Шломо Вульф - Эпикруг
Она истерически зарыдала, сморкаясь и вздрагивая всем своим хрупким сгорбленным телом. От порыва ветра в ее кривом зонтике лопнула очередная спица, и несчастная бросила его в урну, промахнулась, поддала в ярости ногой - слетел ботик. Женщина схватила себя за виски и села на мокрый снег.
Илья поспешно поднял ее, Лена надела ботик на потемневший грязный носок. Дворничиха налила ей из термоса чаю. Она кивнула благодарно, поцеловала добрую антисемитку в обветренную и уже тоже заплаканную щеку и хрипло продолжила: "Вот вы в семидесятые могли уехать? Я тоже. Так вот эти двадцать лет, что я прожила в Союзе вместо Израиля - единственное мое богатство, которое Израиль у меня отнять уже не в состоянии. Мы им даже в качестве негров не нужны, у них рабами палестинцы, с ними удобнее, они иврит знают и сильнее наших физически..."
"Зачем же тогда они нас зовут?" - закричала теперь Лена, вся в слезах. Женя прижала голову девочки к своему мокрому пальто."Это же подло, нечестно! - билась девочка в мягких руках мамы. - Мы же люди!" "Мы-то люди, а вот те, что врут и зовут - нелюдь, - пришла в себя жуткая дама в норковой шубе. Они за это деньги получают, они больше ничего делать не умеют. Вы что, в посольстве не заметили, что все они - НЕЛЮДЬ, не звери даже и не люди уж конечно..."
"Ни-хе-рас! - крякнул мужик в тулупе. - Выходит, правду нам говорили о сионистах. Если они со своими так обращаются, то что говорить об арабах?"
"К арабам, кстати, они относятся гораздо лучше, чем к евреям - отметила норковая дама. - Арабы свои права качать умеют!"
"Я, пожалуй, пойду, - глухо сказал парень из Владимира. - Езжайте сами. Грустить с тобой, земля моя, и праздновать с тобой!" - громко запел он. На него оглядывались.
"Ну, съел? - окрыслась на Илью дворничиха, вытирая рукавом слезы. Апельсины будет с дерева срывать! Б-г на его стороне! А я скажу проще: жид он и в Африке жид. Только жалко мне вас, - снова закручинилась она. Доверчивые мы, все в общем мы русские в конце концов. Любой нас куда хошь заманит и обидит..." 6.
"А по-моему она все врет и подослана гебистами. Говорит точно как они, - горячился Илья на пути к метро. Взбудораженные страшным разговором, они, не созначая этого, почти бежали по улице - Не может быть, чтобы в демократическойстране можно было так поступать с народом". "Она же тебе сказала: тамошнему народу там хорошо, - говорила Женя, не отлипая от мужа, пока перепуганная Лена цеплялась за его второй рукав, - а нас они ненавидят." "Но за что?" "А за что нас тут ненавидят? За то что евреи." "Но к кому же мы тогда едем?!" "К израильтянам. А это, как выяснилось, никакие вовсе не евреи. Они - израильтяне. Она же сказала - к арабам они относятся лучше, чем к евреям. Америка - для американцев, Германия - для немцев. А Израиль - для израильтян, а мы для них, как и здесь - евреи. Как для любых антисемитов. Мы перед ними виноваты только тем, что, мы - евреи. Мы там пропадем, Илья. Давай останемся. покаемся, попросим вернуть гражданство Будем жить с нашими, русскими фашистами, хоть на своем языке..."
"Это невозможно. И я ей не верю. А нам повезет..."
"Я не смогу сейчас вернуться к Гале, - сквозь слезы сказала Женя. - Они нам так завидуют, что мы от этого беспредела на Запад, в свободный мир убегаем, а тут такое... Ты же знаешь, что у меня всегда все на лице написано, а Галя такая дотошная. Она и в университете никогда ни о чем не расспрашивала, а все узнавала сама..."
"Мама права, - добавила Лена. - И чего мы так куда-то бежим? Давайте просто погуляем. Попрощаемся. Красота-то какая!"
Вне Ордынки Москва действительно была другая. Вместо низкого черного неба вокруг были нарядные, облепленные яркобелым снегом в ночных огнях деревья. Почти бесшумно неслись ярко освещенные изнутри веселые трамваи. Скользили за обычными прохожими саночки с закутанными детьми. Будничная, не экзальтированная Ордынкой московская толпа всосала растерянное семейство, как делает Москва всегда со всеми - одновременно и гостеприимная и неприступная, радушная для временных гостей и беспощадная к претендентам на ее престижное и относительно благополучное гражданство. После норковой дамы все тщательно собранные прежние обиды к Родине исчезли, уступив место чему-то новому, несравненно более страшному, что неотвратимо надвигалось на них, злорадно поджидая на казавшейся такой желанной чужбине. Сохнутовский образ исторической родины словно снял маску.
