Николай Переяслов - За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)
А между тем, сопоставление поэмы с наиболее распространенными вьюнцами помогает взглянуть и на памятник, и на сопутствовавшие ему исторические события в весьма новом свете, позволяющем увидеть в нем то, что было скрыто за шорами традиционного истолкования. Прочтем же «Слово», сравнив его со строением и мифологической символикой вьюнишных песен, традиционно мифологические символы которых соотносили брачный ритуал со всем космосом языческих представлений об устройстве мира, как, например, в приводимых ниже текстах:
...Под вершиной деревцаСоколы-то гнезда вьют — они яйца несут,А они яйца несут, молодых детушек ведут!Посередь-то деревца пчелы ярые сидят,Пчелы ярые сидят, много меду надышат,Ах, много меду надышат,Про нас квасу насытят!У комля-то деревца дубовые столы стоят,Дубовые столы стоят — звончатые гусли лежат.Ах, кому в гусли играть, все поигрывать?Ай, вот играть ли не игратьМолодому с молодой.Молодому с молодой,Сыну Сергеюшке, сыну Николаевичу,Еще тешить — утешать молодую свою жену...
Или же:
Как в вершине тех деревСоловей гнездо свивал,В середине тех деревПчелы гнезда вьют,Во комлях тех деревГорностай гнездо свивал...
Как видим, оба примера (а их можно было бы привести гораздо больше!), пускай и в упрощенном виде, но довольно точно передают собой схему конструкционного строения поэмы в проекции на традиционные представления славян о мировом древе. Этот образ имел достаточно широкое распространение в славянских представлениях о мироустройстве и носил вполне определенную локализацию основных символов семейного очага на различных своих частях: соловей и соколы помещались на его вершине или рядом, пчелы яры — в середине, а в корнях, у подножия, «во комли-то деревца — кровать нова тесова». Примерно такие же символы являются излюбленными мотивами многих жанров народного искусства, донесших свои традиции вплоть до наших дней. И в художественной вышивке, и в живописи многих областей присутствуют те же дерево-цветок со сказочной птицей в ветвях или на вершине, а по сторонам этого дерева-цветка или у его основания — то всадники, то нарядный кавалер с барышней... Всадник — это тоже образ вьюнишных песен, которые «часто начинаются с описания выезда героя из дома на коне», что показательно и для «Слова о полку Игореве», непосредственное действие которого начинается в соответствии именно с этой традицией:
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стременьи поеха по чистому полю...
Обращают также на себя внимание и такие детали, как наложения символов мирового дерева во вьюнцах — на «мысленое древо» в «Слове», соловья во вьюнцах — на соловья-Бояна в «Слове», ярых пчел — на жужжащие и жалящие стрелы каяльской битвы, которыми «прыщет» в поэме не кто-нибудь, а именно «ярый» тур Всеволод. То же самое — и с символом горностая возле комлей вьюнишных песен, накладывающегося на образ убегающего из плена Игоря, который «поскочи горностаемъ къ тростию», и с вопросом «Ах, кому в гусли играть?», разросшимся в зачине поэмы до полемики с творческим методом Бояна, и со многими другими символами.
Естественно, композиционные требования поэмы и те цели, что стояли перед её Автором, были гораздо сложнее, чем при сочинении коротеньких вьюнишных песенок, ведь «Слово» являло собой совершенно иной, новый — и новый не только для XII века, но и, как мы увидим в дальнейшем, для всей русской литературы вообще — жанр поэзии. И тем не менее, в основе этого жанра, матрицей для возведения его архитектуры явился именно древнейший обрядово-бытовой комплекс свадьбы, элементами которого служат помимо различных песнопений ещё и заговоры, присказки-приговоры, загадки, драматические сценки с ряжением и некоторые другие слагаемые. Все это, если вглядеться, имеется и в «Слове о полку Игореве»: вспомним хотя бы заговор-плач Ярославны, величальный диалог-заговор Игоря с Донцом, припевки-присказки Бояна и самого Автора, загадку сна Святослава, а также «драматические сценки с ряжением», проведенные через всю поэму при помощи использования образов половецких тотемов-зверей, да плюс в рассказах о «превращениях» князя Всеслава в волка и в сцене побега из плена самого князя Игоря, становившегося то горностаем, то белым гоголем...
