Самит Алиев - Курьи рожки
- А спасибо, скот?
- Босого х...я, а не благодарность. Рот открой, пи пи охота. Гы гы!
- Спички брось.
- На. Нет, Саш, не "на", а подавись. Богазунда галсын, элюндя янсын.
- Мехир спит?
- А ты как думал?
- Может разбудим?
- Ага. И что все вместе делать будем?
- Давай разбудим, а там видно будет. А то непорядок, он спит, а мы нет.
- Правильно, чтоб всё по честному, по товарищески. Мехир, дур, давай, вставай, подъем. Дур, емяй гялди, Сакуранын бабасы гойун кясди.
- Ня ди, э? (опухшее от злости, сна, и пьянства лицо приподнимается над подушкой)
- Хеч, деирям, Саша ераз чыхды.
- Бясдир бу гичд...х зарафатуву.
- Хятрювя дяйди?
- Бяли.
- Си...мяки.
- Самит, дуруб бохарам сяни, сорам мейдювю си...м.
- Дири ола ола гё...ун чатмаз?
Вместе шепотом кричим: "Мехир, ераз, дур да, сизинкиляри говурлар". Маневр будит практически всех, кроме Мехира, его кровать почему-то дрожит.
- Саш, он, кажеться, дрочит.
Мехир просыпаеться, и злобно шипит: "Озюн дрочишсан"
- А, мян эля билдим, ки, атырсан, сян ися хорылдиирсан. Дэ да бя.
- Инсафуз йохдур? Сабах поста гедириг.
- Гед дя. Мян комисованныям. Сашка - увольтов (Почему увольтов? А Мехир сам его так прозвал, фамилия Сашкина - Войтов, вот и попал к остроумцам, развели смехуёчки, долго так извращались, Увольтов, Дебильтов, 220вольтов, и т.д.).
Обмен любезностями продолжается до тех пор, пока не появляеться дневальный, и робко так, можно даже сказать, вежливо просит нас заткнуться. В дневального летит ботинок (по-моему, эта сука...нет, ботинок не мой, а значить, и не сука, а совсем даже достойный человек и хороший товарищ). Дневальный исчезает, так как получать люлей ему явно не охота, к чему Мехир проявляет явную склонность. Нет, мне положительно это надоело, в том смысле, что клал я на беседы такие, ну их, спать пора, подъем через пару часов.
Да, сидим мы на продуктовом складе, я зпустил лапу в мешок с горохом, жую его сырьем, а другой рукой нащупал мешок с сахарным песком, и его, милого, в пасть отправляю. А вкусно было, очень даже ничего. Ну, не рыба по-монастырски, но все же. Нельзя быть привередой. И подошел ко мне Акпер, парнишка одного призыва со мной, доооолго так глядел на меня, слегка склонив голову набок, с жалостью на меня поглядывал, мол, окончательно спятил Самит, крыша едет не спеша, тихо шифером (да, о нем, о шифере, чуть позже, он заслуживает отдельного рассказа) шурша, и спросил, все ли со мной в порядке, не плохо ли мне, и не вижу ли я вокруг себя маленьких зеленых человечков? А если нет, то с чего я этим подножным кормом питаюсь? И трудно ли жевать? А глотать как? Я прервал его изощрения в остроумии тем, что предложил заткнуться, и попробовать навкус самому, а потом уж Милли Меджлис разводить. Акпер недоверчиво поглядел на мен, попросил разжать ладони (подвох подозревал!) и показать, вправду ли я горох с сахарным песком жую, а потом, сперва с опаской, но с каждой новой жменей все смелее и смелее, начал отправлять эту смесь в рот. Задумчиво пожевал, поглядел на меня, поглядел на мешки и сказал: "Пис дейл. Яхшидыр". После чего сделал паузу, и добавил: "Гойун олсайдуг, лап лязятти оларды". Такая вот реакция. Делай потом людям хорошее, угощай их горохом с сахаром. Вот оно как.