За поворотом вдруг словно взорвался и застыл белым огнем на фоне черного неба сквозь летящие снежинки православный собор со своими куполами и приделами, ажурной чугунной решеткой и старинными дубами в клубах застывшего на ветвях снега.
"Родина у человека может быть только одна, - сказал Илья. - Для нас Родиной навсегда будет вот это!"
Как было бы естественно и человечно трем уроженцам России в их нынешнем смятенном состоянии, зайти в храм Б-жий, преклонить колени среди золотой росписи и тихо потрескивающих свечей, рассказать священнику в блестящей ризе на своем родном языке о внезапно рухнувших надеждах. Было бы... возможно, будь они русскими. Но наша семья была еврейской. И какое дело до их смятенных душ пастырю чужой религии, даже если бы они тут же крестились? Кому они нужны со своим смятением и разочарованием на пороге фактической измены своей единственной родине? Кто их станет слушать? Язык-то родной, за неимением даже идиша, как языка предков, не говоря об иврите, да любая в мире религия - не для иудеев по рождению. И церковь только внешне такая человечная и красивая. Нет в ней той души, к которой могли бы прикоснуться трое евреев, отдавших русскому народу всю свою жизнь, любовь и веру в справеделивую благодарность.
Они миновали собор и свернули к метро. Им стало легче, как бойцу, идущему в бой почти на верную смерть, но знающему, что позади холодные черные воды только что форсированной реки... И второй раз, обратно, переплыть ее уже нет сил... Остается только идти вперед.
"Ильюша, - вдруг тихо и горячо сказала Женя, - если там даже так плохо, то нас это не коснется, верно?Ты же много раз сам говорил, что у тебя есть уникальная надежда - Абрам Александрович Репа." 2. 1.
"Я сейчас повторю, как я воспринял вашу информацию о себе, Илья Романович, - глубоким басом медленно и веско говорил Репа, - а вы меня поправите, если я что-то недопонял, идет? Итак, вам пятьдесят шесть, Ленинградский университет, биолог, специализация - морская биология, кандидатская по креветкам, докторская пять лет назад за открытие нового вида уникальной антарктической креветки и ее необыкновенных секреций. Монографии, замах на Нобелевскую премию, но экспериментально ваше открытие подтверждено только в домашних условиях, результат нигде не зафиксирован. Верно?"
"Абсолютно!"
"Тогда слушайте меня внимательно. Израиль остро нуждается в свежих научных идеях. Для специалиста вашего калибра возраст и язык не имеют ни малейшего значения. Вам дадут место в лучшем университете, немыслимые в Союзе условия для экспериментов, возможность докладов на всех конференциях в вашей области. Вас будут обслуживать референты и переводчики. Я сам мечтаю на себе испытать ваше открытие. То же скажет вам любой наш с вами ровесник, включая первых людей страны, в которую вас пригласили. Но провезти ваши ампулы и папки через таможню практически невозможно. Мы берем на себя заботу об ихнелегальной переправке. В Израиле вас встретят мои сыновья, совладельцы фирмы, которую я представляю в Ленинграде, а они в Иерусалиме. Вот их телефоны. Можете им звонить из аэропорта, если они вас по какой-то причине не встретят, но я думаю, что мы все сделаем зараннее, и вас прямо из аэропортаотвезут в снятую для вас квартиру. Успехов вам. До свидания!"
Что, кто, какая, посудите сами, к дьяволу, норковая дама может смущать советского ученого, получившего к въездной визе такие авансы? Лернеры уже изжевали этот разговор до полной пресности и только теперь, после жуткого монолога под сломанным зонтом, подумали об элементарной вещи - хотя бы!.. Ведь Илья отдал Репе оригиналы своих трудов - абсолютно все, чем располагал, совершенно чужому человеку с улицы, владельцу фирмы без вывески, без названия... А все прочие спокойно сдавали при Илье свои труды в специальные окошки прямо в посольстве - для официальной отправки диппочтой - без всякой таможни!
Кстати, на таможне в Шереметьево, как ни странно, проблем у Лернеров не было. Уже привычная по Ордынке разношерстная толпа втягивалась в коридоры весов, мужчин и женщин всерой униформе,скорееравнодушных, чем враждебных. Говорили, что накануне здесь придирками довели ветеранадотого, что он сорвал ордена, бросил их в лицо офицеру таможни и тут же умер от инфаркта, оставив впавшую в паралич жену, тоже с колодкамиорденов,на рукахмолоденькойвнучки родителиее,оба, недавно погибли в каком-то конфликте. Разыгравшаяся у всех на глазах трагедияперебила на время патологический патриотизм. Следующих пропускали по законам... 2.
