Николай Добролюбов - О значении наших последних подвигов на Кавказе
На другой день отряд приготовился к выступлению на Герзель-аул. В то же время Воронцов, не надеясь на собственные силы (у него было 12 батальонов), послал предписание генералу Фрейтагу, чтобы он со всеми войсками, какие можно будет собрать, двинулся от Герзель-аула навстречу главному отряду. Медленно подвигаясь вперед, среди непроходимых лесов, отряд с огромными потерями достиг 18 июля до аула Шаухал-Берды, и только здесь в седьмом часу вечера войска главного отряда увидели авангард генерала Фрейтага. Войска, и пред тем уже делившие один сухарь на несколько человек (даргинский поход и известен под именем сухарницы), в течение пяти дней ничего не ели, кроме кукурузы. Потеря наша в эти дни простиралась до 1200 человек убитыми и ранеными, и если бы Фрейтаг запоздал еще сутками, весь главный отряд непременно погиб бы.
20 июля прибыли наши войска в Герзель-аул, а 21-го главнокомандующий отдал следующий приказ по войскам Отдельного кавказского и 5-го пехотного корпусов («Военный сборник», 1859, № 5, стр. 61):
Воины главного действующего отряда! Наконец, твердостью, усердием и неустрашимостью вы исполнили трудный и славный подвиг, повеление государя нашего и наше собственное желание. С самого начала кампании неприятель со всеми своими сборищами не мог вам противостоять; он оставил нам без боя и Хубарские высоты и крепкую Буртунайскую позицию; он надеялся остановить нас на Мичикале, но славным подвигом взятия горы Анчимир оттуда прогнан; преодолев все трудности природы, мы пошли к Андийским воротам, где он не смел нас ожидать и сам предал огню и опустошению богатое андийское население; за Андией он хотел держаться на позиции, но постыдно прогнан с оной горстью наших храбрецов. Когда мы увидели опять скопища Шамиля на горах, мы опять пошли на них, рассеяли их и дошли до самого Технуцала. Около Андии, где русские доселе еще никогда не были, мы жили спокойно, сколько нам было нужно; но этого еще не довольно: нужно было дойти до самого гнезда Шамиля, – мы пошли в Дарго, и хотя нашли дорогу труднейшую и леса, в которых они сильно защищались, ничто не могло нам противостоять, и Шамиль вынужден сам начать разрушение его жилища и заведений, которое мы после в полной мере довершили.
Действительно, несмотря на все потери 1845 года, поход Даргинский покрыл славою русские войска, которые доказали, что для них нет невозможного… Предначертанный план был исполнен, и Шамиль вынужденным нашелся оставить Дарго и избрать своею резиденциею укрепленный аул Ведень. Но в 1846 году, когда началось обратное движение частей 5-го пехотного корпуса в Россию, Шамиль произвел вторжение в Кабарду.
Важнейшим следствием Даргинской экспедиции было то, что мы отказались наконец от прежней системы войны на Кавказе. Сделалось ясно, что одним ударом, как бы он ни был силен, невозможно покорить свободные племена Кавказа. Тогда решились принять другую тактику, которую предлагали военные, знающие Кавказ, еще задолго до 1843 года: решились идти правильным, медленным путем прокладки путей в лесах и постройки укреплений, которые потом занимались всегда сильным гарнизоном, а не какою-нибудь одной ротою, как прежде. На этом пути встречены были нами огромные затруднения, так как все дело приходилось опять начинать почти с самого начала. В 1846 году влияние и силы Шамиля в горах были значительнее, чем когда-нибудь, и бороться с ним было гораздо труднее, нежели в 1837 или 1842 году. Приходилось брать шаг за шагом, и действительно, наши войска с 1846 года подвигались вперед обыкновенно верст на двадцать в течение года; но зато на этом пространстве основывались уже прочно. Общий характер и главные подробности этого движения не раз уже излагались в «Современнике», в статьях г. Зиссермана, к которым мы и отсылаем читателей.[7] Заметим только, что новая система действий с особенною силою и последовательностью приводилась в исполнение в последние годы, с прибытием (в октябре 1856 года) нового главнокомандующего и наместника кавказского, князя Барятинского. В это время был окончательно утвержден и план новой экспедиции, а с первых чисел декабря того же года приступлено к приведению его в исполнение. Эта экспедиция разделялась на два периода. В продолжение первого отряд занимался прокладкою просек в еще незанятой части Большой Чечни, что было окончено к 21 декабря; во второй же период, от 15 января до 1 февраля 1857 года, войска наши занимались истреблением непокорных аулов, находившихся в Большой Чечне. В марте месяце было построено нами временное укрепление в Большой Чечне, и этим положен конец даже возможности какого-нибудь волнения в этих местах.