Да, насчет французкой революции. Вызывает меня как-то замполит, и говорит, речет, так сказать, мол, ты, Алиев, в институтах учился (?), грамотный, так подыми уровень своих товарищей, политзанятия проведи, чтоб не хуже других частей, да всё как у людей, а за это...ну....может быть отпуск дам. Поедешь домой, искупаешься по человечески (в оригинале это прозвучало как "адам кими", на что я мысленно ответил, "хейван атондыр, чянаб капитан", ведь втемяшили мне в голову отцы командиры, ой втемяшили, да и не только мне, ту простую истину солдатскую, что "тебя здесь назовут неряхой, попрут достоинство и честь, а ты пошлешь их в мыслях на х...й, и по привычке гаркнешь "есть!""). Вот я и гаркнул. И как всякий смертный, решил из этого извлечь как можно больше пользы, раз уж все равно этой х...й заниматься придеться, попробуй откажи. Да, да. Прежде всего, я стал шевелить мозгами, как бы мне к этому делу дружков приспособить, ведь не годиться одному тащиться, может Мехира взять, чтоб книжки, газеты да конспекты (!) за мной таскал, а? Или, чтоб Сашка стоя рядом, с "мамедом", зажатым в лапе, в ходе "лекции" изображал собою прогрессивную деятельность славного сына азербайджанского народа в деле укрепления его же, народа, в смысле, благосостояния и независимости? Но вот незадача, о чем же вещать то? Идеологический вакуум опосля развала СССР не позволял мне рассуждать о том, о чем рассуждали когда-то отцы и деды (свято место стало пусто, все народы встали раком, 6-й флот США уже не угрожал безопасности ГДР, да и ГДР посыпалась к чертям, и вышеупомянутую пустоту стали спешно заполнять суррогатом, вроде того, о котором вещал замкомроты на одном из предыдущих политзанятий. Речь он толкал о том, что, мол, как Главком прикажет, все, как один, и т.д., и т.п., на врага, парам -тарам, тарам-парам. Здоровенный, под два метра ростом Сабухи выразился в том смысле, что он им, армяшкам, уши поотрезает, на что замкомроты ответствовал, мол, нет, этим, дескать, Рахимы Газиевы занимались, а у нас - цивилизация и женевские конвенции, строго-настрого запрещающие армяшкам уши резать, а тихий и безответный Сеймур, по глупости да простоте душевной, а может и по вере в демократию, возьми и спроси, за что ж тогда его, Рахима, упаковали-то, ежели он ворогу ухи отрывал? Что тут началось! Базару-то было! Дым коромыслом, децибелы ведрами. Шум, гам, вопли, угрозы. В общем, весело, мило и сердито. В храме Идеологии поселились Черти Пустоты, и ни обедни там больше не служат, ни хутб не читают, а если и служат, то только святого Сикария, что ни католикам, ни православным не годится, а мусульманам и подавно не надо). Короче говоря, загнали ребят в "ленкомнату" (Ленин помер, СССР развалился, коммунисты сделали себе гименопластику, прикинулись, значить, целочками, старички поменяли значки, раз последняя сласть - власть, а ленкомната стоит себе, и ничего ей не сделалось. Как впрочем, и губа. Тоже стоит, причем там же, где стояла при Советской власти, то бишь, при историческом материализме. Её режимы не е..ут. Хоть Эльчибей, хоть тот, кто всех мудрей, белей, старей, хитрей, и т.д, и т.п. Да, да, стоят столы дубовые (вру, как докладчики из Совета Европы по Азербайджану, ни хрена не дубовые), сидят дубы здоровые, и хари без понятия - идут политзанятия). Да, но тут-то меня и осенило, и это озарение имело следствием пренеприятный разговор с майором Ахадовым. Что ж мне делать то? Я насчет тематики. Если в соответствии с веяниями времени, оды на тему "Ура, ура, в ж..