Николай Лейкин - Кухарки и горничные
— Зато ты съ лавочниковъ получаешь. Сама-же говоришь, что у тебя зеленщикъ рублемъ обложенъ.
— Обложенъ. И за грѣхъ не считаю, потому тутъ я не ваше беру. И мясникъ рубль даетъ, и мелочной лавочникъ даетъ. А у горничной тоже свои доходы. Вы думаете, изъ свѣчной лавки, гдѣ она керосинъ и мыло забираетъ, ей не даютъ? Тоже даютъ. Вы посмотрите, вѣдь она помады никогда для себя не покупаетъ, миндальнымъ мыломъ завсегда моется — и все изъ свѣчной лавки. Нѣтъ, ужъ вы рубликъ-то прибавьте. Вѣдь вотъ ужъ на дачу поѣдемъ, такъ съ зеленщикомъ-то придется распрощаться.
— Съ здѣшнимъ распрощаешься — на дачѣ новаго найдешь.
— Ой! Гдѣ ужъ тамъ! Сами изъ возовъ у проѣзжающихъ огородниковъ будете зелень брать, такъ съ какой-же стати онъ мнѣ-то халтуру давать будетъ.
— Можешь быть спокойна. Не люблю я заниматься покупкой провизіи.
— Соблазнитесь, барыня. На дачѣ разносчики къ душѣ пристаютъ, прямо на балконы лѣзутъ, безъ денегъ товаръ оставляютъ, только-бы барынь покупательницъ къ себѣ заполонить. И опять я, барыня, васъ хотѣла попросить…
— Что такое?
— А то, что вѣдь ужъ извѣстно, нашей сестрѣ отъ васъ на Пасху положеніе…
— Подарокъ?
— Да. Такъ ужъ подарите мнѣ лучше вмѣсто шерстяного платья шляпку съ крыльями. Что платье въ пять-шесть рублей, что шляпка въ туже цѣну…
— Гмъ… А ты почемъ знаешь, что я тебѣ буду шерстяное платье дарить? — улыбнулась барыня.
— А то неужто ситцевое? Что вы, барыня! Нынче господа-то какъ будто даже стыдятся ситцемъ прислугу дарить. Да ужъ и какая это прислуга, которая ситецъ приметъ. Самая послѣдняя баба — капорка и та норовитъ шерстяное взять. Вонъ судомойка у генерала по нашей лѣстницѣ. «Взять, говоритъ, возьму, коли мнѣ ситцу подарятъ, а только и сейчасъ-же и наплюю на кухню. Въ самый первый день праздника уйду. Пусть на праздникахъ поваръ валандается безъ судомойки». Такъ ужъ пожалуйста, барыня, лучше мнѣ шляпку съ крылышками вмѣсто платья.
Барыня молчала.
VI
Утро. Баринъ и барыня только-что встали. Проходя изъ спальни черезъ корридоръ въ столовую пить утренній кофе, они натолкнулись на женщину въ согбенномъ состояніи около ведра и мывшую полъ.
— Груша, это ты? — спросила барыня, но тотчасъ-же спохватилась и сказала:- Ахъ, нѣтъ, это не Груша, это чужая женщина. Откуда ты, милая, взялась?
— Я, барыня, поденщица, — отвѣчала, выпрямляясь около ведра, курносая, растрепанная женщина съ подоткнутой юбкой у платья и съ голыми ногами. — Ваша Груша меня полъ мыть наняла.
— Какъ наняла? Зачѣмъ? Съ какой стати? — воскликнула барыня. — Она обязана сама мыть. Вѣдь у насъ только одинъ корридоръ и есть, который мыть надо, а остальные полы полотеры натираютъ.
— Я, барыня, на свой счетъ наняла, а не на вашъ, — откликнулась изъ столовой горничная и показалась въ корридорѣ съ тряпкой и щеткой.
Это была опрятно и даже нѣсколько франтовато одѣтая молодая женщина съ завиткомъ на лбу и лукавыми глазами.
— Но отчего-же ты сама не моешь? — спросила барыня.
— Не могу-съ. Голова кружится послѣ того и такой-же мигрень, какъ у васъ.
— Вотъ какъ… — улыбнулась барыня.
— Да-съ. Мнѣ свое здоровье дороже тридцати копѣекъ. Опять-же полъ мыть въ сапогахъ нельзя, а какъ только я разуюсь и босикомъ по полу сейчасъ у меня насморкъ и зубы…
Барыня и баринъ вошли въ столовую и сѣли за кофе. Барыня была пожилая, тощая, кислая, желтая. Баринъ былъ тоже пожилой, лысый, но съ добродушнымъ, веселымъ лицомъ и, въ противоположность барынѣ, съ объемистымъ брюшкомъ. Горничная обметала перовкой и тряпкой пыль съ мебели. Баринъ, пользуясь случаемъ, что барыня вошла въ столовую первая и была къ нему спиной, подходя къ столу, подмигнулъ горничной и погрозилъ ей пальцемъ, а горничная оглянулась на барыню и видя, что та не смотритъ, показала ему языкъ.
— Новость для меня, что ты начинаешь изъ себя такую нѣжную разыгрывать, — сказала барыня горничной, наливая мужу кофе.
— Никакой тутъ нѣтъ новости, коли я такая-же нервная женщина, какъ и вы.
— Прикуси свой языкъ! Какъ ты смѣешь себя со мной сравнивать! Вотъ еще что выдумала! — огрызнулась на нее барыня. — Дура!
— Зачѣмъ-же вы ругаетесь, барыня? Я васъ не трогаю и съ учтивостью…
— Еще-бы ты меня трогала! Семенъ Алексѣичъ, а ты слушаешь и молчишь! — обратилась барыня къ барину.
