Николай Лейкин - Деревенская прелестница

— А нешто я не знаю его? Холостой человѣкъ, молодой, учитъ ребятишекъ въ нашей деревенской школѣ.

— Молодой, но все равно, что и не мужчина — вотъ какой равнодушный человѣкъ. Онъ приходитъ да только и дѣлаетъ, что наставленія мнѣ читаетъ. Разъ дошло до того, что я ужь прогнать его хотѣла. Право… — разсказывала Клавдія. — Онъ и тятеньку моего пилитъ, зачѣмъ онъ пьянствуетъ, зачѣмъ меня не строго держитъ. Ты знаешь, этотъ учитель мѣсто горничной даже предлагалъ мнѣ въ Питеръ къ одной учительницѣ. «Здѣсь, говоритъ, соблазнъ, бѣгите отсюда». Да мало-ли что онъ говоритъ! Онъ придетъ и только піяетъ меня. Записки мнѣ даже пишетъ.

— Еще того лучше! — воскликнулъ Флегонтъ Ивановичъ. — Ну, значитъ, влюбленъ… А ты ему потакаешь, записки отъ него получаешь, къ себѣ принимаешь, улыбки ему разныя строишь.

— Постой, постой… — перебила его Клавдія, — да вѣдь онъ въ запискахъ пишетъ только, какъ я себя соблюдать должна.

— Покажи записки.

— Въ сундукѣ спрятаны. Далеко искать. Покажу когда-нибудь въ другой разъ.

— Ага! Въ сундукъ записки прячешь! Стало быть, считаешь за драгоцѣнность! Правду, значитъ, мнѣ говорили, что онъ на тебѣ даже жениться хочетъ…

— Что ты, что ты! Да онъ совсѣмъ не такой человѣкъ. Онъ словно монахъ… — проговорила Клавдія.

— Монахи тоже всякіе бываютъ.

Флегонтъ Ивановичъ сердился, дѣлалъ сумрачное лицо, усиленно затягивался папиросой.

— Нѣтъ, право, совсѣмъ монахъ. Ты знаешь, онъ даже мяса не ѣстъ. Никогда не ѣстъ, ни въ постные, ни въ скоромные дни, — продолжала Клавдія. — Онъ даже и рыбы не ѣстъ. Да… И меня съ тятенькой учитъ, чтобы и мы не ѣли. «Какъ вы, говорить, смѣете убивать животную тварь, если вы не можете ей жизнь дать?» — вотъ что онъ говорить. У насъ пѣтухъ былъ, и сдѣлался у него на ногѣ желвакъ. Тятенька хотѣлъ его заколоть, чтобъ въ щахъ сварить, а учитель услыхалъ этотъ разговоръ, сейчасъ-же этого пѣтуха у насъ за шесть гривенъ купилъ, понесъ къ себѣ, посадилъ его подъ печку и давай лечить. Но пѣтухъ, все равно, околѣлъ.

— Какія сказки ты про него разсказываешь! Должно быть, ужъ онъ такъ тебѣ милъ, что ты про него сказки сочиняешь, — недовѣрчиво усмѣхнулся Флегонтъ Ивановичъ.

— Именно сказки, а на самомъ дѣлѣ это сущая правда, — подтвердила Клавдія. — И кромѣ пѣтуха, у него были происшествія. Ты Алексѣя Гаврилова знаешь? Вотъ что изба съ рѣзьбой на крышѣ. Вѣдь онъ рыбакъ. Поймалъ онъ какъ-то большущаго леща, Алексѣй-то Гавриловъ. А учитель по берегу идетъ: Алексѣй Гавриловъ и предлагаетъ ему, учителю то-есть. «Не желаете-ли, говоритъ, Михаилъ Михайлычъ, леща купить?» Учитель купилъ, сторговался за два двугривенныхъ, заплатилъ деньги, и что-же думаешь?! — взялъ да и пустилъ его обратно въ воду.

— Да что ты!? Вотъ дуракъ-то! — удивился Флегонтъ Ивановичъ.