е дыра, ики дёвлят, бир миллят, Гейдар Алиев и Вооруженные Силы, Гейдар Алиев и Азербайджанская Филология, он же и развитие сельского хозяйства опосля второго пришествия, он и мы, мы до него, а вот про него до нас - не стоит, так и посадить могут", ну, вы, наверное, всё поняли, так во первых, на душе ж потом противно будет, и кроме того, поглядев на физии сослуживцев, мне в душу вкрались резонные сомнения на счет того, сможет ли народ "мёхтярям" от "гё...ярян" отличить, иди потом доказывай, что не Расул Гулиев. Так я и ступил на скользкий и неблагодарный путь вещателя о правах человека, того самого, у которого обязанностей, помимо прав, хоть отбавляй. Да, вот и взял балбес Ганиев сии тезисы в качестве аргументов при споре с прапором по поводу его (Ганиева, то есть) назначения во внеочередной наряд. Да, да. Встал, знаете ли, в позу, и заверещал: "Мян азярбайджан республикасыныны аскяриям, мяним хюгугларым вар, хаиш эдирям мяня тязиг гёстярмяин, вя шяхсиятимя тохунмайын, джанаб гизир". Прапорщик вполне резонно (для прапорщика, разумеется) выразился в том смысле, что, мол, "хюгуг си...н ики вагон гялиб", и не х..й тут права качать, сказано, наряд, значить, наряд, и вообще, отставить пи..ж, и вопиющее нарушение воинской дисциплины. Да, кстати, Ганиев, а от кого ты этих опасных сказок наслушался? Чего? От Алиева? От какого?! А, от этого.... Он чего, совсем? Так, так, подать его сюда! Подали. То есть, сам пришел.Куда ж деваться? Пришел майор, устроил мне грандиозный втык, разнос, короче, потом откричался, сел, вздохнул, и сказал: так, отложим погоны, сейчас я не майор, а ты не рядовой. Запомни, Алиев, время не то, чтоб об этом болтать, зажопят, я помочь не смогу, черт знает что пришьют, и никому ж ни хрена не докажешь. Понял? Так точно! Все, считай себя освобожденным от проведения политзанятий, ясно? А с замполитом я сам поговорю. Ты же ему на глаза старайся не попадаться. Ясно, говорю? Теперь пошел вон! Три наряда! Есть! Я отдал честь, развернулся, и строевым шагом вышел из кабинета (кабинетом это можно было назвать с большой натяжкой, ни телефона приличного, ни портрета). Значить, не кабинет. Ошибочка вышла.
А потом пришла весна, она ворвалась в казармы, в нервы, в гениталии и наши души, стало легче, шли дни, весенние дожди, и всё вроде бы нормализовалось, и мы делали зарубки на входной двери, отмечая дни, остававшиеся до дембеля, так же ходили на посты, так же таскали тушенку, которую не успел утащить зампотыл, так же.... да что повторять, всё шло своим чередом, куда оно денеться, и весенние грозы, и простыни, разорванные на подшивку, и пьянка до блевотины и последующей гауптвахты, пока не грянул мааааленький гром. А грянул он в лице Сашки. Сашка не ел три дня (почему - об этом не скажу, перебьетесь, вас не касается), вернулся, и дорвался до жирной тушенки. Руками жрал прям из банки, молол челюстями, глотал не жуя. Ну, ясное дело, брюхо не выдержало атаки со стороны жирной пищи, и засел он в уборной, как депутат в параменте, заседатель народный, туалетный, обжора ху..в. А врач, (доктор Таир, король санчасти, властелин отправки в Баку, в тот самый госпиталь, что на Папанина, и всё за пятьдесят баксов, а если нету, то валяйся себе здесь, в санчасти, причем, хоть с сепсисом, хоть с гонореей верхних конечностей, хозяин ящичка, где было много всякой интересной всячины, феназепам, например, уххх, хорошо, так, знаете ли, таблетки четыре, и айда мультики смотреть, лежишь колодой, и приказы до пи..