Валерий Прохватилов - И грянул бал
К счастью, Петракова оказалась большой умелицей. Осознав ситуацию, хохотнув, убедившись на ощупь, что в принципе все в порядке, она приступила к делу с энергией, способной вернуть в этот мир усопшего. Бог накажет, если воспроизвести вслух то, что она мне шептала. Постепенно я был втиснут в небольшое кресло для посетителей, что стояло напротив двери, обочь стола где и был с превеликим искусством взят, разогретый своей начальницей, о которой я был готов слагать в те минуты гимны. Впрочем, кажется, и слагал. Петракова металась надо мной, как большая птица, крепко схваченная в точке одной капканом. Ее всхлипы и выкрики осыпали меня как дождик. До сих пор я не знал, что язык наш столь бесспорно обилен на междометия. Действо было долгим, как ночь, глубоким и повторяющимся. Просто поражаешься, на каких внезапных порой примерах нам приходится постигать осязаемый смысл абстрактных вполне понятий, вроде "сущность" и "бесконечность"...
В понедельник на летучку я не пошел. Я не знал, как мне быть, как мне дальше работать, - вообще ничего не знал. Чтобы быть в надлежащей форме, в выходные даже не похмелялся. Представлял, как в конце рабочего дня мы закроемся с Ольгой - или вновь в кабинете, или здесь, в нашей комнате. Помню даже, подошел и внимательно осмотрел наш редакционный диван. Он был крут и просторен, как десять уютных кресел. Я поторкал пальцем в тугое его сиденье и усмехнулся. Словом, вел себя как тринадцатилетний подросток под окошками женской бани.
Удивляться тут, кстати, нечему. В этом плане - чтo я в принципе видел прежде, Сергей Василич? Молчаливую супружескую кровать, в полуметре от которой - кровать восьмилетней дочери? Осторожную, всегда таящуюся любовь, где не то чтобы сладострастный глубокий стон и выкрик, но даже сам скрип неизбежный ложа и тот, по сути, кажется аморальным? В скольких семьях вообще ребенок ночью не спит, а слушает? Или, может быть, даже смотрит...
Где-то около одиннадцати Петракова вошла в редакцию внезапно, как подводная лодка в бухту. Был у меня случай такой однажды, в бытность службы моей, на Севере. Мы сидели на валунах или, как мы знали, на самом краю Земли, - вдруг в ста метрах перископ... Пока бегали, суетились, звонили в полк, лодка ушла. Так и Петракова... Подошла к столу, кивнула, как какому-нибудь придурку - шурину из Великих Лук, бросила какой-то текст в обложке и говорит:
- В пятницу ты спешил, сдал текст, а правки не перенес. И страницы не все подписаны. Надо, Палинька, работать: праздник кончился...
Крутанула юбкой вишневой лихо - и в дверь... Это счастье, что в редакции не было никого: видел бы меня кто-нибудь в сей величественный момент! Вот уж подлинно сцена была немая, как в "Ревизоре"!
Что же это было такое, Сергей Василич, - не знаю до сей поры. Только ведь ни единого разу более, ничего!.. Хотя нет, вспоминаю: был с ее стороны на той же неделе как бы один намек. Так - невинно с виду, - только для посвященных. Позвала в кабинет свой зачем-то (кажется, речь шла о планах) сразу нас троих: Судакову, Игнатия и меня, - я пристроился у сейфа, возле окна, - а Ольга Борисовна вдруг не глядя ручкой своей препохабной машет и указывает на то креслице:
- Павлик, свет загородил. Пересядь-ка вот сюда. Здесь тебе будет удобнее...
Вот уж, видно, и вправду это истинно говорится - нет предела коварству в мире, Сергей Василич! Просто каждый тебя норовит поддеть - да покрепче, покрепче, чтоб под ребро. Чтобы лишний раз посмешищем тебя выставить. То есть обязательно тебя посадить - ежели не в проклятую ту калошу из поговорки, так хоть именно в подобное такое вот креслице, видит Бог...
