр, кроссовки откидывал вразвалочку. Да так, что несмотря на сдержанный гул, их удары очень ярко отдавались в готических сводах. Куртка расстегнута, из-под нее оранжевая рубашка сияет. Ганс, посмотрев на этого негра, не сдержался, даже крякнул. Элегантные женщины двигались ближе к скамейкам, чтобы дать негру пройти. Свободных мест уже не было, одна дама прижалась к самому боку Ганса, сидевшего с краю, сняла перчатки, положила их вместе с сумкой перед носом Ганса и начала сморкаться. Рита испугалась, хотела место уступить, но Ганс ее жестом остановил: все нормально, сиди, мол. И служба началась.
Рита знала, что разбирать слова ей будет не трудно, потому что она, как все русские немцы, говорила на старонемецком языке - живом раритете, который они, немцы, бережно сохранили в России со времен первых колонистов. Но Гансу и его родне этот язык не нравился: много слов незнакомых - как будто заговорил персонаж из древней сказки. Вот если бы сказка про Гарри Поттера...
Зазвучали трубы органа. Огромные, летящие звуки наполнили весь храм, музыка, которую Ганс любил, и он вновь почувствовал то, чему не умел найти слова всякий раз, когда сила музыки переплеталась с величиной открывающегося перед ним праздника Рождества Христова. Все хлопоты предпраздничных недель и радости последних дней оставили его, даже новый, любимый Мерседес, и Ганс почувствовал огромную радость, наполненность горячим, сердечным чувством, приятие всего вокруг: людей с их поступками, событий, нарушавших точное течение жизни, как, например, недостроенная дорога, смеющиеся турки в кафе, негр в готическом храме или Ритин акцент... Тепло вошло в Гансово сердце, он простил всех, и от этой новой любви слезы побежали по его щекам, открывая и наполняя душу счастьем понимания себя как нового и лучшего... И пожилая дама, стоящая рядом с Гансом, тоже плакала, но Ганс уже совсем не замечал ее тяжелого навалившегося бока. Тихо сморкалась в платок его мама, отец и Герхард вытирали глаза, и какая-то бабушка, замыкавшая их ряд, как второй опознавательный столбик, прижавшись к боку Герхарда, доставала одну салфетку за другой. Гансу казалось, что это Рождество, как никакое другое, очистило его сердце, примирило его со всеми тревогами, открывая перед ним обновленную жизнь, в которой все люди и он совершат только предначертанное любви и правде... Это сильное чувство не отпускало Ганса, когда на исходе службы стоявшие рядом пожали друг другу руки, когда он отвел в машину и усадил маму и бабушку, пожелав им счастья, и медленно повез Риту домой по заснеженным улицам, наслаждаясь сразу глубиной пережитого чувства, плавным, крейсерским ходом огромного автомобиля и любовью к своей жене.
Ганс не спеша поставил машину во дворе, выключил огни, запер ее и нежно поцеловал нагретый капот, как теплые губы. Прошептал Рите: "Сокровище мое..." и понес ее, счастливую, домой.
Утром Ганс, влюбленный домовой, обошел все квартиры и подарил каждому жильцу открытку, а детей одарил конфетами. Один поляк полез обниматься, и Ганс слегка прижал его к своей груди. "Надо библейскую заповедь переписать, - смеялся поляк, - если тебе дали для поцелуя левую щеку - подставь правую!" Весь дом был счастлив, но Ганс, наверное, больше всех. Вместе с Ритой и рождественской желтой машиной он благодатно плыл в этих праздничных днях. Почти каждый день до Нового Года родственники звали их на обеды, Ганс пил, танцевал, даже помогал снять домашний фильм с шутками, чтобы послать его на телевидение, может выйдет премию получить. До Нового Года оставался один день...
Старшие члены семьи новогодней ночью интересовались мало, а молодые сам Ганс, его племянники да кузины - уже в праздничное утро начали взволнованно договариваться о месте встречи. Всем надо было подъехать вовремя и найти друг друга в огромной толпе между двух соборов, где около полуночи соберется молодежь города и обязательно они сами. Обсуждали, куда пойдут танцевать и хватит ли выпивки на всю ночь. Решали, годится ли для зимней ночи пиво и в каком баре удастся найти стол в конце ночи, - словом, все нaиважнейшие детали, что придают Новому Году глубину и вибрацию. Предвкушение праздника оказалось правдивым. Там, около палатки, где троюродная сестра Ганса бойко торговала горячим вином, Ганса, Риту и толпу их вопящих друзей можно было разглядеть в сиянии разноцветных шутих, при вспышках салюта и хлопках шипучего вина. К середине ночи замерзшая компания оказалась за огромным деревянным столом в соседнем баре. Скоро девушки собрались уходить, зная об окончании ночи; Риту отвезла домой жена Герхарда. Мужчины пили, не скупясь, беззаботно заказывая все подряд, густо перемежая крепкую выпивку пивом. Здесь Ганс почувствовал наступление того самого чувства...
Дома он всегда добродушный, а вне дома - несколько скованный. Даже, скорее напряженный, как будто твердый. И другие, как Ганс заметил, напряженные. Как будто у всех внутри очень много энергии, много внутренней силы. Ганс это почувствовал, и ему стало приятно от этой близости с другими, где все понятные, такие же, как он. Ему захотелось всегда быть таким, полным особой силы, его влечет это, как ничто другое... Еще в родительский дом тянет - после родителей туда вселиться, зажить, как отец живет. Что ж, позже хорошо и машину на более дорогую поменять. Но это уже мелочь, а самое важное чувство возникает - вот как сейчас - когда он сидит или делает что-то с другими, и между ними как будто искра пробегает, зажигает внутри огонь - и у всех зажигает. Ганс среди других самим собой становится, и все становятся. Нe важно, во что эта сила может вылится, тут главное, что обязательно выльется. И каждый этого ждет и хочет. Побежал огонь, откуда взялся? Из тайных глубин? Из твердых камешков в глубине глаз? - уже все захватил. В пабе просто попойка, а в глазах появилось: брызжет оттуда - холодком, холодком несет, но все-таки огонь! Перельется ли? Лица розовеют, натягиваются, становятся бодрее, ярче. Глаза блестят - твердые, блестящие. Еще не прорвалось: снаружи плотная корка, а под ней бушует дьявольская лава и огонь - не тронь! Душа всякого Гансова друга - это то, что лучше не копать. Только копнешь - рванет, польется и соединит всех в лучшей, главной минуте!
- Вперед! - крикнул один парень, схватил с пола сумку с петардами, и все повскакали.