ды, отдыхаешь, короче), то ли сдуру, то ли с перепою, а то ли с неистовых соитий с медсестрами решил, что у Сашка дизентерия. Пока "суд да дело", я имею ввиду, пока Сашкин кал рассматривали под микроскопом "ученый консилиум", вышел приказ комполка о необходимости перед каждым приёмом пищи, макать лапы в миску с раствором хлорки. Поди пожри потом, когда руки туалетом пахнут, не очень, знаете ли, аппетиту способствует. И еще, майор приказ отдал, чтоб все курящие переворачивали сигареты фильтром вниз, чтоб вытаскивая их из пачки, браться за ту часть сигареты, которую потом зажигать станет. Чтоб заразу не подхватить, а наоборот, сжечь её, да за милую душу, и остаться здоровым назло всем трепонемам да стафиллококам, или что там дизентерию вызывает. В общем, жизнь начала отдавать хлоркой. Или уборной. Кому как легче. Воспринимать, в смысле. (Вот она, теория о "позитивном отношении" на самой что ни на есть практике! Вот он, вот он, подлинный запах жизни, да не из флакона, а из миски, вдыхай, народы, макай, служивый, нравиться или не нравиться - дело последнее, никого не касаеться, приказ есть приказ). Нет, конечно, были попытки смухлевать, опустить руки в миску, и честно глядя в глаза прапорщику, постараться не коснуться поверхности воды кончиками пальцев, но и прапор ведь не пальцем делан, глядел грозно, рявкал громко, так что столь громкое воздействие имело своё соответствующее действие, логически завершавшееся тем, что лапы сами так и опускалисть в емкость с вонливой жидкостью. Ясно, надеюсь? Я было порассуждал, да предложил заменить хлорку на что-нибудь не столь вонючее (формалин, например, уыгыгыгыгы), шучу, заикнулся было про лимонную кислоту (sic!)? был, как того и следовало ожидать, послан подальже замкомроты, обиделся, и не стал спорить. Короче, а Сашка валялся в санчасти, и продлжал жить нам и себе на рабость, и гадить в сортире, больше, чем любой среднестатистический солдат части, к вящемуу неудовольствию чистивших очко хмырей (врачи не врубались, что Сашка гадил точно так же и до попадания в санчасть, и в их намерения не входило выпустить его оттуда, что, в свою очередь, было подкреплено тремя бутылками той самой "Метаксы", которые мы одолжили у дочки Гяшянг-ханум, поклявшись, я и Мехир, соответственно, Аллахом, а Сашка - святым Александром, его небесным покровителем. Да, об Аллахе девчонка слышала, об святом Александре - нет, но мы её уговорили, и, к нашей чести, впоследствии должок отдали, не кидать же бабу, фу, гадко, я хоть и не ангел, но до такой педерастии в жизни не опускался, так что, Аллах на нас, иншаллах, не разгневается). Да, а мы навещали Сашку каждый день, с чинными рожами испрашивая у комроты разрешения отлучиться, чтобы проведать больного товарища. Комроты ворчал, но разрешал, мы уходили, и сидя в палате, благополучно косили от всякого рода идиотских мероприятий, коими столь изобилует наша, да и не только наша армия. А Саша зажрался, оборзел, курил "LM", который настрелял у ребят, лежавших с ним в палате, и пользовался всеобщим уважением за умение говорит по азербайджански (руса бах, рус ола ола, неджя да данышыр! Халал олсун!) и правом беспрепятственного посещения уборной в любое время дня и ночи, а то, мол, нагадит прям в коридоре, не добежит, а причина то