Хочется ещё и ещё раз подчеркнуть: перекличка «Слова» с обрядовой свадебной поэзией звучит настолько явственно, что не замечать её можно только в силу какого-то умысла. Ну чем, к примеру, не матрица для всего содержания поэмы такой вот образец свадебных песен?
Не бывать бы ветрам, да повеяли,Не бывать бы боярам, да понаехали,Траву-муравушку притолочили,Гусей-лебедей поразогнали,Красных девушек поразослали...
Тут, как видим, почти та же самая схема, что и в строках «Не буря соколы занесе черезъ поля широкая», вообще очень характерная для величальных и корильных песен, особенно, адресованных поезжанам: «Не белы наехали — чтой черные, как вороны», — а кроме того, тут и притолоченная трава-муравушка, так знакомая нам по строкам «ничить трава жалощами», тут и гуси, которых Игорь «избивал» во время своего бегства из плена к «завтроку, обеду, и ужине», и лебеди, на которых напускал соколов своей творческой фантазии «вещий» Боян. Тут и красные девушки, которых куда-то «поразослали» понаехавшие «бояре» — не туда ли, думается, куда «помчаша красные девкы половецкыя» и Игоревы поезжане?..
А вот строки, которые очень хорошо объясняют происхождение образа Бояновых соколов, напускаемых им на стадо лебедей, — помните? — «которыи дотечаше, та преди песнь пояше»:
Как летал, летал сокол, ладу, ладу,Сокол ясный летал, ладу, ладу,Искал стадо лебедей, ладу, ладу,Он нашел, нашел, сокол, ладу, ладу,Нашел стадо лебедей, ладу, ладу,Всех лебедок пропустил, ладу, ладу,Одное оставил, ладу, ладу...
В некоторых случаях и словесные обороты, и образы «Слова» кажутся буквально скалькированными с обрядовых свадебных песен, как вот в строках «при утри рано на зори шшолкотала пташечка на мори», перекликающихся с фразой «что ми шумить, что ми звенить далече рано передъ зорями». То же можно сказать и в отношении припевки «ни хытру, ни горазду», сочиненной Бояном Всеславу Полоцкому и обнаруживающей свои параллели в величальных песнях:
Хитер-мудер Иван-молодец,Хитрей-мудрей да его не было...
Или фрагмент «Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своемъ златокованнемъ столе, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки...» — не его ли канва угадывается в следующем четверостишии?
Во тереме во высокомИван-сударь сидит.Никто его, никто егоНе смеет будить...
К обрядовой свадебной поэзии восходят и такой вот оборот «Слова» как «О, стонати русской земли...», который перекликается с тем, что поется перед самой отправкой свадебного поезда к венцу: «Земле станать — да перестать будет», — а также неясные до сих пор места из описания побега Игоря: «полозие ползаша» и «претръгоста бо своя бръзая комоня», которые напрямую восходят к сценке описания свадебного поезда в величальных песнях, где мы встретим и такие выражения как «полозьи притерли», и такие как «семь комоней пригонили», и где есть встречающиеся в «Слове» жемчуг, золото, «каленые стрелы».
Из свадебных песен родился и плач Ярославны с его знаменитым «Полечу, — рече, — зегзицею по Дунаеви», находящим свое зеркальное отражение в таких вот, к примеру, строчках из обрядовых песен:
Попрошу я, молодешенька,Я у ласточки перьица,У касатки крыльца,Полечу я, молодешенька...
При этом следует обязательно помнить, что у древнерусского читателя не было никакой необходимости «вылавливать» все эти параллели специально, сличая текст «Слова» с хрестоматиями по фольклору. Это наше, сегодняшнее зрение «испорчено» для чтения подобных текстов, а не сам текст. Причем, как замечал исследователь «Слова» Г. Карпунин, наше зрение даже «не то что испорчено, а просто приспособлено для восприятия только обычных текстов, текст же «Слова» необычный, он построен на художественных принципах, рассчитанных на иной угол зрения — на зрение читателя, который в букве видел бы не просто знак для обозначения на письме звука, а символ, исполненный глубокого внутреннего смысла». Подобные же мнения высказывают и другие исследователи древнерусского памятника — Л. Наровчатская, С. Пушик, А. Гогешвили, Г. Сумаруков, О. Сулейменов, А. Чернов...
