Клавдия Лукашевич - Барин и слуга
Однажды вечером Андрей Иванович позвал к себе Михея Захарыча. Тот пришел и остановился у двери.
— Подойди же, Захарыч, сюда поближе… Мне надо с тобой поговорить, — сказал Андрей Иванович.
Он замолчал и долго не мог начать, вставал, садился, дышал тяжело и скоро. Наконец заговорил каким-то необычно-отрывистым голосом:
— Вот что, Захарыч… Я решил… Так надо… Ничего не поделаешь… Ты знаешь, как я к тебе привык… Ты для меня все равно, что друг… Нет, — все равно, что родной брат…
Голос профессора оборвался, и он умолк: точно кто-то ему сжал горло.
Михей Захарыч отвернулся и усиленно закашлялся.
— Так вот что, Захарыч… Я тебе хотел сказать… Так все выходит. Ничего не поделаешь… И ты не думай что-нибудь дурное… Я ведь люблю тебя..
— Я знаю, Андрей Иванович, знаю все сам, — тихо отвечал Михей Захарыч и подумал: «К чему ж это он все говорит?»
Андрей Иванович долго молчал, наконец проговорил, едва выговаривая слова:
— Я вынужден тебя отпустить, Захарыч…
Всего мог ожидать Михей Захарыч, но этого не ожидал. Он стоял как громом пораженный.
— Да, я должен с тобою расстаться… — повторил Андрей Иванович.
— Воля ваша, — послышался сдержанный ответ.
— Я знаю, ты уже стар, и тебе трудно привыкать на другом месте, — продолжал профессор — Я думал, что мы с тобою так и скоротаем свой век неразлучно… Думал наградить тебя… Да вот пришла негаданная беда… Ты уезжай, голубчик, в деревню и устраивайся там со своей старухой…
— Воля ваша, — свистящим шепотом ответил Михей Захарыч.
— Я больше квартиры держать не стану, — дорого… Устроюсь в комнате. Долг платить надо, и денет нет… Где ж я возьму?! Обидеть тех за кого я плачу, — это выше сил моих… Это последнее дело…
— Воля ваша, — едва слышно прошептал Михей Захарыч.
— Я тебе, Михеюшка, конечно, дам на дорогу… А вещи свои — обстановку, лабораторию — я распродам… Ты понемногу укладывайся.
— Воля… воля… — начал было Михей Захарыч, но вдруг закрыл лицо руками и быстро вышел из комнаты.
Прошло несколько дней. Михей Захарыч бродил, как говорится, чернее тучи. Он считал себя глубоко обиженным, ничего не хотел принимать в расчет и не находил оправданий для своего барина.
«Отказал… Не пожалел, — думалось ему непрестанно. — Тридцать дет прожили, и вдруг — отказал. Тех жалеет… А его, Михея, отправляет без всякого сожаления… Отказал из-за племянника, из-за долга… И что такое долг?! Разве можно обижать так человека?»
Михей Захарыч не хотел даже смотреть на барина, не хотел с ним разговаривать; он все что-то собирал, укладывал, громко двигал мебелью и сундуками.
Андрей Иванович то и дело обращался к нему и говорил тихо, деликатно, стараясь его успокоить и рам влечь.
— Не горюй, Захарыч, голубчик, мы скоро с тобой опять свидимся и, может, заживем по-старому… Пойдем-ка завтра со мной, — я тут комнату себе присмотрел.
«Пусть, пусть мается по комнатам. Он еще не живал. Ничего, пусть попробует. Не раз насидится в грязи, холодный и голодный», — сердито думал Михей Захарыч.
— Из вещей, Михеюшка, я оставлю себе самые необходимые… Остальные все продам.
«Пусть продает, — мелькало в голове обиженного старика. — Пусть. И лучше будет… Все равно все пропадет, растащат все… Чужие слуги — не я, дрожать над каждой вещью не станут…»
— А ты-то как же, Захарыч, как же ты решил устроиться? — спрашивал заботливо Андрей Иванович.
— Обо мне думать нечего, Андрей Иванович… Я что… Уеду в деревню и буду жить со старухой… Слава Богу, трудовая копейка есть… Обо мне не беспокойтесь, — с горечью на сердце отвечал Михей Захарыч.
Накануне какого-то праздника Андрей Иванович сказал:
— Михеюшка, посмотри-ка нашу лабораторию… Все ли там в порядке — Завтра придет один мой знакомый Он хочет купить для себя физические приборы, а остальное — для одного музея.
Как ножом резануло по сердцу Михея Захарыча от этих слов. Он торопливо прошел в лабораторию.
— Не торопись… Еще успеешь… Можно и завтра утром! — крикнул ему вслед барин.
Михей Захарыч вошел в лабораторию, и сердце его болезненно сжалось, а на глазах навернулись слезы… Он знал тут историю каждой самой маленькой вещи: все их он перетирал, ставил на места, берег. Каждая вещь ему тут была дорого.
