Игорь Куберский - Маньяк
...Я вспоминаю, что в полутемном коридоре на меня вопросительно глянула круглая лужица зеркала на столике у стены - взяв его, я тихо открываю дверь туалета, затем дверцы стенного шкафчика и вижу то, что мне нужно - небольшое незарешеченное оконце в ванную. Точно в такое же оконце с помощью зеркала подглядывал я мальчиком за своим отчимом и матушкой, когда желание заставало их среди бела дня в моем присутствии. При сем они всегда включали воду, и иногда я путал ее разнообразные звуки со сдавленными стонами любви. Встав на обруч унитаза, я подставляю зеркальце под углом и гляжу в него. Я вижу ее темный затылок, белые плечи и спину, и больше ничего. Зеркальце тут же запотевает и, быстро протерев его рукавом, я снова наставляю его. Затылок, плечи, девичья узкая спина, кажется, с родинкой под левой лопаткой, Я еще раз протираю, еще раз смотрю - уже только на родинку - это я сам приник к ее нежной коже, мозги мои плывут наискось, второпях я свободной рукой вывожу своего жеребца, взнуздываю его и пускаю вскачь. Закусив удила, он успевает пролететь лишь короткое расстояние, пасть его ощеривается и белая пена хлещет во все стороны... Мокрый, обессиленный, я спускаюсь с унитаза, закрываю шкафчик, не потрудившись утереть обрызганную черную фановую трубу, беру на кухне свой рюкзак и ухожу в дверь. Мне нужно немножко побродить по улицам перед тем, как снова вернуться на стену...
Дождик продолжает мелко сеять с неба - тепло, темно и глухо, под ногами скользят раскисшие листья. В парке какой-то мужчина в затрапезной куртке прогуливает собаку. Я пристально вглядываюсь в него - не видел ли он меня на стене. Глупые опасенья. Я брожу по парку, пытаясь найти открытое пространство, откуда была бы видна стена дома, но не нахожу. Везде деревья... Освещенных окон становится все меньше - темны уже окна моей снежной красавицы, окна старушки Нади, к которой меня на аркане больше не затащишь, - только на самом верхнем этаже первое окно слева едва обозначено приглушенным карминным светом - за такими окнами, как правило, и занимаются любовью. Я возвращаюсь к подъезду, набираю код замка, легко вычисляемый: три кнопки с цифрами, его обозначающими, заметно западают и больше отшлифованы. Лифт возносит меня на последний этаж, я поднимаюсь к железной двери на чердак - она подперта доской изнутри, как я ее и оставил, - я достаю припрятанный за трубой металлический прут, просовываю его в щель под дверью и отталкиваю доску. Я вхожу в кромешную тьму чердака, но у меня все равно нет уверенности, что я один, и, включив мощный фонарь, говорю негромким властным голосом хозяина положения: "Бомжи, на выход! Дом охраняется концерном "Защита"". Как правило, подобная заявка действует. Если бы я назвался участковым, эффект был бы меньший - с милицией бомжи непрочь попрепираться. В ответ - молчание. Луч моего фонаря быстро обшаривает углы и только в одном из них раздается испуганный вспорх крыльев - голуби. Никого. Я снова подпираю дверь доской и вылезаю на крышу. Внизу - темное пространство парка, дальше - многоэтажные дома, потихоньку обживающие берег залива, еще дальше - несколько одиноких огоньков на том берегу - Лахта, Ольгино, Лисий Нос... Небо над заливом - как огромная черная яма, а над городом - угрюмо-багровое от уличных огней. Раскинуть крылья и полететь. Вместо этого я закрепляюсь, пристегиваюсь и повисаю на тридцатипятиметровой высоте.
Как я и предполагал - за карминным окном идет бурный трахач. С минуту я наблюдаю за ним, но заглавные чувства мои молчат, и меня почему-то начинает разбирать смех. Балкон позволяет мне укрыться от дождя, но на всякий случай я не выпускаю веревки и вежливо стучу в стекло двери, попутно отмечая, что она не деревянная, а алюминиевая, как и весь переплет витражного окна. Хозяева тут явно не бедные. Парочка мгновенно приходит из лежачего в сидячее положение, и по ужасу в глазах довольно рыхлого белесого мужичонки моих лет я вдруг безошибочно вычисляю, что он здесь залетный гость и подлежит отстрелу. Так вот, что делает супруга одна в отсутствие супруга... Я вытаскиваю газовый пистолет - он у меня ни разу не был в действии показываю его гостю и приманиваю пальцем: открой, дескать, мил человек, не то хуже будет. Он, как завороженный, прижав к животу подушку, движется к двери и открывает ее. Я показываю оружием, чтобы он вернулся к даме, и вхожу. Фу, как здесь душно. Пахнет дорогими духами, потом, куревом и распаленными гениталиями.