Баринъ весь съежился и отвѣчалъ:
— Да что-же я могу, душечка? Я ничего не могу… Не груби, Груша! Какъ ты смѣешь! — отнесся онъ къ горничной.
— Чѣмъ-же я грублю? Позвольте… Говорить-то все можно.
— Ну, довольно, довольно.
Пауза. Горничная продолжаетъ стирать съ мебели пыль и изъ-за спины барыни дѣлаетъ барину гримасы. Черезъ минуту она говоритъ:
— И опять-же безъ ссоры, а честь честью должна я вамъ, барыня, сказать, что и двери я мыть не стану. Съ васъ я денегъ за мытье не спрошу, а двери будетъ мыть поденщица и подоконники тоже…
— Однако, ты нанималась съ мытьемъ всего этого, — сказала барыня.
— Мало-ли что нанималась! Нанималась, была здоровою, а теперь и нервы, и все этакое…
— Нервы! А въ деревнѣ-то ты съ какими нервами жила? Поди, тамъ…
— Про деревню нечего говорить. Послѣ деревни я уже отполировалась и не могу черной работой наниматься.
— Нѣтъ, нѣтъ, не желаю я этого!
— Позвольте… Да вѣдь вамъ никакого убытка не будетъ.
Горничная перешла съ перовкой и тряпкой въ гостиную. Супруги остались одни.
— Какова? — обратилась барыня къ барину.
Баринъ опять съежился.
— Конечно, оно, съ одной стороны, какъ будто и того… — сказалъ онъ. — Но если взять съ другой стороны, то вѣдь и изъ простого класса бываютъ больныя женщины.
— Понесли чушь!
Барыня махнула рукой. Баринъ продолжалъ:
— Отчего-же непремѣнно чушь? Я сужу на основаніи данныхъ… Въ деревнѣ, среди простыхъ женщинъ даже еще болѣе есть нервныхъ…
— Ври, ври! Какъ тебѣ не стыдно!
— Вовсе не вру. Всѣ эти кликушества, такъ называемыя порчи, развѣ это не нервные припадки? И наконецъ, если судить по человѣчеству…
— Стало-быть, вы хотите, чтобы мы платили за нее поломойкѣ?
— Зачѣмъ-же мы, если она сама вызывается? Но говоря, положа руку на сердце и принимая во вниманіе ея болѣзнь…
— Болѣзнь! Ты посмотри на нее хорошенько. Мурло лопнуть хочетъ.
— Охъ, полнота ничего не доказываетъ. Ты посмотри на меня… Вотъ я, напримѣръ, полный человѣкъ, а развѣ я здоровъ?
— По пяти рюмокъ водки за обѣдомъ пьешь и ѣшь за троихъ, такъ, разумѣется, здоровъ какъ быкъ.
— Зачѣмъ-же такія слова? Да наконецъ, и быки больные бываютъ.
— Такъ вы хотите, чтобы Аграфену отъ поломойства освободить?.. Прекрасно. Потакайте. Тогда она намъ на шею влѣзетъ и поѣдетъ.
Вошла горничная и сказала:
— Предупреждаю васъ барыня, что я теперь, при моей болѣзненности, даже и маленькую стирку стирать не стану, а буду нанимать поденщицу.
— Что? Что такое? Стирку стирать не станешь? — воскликнула барыня.
— Еще-бы вы въ маленькую стирку начали валить салфетки и скатерти! Не могу. Какъ хотите, а не могу… Буду здорова — другое дѣло.
— Нѣтъ, ужъ этого я не позволю! Поденщица все бѣлье разворуетъ.
— Какъ-же она разворуетъ, если я буду смотрѣть. Вы съ меня спрашивайте. Я буду въ отвѣтѣ. А за поденщицу я буду платить, а не вы…
— Нельзя этого допустить, все равно нельзя. Иначе для чего-же ты-то будешь въ домѣ? Для украшенія, что-ли?
— Ну, тогда мнѣ нужно въ больницу ложиться или на квартирѣ отдохнуть. Пожалуйте разсчетъ и паспортъ.
Объявивъ это, горничная вышла опять въ гостиную.
— Вотъ къ чему это все и клонилось. Накопила у насъ денегъ и хочетъ въ углу пожить, — проговорила барыня. — Надо нанимать новую горничную.
Баринъ опять съежился.
— Мое дѣло сторона. Ты хозяйка. Но, по-моему, ее надо оставить. Болѣзнь… Болѣзнь всегда уважается. А мы изъ-за ея болѣзни не потерпимъ даже и никакого убытка.
— Поблажка, поблажка — вотъ чего я не люблю, — стала сдаваться барыня.
Горничная проносила ведро грязной воды изъ умывальника, направляясь въ кухню.
— Такъ вотъ и потрудитесь мнѣ дать отвѣтъ: согласны вы или не согласны, — сказала она барынѣ и барину.
— Хорошо, хорошо. Пусть будетъ по-твоему. Плати поденщицѣ. Но чтобъ это было только на время твоей болѣзни.
— Мерси васъ.
Барыня ушла изъ столовой. Черезъ минуту горничная возвращалась изъ кухни съ пустымъ ведромъ. Баринъ былъ одинъ. Она фамильярно тронула его рукой по плечу, улыбнулась и произнесла:
— Давайте скорѣй денегъ, чтобы поломойкѣ отдать. За сегодняшній полъ три гривенника, да за вчерашнюю маленькую стирку шесть гривенъ. А для ровнаго счета давайте ужъ три рубля.
— Шельма! — проговорилъ ей баринъ, подмигнулъ и вынулъ изъ кошелька три рубля.
VII