«Вот эти камни прислали нам с Урала, — вспомнил он, подходя к стеклянному шкафу и грустно смотря через стекла. — Этих бабочек один ученик нам с Кавказа привез… Эти цветы прислали из Уссурийского края… Как мы еще тогда радовались, как бережно раскупоривали с Андреем Ивановичем ящичек… Вот клык мамонта, говорят, из Сибири — Сколько нам тогда рассказывал господин Семенов про Сибирь. Как интересно было слушать… Этот микроскоп мы купили давным-давно… Вскоре после окончания курса. Как мы тогда радовались. Оторваться не могли — А эти коробки с сушеными цветами — работа Михея Захарыча… А садик-то на дворе, который поднялся на их глазах — Попадутся теперь жильцы с ребятишками, все поломают, и пропадут труды долгих лет».
Все эти мысли вереницей проходили в голове Михея Захарыча… Он был задумчив и печален; то подойдет к окну, то к шкафу, то направится к двери, то проведет рукой по волосам, то вздохнет, опять пойдет к двери, снова вернется — Точно в нем происходила какая-то борьба, и он не знал, на что решиться…
В лабораторию вошел Андрей Иванович. Он окинул грустным взглядом эту милую его сердцу комнату, и те же мысли, что и в голове его слуги, промелькнули у него. Он присел к столу и охватил руками голову.
Михей Захарыч мельком взглянул на него и подумал: «Останется один, как дитя малое… Будет и голоден и холоден… Всех-то ему совестно, всего стесняется… В чужом доме стакана чая лишнего не выпьет…. И оберут-то его, и в грязи находится, все забывать станет…» Старик слуга, прибирая лабораторию, искоса взглядывал на барина.
Все горькое последних дней отходило далеко, и оставались одна сердечная привязанность и глубокое сожаление.
Вдруг старик увидел, что на бороду профессора скатились крупные слезы, которые он старался незаметно смахнуть.
Это переполнило чашу горечи. Михей Захарыч быстро исчез и скоро вернулся. Андрей Иванович сидел все так же опустив на руки седую голову. Михей Захарыч подошел к нему близко и положил что-то на колени.
— Что уж, Андрей Иванович… Нет моченьки… Возьмите… Отдайте… Я старухе только восемьдесят семь рублей оставил… Пусть делает, как знает…
— Что такое, Захарыч? — очнулся профессор от своих горьких дум.
— Деньги… Две тысячи триста рублей…
— Какие деньги?
— Мои деньги — собственные.
— Откуда?
— Да что это, Андрей Иванович, точно вы не знаете… Мои трудовые деньги… Не воровские… Нажитые честным трудом.
— Зачем же мне твои деньги? — недоумевал барин.
— Как зачем, прости Господи?! Долг заплатить… Неужто же мы еще-то семисот не достанем…
Андрей Иванович понял все и молча обнял старика.
— Нет, Захарыч, я твоих денег не возьму… Отнять последние гроши — это бесчеловечно, грешно…
— А прогонять меня не грешно?! — выкрикнул парик, и, всхлипывая, весь затрясся.
— Да разве ж я тебя прогоняю?! Чудак ты, чудак! Точно мне самому это легко… Может, у меня вся душа выболела за эти дни… Голубчик ты мой… Мой старый, верный друг!.. Оставайся и живи… Успокойся, — взволнованным и растроганным голосом говорил профессор.
— То-то… Вы о «них», о «тех» жалели… А Михей и так хорош… Пусть едет в деревню… Точно я могу расстаться с вами и с ней?! — всхлипывал старик.
— С кем с «ней»?
— С нашей «лаботорией»…
— Эх, Михеюшка, мы с тобой, старина, понимаем друг друга…
— А понимаете, так нечего и спорить… Отдадим деньги, и баста… Можем еще учебник написать… Вот и расплатимся… Что тут толковать… Не обидьте!..
— Учебник-то ботаники мы написать можем. А только денег я твоих взять не могу.
Михей Захарыч больше спорить не стал, но вдруг повеселел, точно у него гора свалилась с плеч. Они провели вечер в дружеском разговоре, и у обоих было на душе светло и радостно.
На другой день Михей Захарыч, не спрашивает больше барина, отнес и уплатил часть его невольного долга и принес расписку…
Андрей Иванович был очень спущен и ничего не мог произнести от волнения:
— И слышать ничего не хочу… Заплатил, и баста… Свои люди — сочтемся… Знаю вас тридцать лет… Заплатите, — сказал решительно Михей Захарыч и начал распаковывать увязанные вещи.
Жизнь барина и слуги вошла в их тихую, обычную колею. Говорят, Андрей Иванович на старости лет еще больше стал работать и все беспокоится о долге своему Захарычу, а тот по-прежнему ворчит на него.