- Частный детектив охранного концерна "Защита", - представляюсь я, демонстрируя издали давно изжившую себя красную корочку члена Всесоюзного общества по охране памятников старины. - Ваши документы! - требование мое обращено к мужичку, и он понимает, что я понимаю, кто он такой.
- Документы... - в прострации мямлит он, беспомощно глядя на меня. Нет у меня документов.
Тогда я с наслаждением опускаюсь в просторное бархатное кресло возле окна и теперь уже обращаюсь к даме, которая, хотя и в легком шоке, но как хозяйка дома чувствует себя все же уверенней и уже стремительно подсчитывает в уме, во что ей может обойтись ее приключение. На вид ей под тридцать, миловидна, полновата, взгляд наглый и беспокойный, как у всех новых русских. Возможно, сама содержит магазинчик шведских пылесосов или французских кофеварок.
- Сударыня, - говорю я ей. - Простите за столь поздний визит, но сами понимаете - служба. Выполняем заявку вашего мужа - проследить, так сказать...
- Какая сволочь! - говорит госпожа, чем мне сразу начинает нравиться. Какая он все-таки сволочь! - убежденно повторяет она и поворачивается к своему дружку: - Иди, Петя, мы тут без тебя разберемся... - она явно не уверена, что я его отпущу так просто, без предъявления документов, и блефует.
- Минутку! - поднимаю я руку, спокойно достаю из рюкзака "поляроид" и, прежде чем они успевают отвернуться, щелкаю их со вспышкой на вечную память. Фотоаппарат всегда при мне, но впервые я его использую как сыскной агент... Затем я благодарно киваю онемевшей парочке. Моя акция, похоже, добила их окончательно.
Тот, кого назвали Петром, трясущимися руками подхватывает с другого кресла брошенную одежду и, продемонстрировав мне свою бабью задницу, скрывается в коридоре.
А хозяйка смахивает набежавшую слезу, встряхивает густой шевелюрой коротко стриженных каштановых с позолоченными концами волос и говорит ему вслед:
- Тихо! Ребенка не разбуди!
Затем она с презрительно-неуверенной и, в общем-то, жалкой усмешкой поворачивается ко мне, смотрит мне прямо в глаза, как бы говоря: да мы такие, и вы не лучше.
- Вот за ребенка ваш муж и беспокоился, - голосом доктора Спока говорю я.
- Да пошел он... - сквозь зубы цедит она и, придерживая рукой на груди простыню, тянется другой к ночному столику берет узкую пачку сигарет "Davidoff", ловкими пальцами достает одну:
- Курите?
Я мотаю головой.
Она с моей помощью закуривает, глубоко затягивается, снова смотрит на меня, словно колеблясь, нужно ли посвящать меня в семейные тайны. Потом говорит зло, с надрывом, будто в кабинете следователя:
- Мой муж импотент... - и, видя в моих глазах немой вопрос, продолжает: - А ребенок - ребенок не от него. Так ЧТО ваша сраная "Защита" прикажет делать молодой женщине, можно сказать, ягодке в самом соку? А он еще, сволочь, ревнует. Думает, за деньги все можно купить... Член бы себе купил, паскуда... - она всхлипывает.
- Такие члены есть, - говорю я. - Вживляются в настоящий, наполняются специальным составом. Действуют безотказно. Читал в одном журнале, собственными глазами. И потом есть масса способов удовлетворить женщину и без члена.
- Он не умеет! И не хочет учиться. В церковь ходит. Он у меня того, христосик... - она повинтила пальцем висок и звучно щелкнула языком, открыв розовую изнанку влажных полных губ. Губы эти словно поцеловали меня в пупок, и я встрепенулся.
Дверь робко приоткрылась, всунулся одетый Петя и, обращаясь неведомо к кому, проблеял:
- Так я пойду?
- Иди, - сказала хозяйка.
Я же молча, деловито кивнул, как бы занятый допросом основной участницы бытового преступления.
Оба мы отметили, как за ним тихо закрылась входная дверь, и с облегчением посмотрели друг на друга, будто без него нам было легче договориться.
- Ну, так что прикажете делать? - вопросительно смотрит на меня хозяйка.
- Ничего. Составим акт. Вы подпишетесь. И разбежимся.
- Триста... - говорит она и выдыхает в мою сторону голубую струйку дыма.
- Чего триста? - ломаю я ваньку.
- Баксов... Не рублей же.
- Между прочим, у меня сертификат надежности высшей категории, - леплю я первое, что приходит в голову, помня ее губы и то, что под простыней на ней ничего нет.
- Четыреста...
- Мда... - тяну я.
- Пятьсот, - выдыхает она. - Больше у меня с собой нет.
- А у Петра?
- Вы же его отпустили! - недоуменно вскидывает она брови и что-то вычитывает в моем лице, потому что вдруг спокойным, почти царским движением убирает простыню и выпрямляет спину, являя мне свои тяжелые полновесные груди с коричневыми красивыми сосками. Движение давнее, заученное, проверенное на многих...