уважительная, болен-с, не придерешься. Сидели, ржали, травили анекдоты, (к нам примазался парнишка один, по кличке "Сантиметр", передвигался, держась за стенку, медленно, вот и прозвали его так, с башкой у него чего-то не так было) но всё когда - нибудь кончаеться. Явилась комиссия из города, и выкинула Сашку-сруля из уютной (сравнительно, разумеется) санчасти, мотивируя тем, что залежался, мол, нечего, ты уже здоров, и покоя тебе не требуется. И напрасно Сашка пытался изобразить невообразимые муки расстроенного желудка, кряхтел часами в уборной, к вящему гневу и неудовольствию остальных больных. Выставили, как миленького. Нам то, ясное дело, до лампочки, подкалывали, мол, бах а, казармада сычды йохдур, ий басар, эшшяюн олдю! Он вяло огрызался, в смысле, друзья называються, нет чтобы посочувствовать, помочь, я перебивал и говорил, мол, сочуствие бери, вон оно, на тумбочке лежит, а на помощь не надейся, с автафой за тобой бегать никто не собирается, на меня, во всяком случае, не надейся. Мехир поддерживающе хмыкал, Сашка злился, но расстройство не проходило. Но опять таки, все когда нибудь проходит (хорошее, то бишь, блаженное валяние Ваньки, уже прошло, что позволяло надеятся на то, что и плохое тоже когда-нибудь закончиться), мы отпаивали Сашку крепчайшим чаем, что возымело должное действие, и ему стало легче. А всё вокруг продолжало катиться своим чередом, наряды, караулы (как известно, в соответствии с Петровским Регламентом - наипочетнейшая служба, кою солдат исполняет), окопы, перловка, псевдокомпот, и все то, что когда-то было придумано злым прапорщиком, для того, чтобы солдату жить было сложнее. А то зажреться. Принцип "Чем бы солдат не занимался - лишь бы он за****ся" в действии. А потом был грандиозный базар. Шум-гам на всю округу. Неприятная история, а дело было в следующем. Привезли к нам шифер, здоровенные листы, а во первых, раз шифер есть, так его часть кто-нибудь обязательно скоммуниздит (догадались, кто? Умники вы мои, головы светлые), а оставшуюся часть надо донести до того места, где ей, оставшейся части, быть и полагается. А злыдня Годжаев взял, и меня к этому дело привлек, не взирая на мои вопли протеста (если не ты, то кто же, кто же если не ты?), что являлось небольшой местью и исполнением обещания, данного когда-то (как - то раз, я начал было ворчать, мол, вот, опять, грузить, мне ж на пост завтра, а Годжаев прямо так меня и спросил, ты, мол, чего добиваешься? А ему так и ответил, достать вас хочу, товарищ прапорщик, чтоб в следующий раз когда ребят отбирать на погрузку, или там разгрузку станете, меня завидев, замахали б руками, и сказали, что Алиев пусть из строя выйдет, видеть его не могу. На что Годжаев улыбнулся, ну прям как тот кот Чеширский, и сказал: "Хе, сынок, я сам мозго*б, и мозго*бов люблю, так что - не отвертишься", так оно и вышло, понимаете ли). Таскали мы, значиться, шифер, листы здоровенные, и появился, прям как в той присказке, откуда ни возмись, тот самый, братцы, врот***сь. Не совсем правда, зампотыл явился, солнце красное, оглядел нас оком соколиным, (погоны то, погоны, аки у генерала Саддамовского!) и высказался, в смысле, мол, осторожней таскайте, сиздян бахадыр. Меня как плетью ожгло, вот ведь сука, и пока я раздумывал о том, что ж ему, борову, возразить, и стоит ли, а если и стоит, то на х... нужно это, раздался голос Ганиева, того самого, просвещенного французской революцией, растленного