— Именно, дуракъ.

— Да можетъ быть, это враки?

— Алексѣй Гавриловъ божился, когда тятенькѣ разсказывалъ. Я и сама спрашивала учителя, и онъ отвѣчалъ мнѣ: «если я, говоритъ, могу какую-нибудь животную освободить отъ страданіевъ, то я обязанъ это сдѣлать». Правда, что онъ человѣкъ добрый, очень добрый, но у него въ головѣ все перепутано и самъ онъ какъ будто не въ себѣ, - пояснила Клавдія.

— Вотъ такого-то человѣка къ себѣ принимать и не надо, — наставительно замѣтилъ Флегонтъ Ивановичъ.

— Да онъ и самой мнѣ надоѣлъ, но доучиться писать надо.

— Давай, я доучу тебя. Я, слава тебѣ Господи, бухгалтеръ у дяденьки. Дебетъ и кредитъ веду, стало быть, писать-то могу научить, — предложилъ Флегонта Ивановичъ.

— Ну, хорошо, изволь… Я скажу ему, чтобъ больше не ходилъ, — согласилась Клавдія, — Вѣдь онъ скучный. Какой отъ него интересъ? Вонъ книги мнѣ носить читать, но книги все скучныя прескучныя, — кивнула она на комодъ, гдѣ около зеркала лежали двѣ брошюрки.

— Такъ прогонишь учителя?

— Не прогоню. Зачѣмъ прогонять добраго человѣка? А просто скажу, чтобъ онъ больше не ходилъ ко мнѣ, что я ужь писать отлично научилась.

— Слово даешь, что больше его принимать не будешь? — спрашивалъ Флегонтъ Ивановичъ.

— Если онъ тебѣ такъ непріятенъ, — изволь, слово даю, — отвѣчала Клавдія.

— Протяни руку.

— Вотъ рука.

Флегонта Ивановичъ хлопнулъ по рукѣ и сказалъ:

— Ну, спасибо. За это я тебѣ, какъ поѣду въ городъ, хорошей матеріи на шубку привезу. Куній воротникъ у тебя есть, а это матерія будетъ. Даже и подкладку тебѣ подъ пальто привезу, — вотъ, какой я человѣкъ!

Онъ всталъ, притянулъ къ себѣ Клавдію, обнялъ ее и сталъ цѣловать. Клавдія не отбивалась и проговорила:

— Вотъ теперь цѣлуй безъ опаски. И тятенька спитъ, и Сонька спитъ, и ребятишки опять.

VII

На утро Клавдія проспала долго. Она проснулась въ обычное время въ шестомъ часу утра, когда обыкновенно уходила на заводъ на работу, но такъ какъ сегодня она порѣшила на работу не отправляться, то повернулась на другой бокъ и ужь проспала до десяти часовъ. Въ восемь часовъ утра ее будилъ отецъ, но она ему даже не откликнулась, а Соня сообщила ему, что Клавдія сегодня на работу на заводъ не пойдетъ, и онъ оставилъ ее. Въ восемь часовъ Соня поставила самоваръ и опять будила сестру, будила къ чаю, но та сказала ей:

— Дай мнѣ отоспаться. Я потомъ чаю напьюсь, — и опять заснула.

Наконецъ, въ десять часовъ утра Феклисть сталъ колоть дрова въ избѣ, чтобы истопить печь — и Клавдія проснулась отъ грохота и стука. Проснувшись, она не сразу встала, а еще нѣжилась въ постели. Перина у ней была мягкая — наслѣдство матери, которая водила гусей и утокъ и въ нѣсколько лѣтъ накопила пера и пуху на перину и подушки. При жизни матери отецъ нѣсколько разъ пытался продать эту перину, изъ-за перины у ея матери съ отцомъ происходили жестокія драки, но все-таки перина уцѣлѣла и ею завладѣла Клавдія.

Лежа въ постели, Клавдія вспоминала вчерашнія слова Флегонта Ивановича и мечтала о шубкѣ.