ветрами информации о правах человека: "Джанаб полковник, хаиш эдярдим, аскерляри тяггир этмиясиниз". Жлобяра аж поперхнулся, глаза вытаращил, все, как водиться, заржали, все, кроме меня, у меня на душе почему-то так х***во стало, в предчувствии чего-то очень и очень нехорошего, как будто вот-вот должно случиться нечто такое, чего я до конца жизни не забуду. И это самое нехорошее не заставило себя долго ждать. Зампотыл взорвался, казалось, подпрыгнул на месте, сжал кулаки, заревел на Ганиева, мол, сгною, сопляк, а Ганиев ему коротко так, как удар снизу поддых: "Рапорт. Я рапорт подам, товарищ полковник". Полковник замолчал, приоткрыл рот, глаза выкатил еще больше (я уж думал все, сейчас лопнут, и грязная, вонючая жидкость брызнет прям нам на рожи) и сказал: "Рядовой Ганиев, ко мне!". Ганиев подошел к полковнику ( а куда деваться, а?), и встал напротив него. Зампотыл отрывисто бросил: "Гял далымча", и направился к штабу. Все молчали, тишина была гнетущей, ситуация очень напоминала....ну, ничего хорошего ситуация не напоминала, препаскудная была ситуация, ну все, звездец, накрылся Ганиев лобком небритым, будет ему сейчас Совет Европы напополам с гаупвахтой в лучшем случае. Правило есть правило, если Ганиев напишет рапорт, и сей рапорт дойдет до МО, то там просто обязаны это дело рассмотреть (и вовсе не потому, что им так Ганиев, или, скажем, Велиев важен, а просто зампотылы, сами понимаете, люди не бедные вот и им перепадет, детишкам на "мерседесишко"). А с другой стороны.....ну, тоже, небось, понимаете, Ганиев и зампотыл, нет, не так, ганиев и ЗАМПОТЫЛ, во оно как, Аллах Гоголи ряхмят элясин, девяносто рублей и нуль! Быть Ганиеву биту и ободрану! Но...... Ни фига. Не выгорело у зампотыла. Волок он, значить, Ганиева, аки агнца на заклание, на наваляние, да в коридоре на Ахадова нарвался, который осведомился, в чем, мол, дело, а как узнал..... Ну, не обрадовался зампотыл, не сладко ему пришлось, лапе мохнатой. Вывел Ганиева майор, вывел из под гнева зампотыльева, отправил в казарму обратно, хотел было даже леща ему на прощаниедать, но видимо раздумал. Явился тот в казарму, завалился с ботинками на койку, уставился вверх, на ту койку, что выше была, и пялился в неё остекленевшими глазами. А я ...Я подошел к Ганиеву, и тихо сказал: "Извини меня. Это я виноват". "В чем?" - оторопело спросил Ганиев. "В правах человка. Ну его на х.., говорю, Робеспьера с Дантоном". "А кто это?" - вопросил тот. "Ну, блин, уё..к, недоделышь, убью, гниду!" возвопил я, и выкинул его с койки, хотел было задушить тупицу неграмотную, а потом здраво поразмыслил, и решил, черт с ним, меньше проблем будет (а то ляпнет еще про гильотину, а мне отдуваться, картошку чистить). Мехир оттащил меня от верещавшего Ганиева, угостил сигареткой, успокоил, отвел в каптерку, вынул из загашника пол-бутылки загодя припрятанного коньяка (в то время я пил как ..... лошадь? Нет, не лошадь, пони, но очень большой пони), и спросил: "Но олуб, дялисян? Аз галыб богдун бядбахты. Нейняди сяня?". "Анадан олуб, ахмаг гядя". "Ааааа" - протянул Мехир, и вполне удовлетворенный моим ответом пошел поискать закусить. Я остался в каптерке, сидел на табуретке, с полубутылкой коньяка, отхлебывал потихоньку, и у меня в голове почему-то вертелся самый популярный за последние 200 лет на территории Евразии вопрос: "А кто ж виноват-то? Французы? Ганиев? Я? Или зампотыл? Аааа, Робеспьер, поганец".