«Хорошо-бы на бѣличьемъ мѣху справить», мелькнуло у ней въ головѣ. «Бѣличій мѣхъ можно попросить у Кондратья Захарыча, да не подаритъ толстый чортъ», тотчасъ-же рѣшила она. «На угощенье онъ не жалѣетъ, цѣлыя корзины привозить съ угощеньемъ, на масляной разъ свѣжей икрой всѣхъ закормилъ. Я ему и блины пекла, и уху варила, а онъ что? Въ слѣдующій пріѣздъ только тоненькую золотую браслетку подарилъ за все, про все».

Кондратій Захаровичъ былъ охотникъ, который, пріѣзжая на охоту, останавливался въ избѣ Феклиста Герасимова. У Феклиста жила на хлѣбахъ и собака Кондратія Захаровича. Кондратій Захаровичъ былъ вдовый купецъ, торговавшій въ Петербургѣ въ рынкѣ желѣзомъ и домовыми принадлежностями, то-есть замками и шпингалетами, дверными ручками и т. п. Это былъ тучный человѣкъ. Онъ разсказывалъ всѣмъ, что охотится для здоровья, ради моціона, но пріѣзжая на охоту почти всегда съ пріятелями, бражничалъ и уѣзжалъ пьяный и полубольной.

«Погордѣе себя съ нимъ держать, такъ можетъ быть и привезетъ мѣхъ», мечтала снова Клавдія. «Мнѣ-бы бѣличій… Бѣличій мѣхъ не Богъ знаетъ чего стоитъ. Теперь Кондратій Захарычъ скоро пріѣдетъ на охоту. Онъ давно не бывалъ. Попрошу я у него… Право, попрошу. Или вотъ какъ сдѣлаю: заберу я себѣ павлина въ голову и безъ всякой улыбки съ нимъ… Начнетъ руки распространять и щипаться — руки прочь. Дескать, такъ и такъ, вы прежде должны все это заслужить. Привезите мнѣ мѣхъ на шубку, тогда и я къ вамъ буду ласковой. Конечно-же… Что ему въ зубы-то смотрѣть! Такъ и сдѣлаю», рѣшила Клавдія и стала вставать съ постели.

— Сонька! — крикнула она. — Самоваръ-то ужъ остылъ?

— Еще-бы не остыть! — откликнулась Соня, чистившая картофель для варева.

— Такъ подогрѣй его скорѣй.

Покорная Соня тотчасъ-же оставила чистку картофеля и принялась ставить самоваръ.

— Часъ тому назадъ учитель былъ, — сообщила она сестрѣ.

— Что ему? — откликнулась изъ своей комнаты Клавдія.

— Книжку тебѣ принесъ.

— О, чтобъ его съ книжкой! Вотъ надоѣлъ-то!

— Очень удивился, что ты спишь. Онъ ходилъ на кирпичный заводъ, думалъ тамъ тебя встрѣтить, не нашелъ и сюда пришелъ. Спрашивалъ, что здорова-ли ты, что до сихъ поръ спитъ! Я говорю: «Здорова. Что ей дѣлается!»

— А не сказала, что вчера у насъ гость былъ?

— Съ какой-же стати я буду говорить?

— Умница, Сонька. За это я тебѣ подарю мою розовую ситцевую кофточку.

— Спасибо сестрица.

Черезъ десять минутъ Клавдія уже вышла изъ своей комнаты и вынесла Сонѣ розовую ситцевую кофточку, довольно ужъ, впрочемъ, полинявшую. Также держала она въ рукѣ жестяную банку. Самоваръ уже кипѣлъ на столѣ.

— Давай кофейникъ… — сказала Клавдія Сонѣ. — Буду сейчасъ кофей пить и тебя угощу. А гдѣ отецъ? — спросила она.

— Христомъ Богомъ выпросилъ у меня пятачекъ и пошелъ опохмелиться.

— Ахъ! Вотъ ужъ горбатаго-то, должно быть, только могила исправитъ! — вздохнула Клавдія и принявъ отъ Сони жестяной кофейникъ, принялась дѣлать кофе.