Дальнейшие наши действия на Кавказе у всех еще в свежей памяти, и описанием их может занять читателей только специалист, на месте ознакомившийся с событиями. Подобное описание действий 1858 года представляет статья г. Зиссермана, помещаемая в этой же книжке «Современника».[8] Затем – все совершившееся в нынешнем году, – то есть главным образом занятие Веденя графом Евдокимовым и взятие самого Шамиля, – уже не требует наших описаний. Событиям этим может быть теперь придан новый интерес только сообщением новых подробностей от специалистов и очевидцев.
Теперь, припомнив главнейшие фазисы нашей вековой борьбы на Кавказе, мы, кажется, можем с большею основательностью оценить значение последних событий. Мы видели, что места, нами ныне завоеванные, принадлежали нам и прежде, но что владение это было непрочно и шатко. В течение почти полувека мы держались в военных действиях не той системы, с которою можно было иметь успех в горах, и вследствие того делали много частных ошибок и напрасных трат – денег, оружия и людей. Теперь ошибки эти сознаны, система действий совершенно изменена, и вследствие того Кавказ от Каспийского моря до Военно-Грузинской дороги покорен прочно и окончательно. Отныне, по словам высочайшей грамоты на имя князя Барятинского, «предстоит во вновь покоренной стране не утверждение власти нашей силою оружия, а распространение между новыми подданными России гражданственной образованности и общественного благосостояния». Таким образом, характер нашей деятельности на Кавказе изменяется; но тем не менее нельзя сказать, чтобы все уже было там сделано. То, что теперь предстоит нам совершить для обрусения Кавказа, составит новый период борьбы, едва ли не труднейший, чем тот, который нами только что окончен. Вполне оценить все затруднения, ожидающие нас в цивилизации этого края, можно только на месте; у нас же до сих пор даже известия об этой стороне кавказских отношений наших были чрезвычайно скудны. Теперь внутренняя жизнь горских племен будет гораздо доступнее для русских наблюдений, и мы ожидаем весьма любопытных сведений по этой части. Но покамест, руководствуясь теми скудными и часто неточными известиями, какие напечатаны до сих пор, можем сделать лишь несколько самых общих замечаний.
Отзывы наших кавказцев о нравах и быте горских племен очень разногласны. Некоторые хвалят простоту их жизни, великодушие, гостеприимство, отвагу; многие, напротив, уверяют, что в горы проник уже глубокий разврат, что горцы теперь – не только хищны и хитры, как дикари, но и подлы и алчны к деньгам в высшей степени, как самые цивилизованные азиатцы. Отзывы эти не так трудно помирить, как кажется. Вероятно, одним случалось видать черкесов, еще оставшихся верными своим первоначальным обычаям и преданиям; другие же – и несравненно чаще – имели дело с горцами, которых уже коснулось веяние европейской цивилизации. Известно, как в самом начале усвоивается народом, всегда и везде, новая цивилизация: дурная, ложная, внешняя сторона всегда принимается раньше, чем истинно полезная и существенная. Вспомним хоть то, как мы сами усвоивали европейскую образованность со времен Петра Великого!.. Разумеется, это происходит вовсе не оттого, чтобы человек по природе своей был наклонен более к дурному, а просто оттого, что внешность и дрянь образованности можно перенять в несколько часов или даже просто купить, тогда как для усвоения внутреннего существа ее надобно органически развиться. К этому присоединяется всегда и то, что сами цивилизующие гораздо охотнее принимают на себя в этом деле роль расчетливых купцов, нежели заботливых садовников. Не удивительно поэтому, что чеченцы и лезгины развращаются при одном только приближении цивилизации к окраинам их гор и лесов; но теперь русскому управлению и предстоит именно задача – сделать влияние образованности не губительным для чистоты нравов, а благотворным. До сих пор поневоле иногда приходилось русским действовать вопреки началам истинно цивилизующим: военное положение страны предписывало меры, которые могли развивать в горцах дурные страсти, но полезны были для утверждения нашего могущества. Например, система поселения и поддержания взаимных раздоров между владетелями и племенами – необходима была для того, чтоб держать горцев в повиновении; а между тем от этого развивалось в племенах недоверие, подозрительность, неуважение общего интереса страны. Точно таким же образом, в продолжение нашей борьбы на Кавказе, мы необходимо должны были развивать в горских племенах и алчность к деньгам. Мы показали им, что деньгами можно покупать разные удобства жизни, а затем дали повод думать, что деньги можно приобретать не усиленным и честным трудом, а услугами нам, во вред их единоплеменникам. Так, нужно ли было наказать мирного черкеса, убежавшего к врагам нашим, – мы назначали ему цену, и его доставлял к нам иногда даже родственник его. Нужно ли узнать дорогу, – за известную плату является проводник; нужно ли сохранить в тайне какое-нибудь предприятие, – и тут за молчание давали деньги. Г-н Зиссерман рассказывает, как в 1852 году нужно было русским проникнуть в аул одного наиба, где находилось два орудия. Но аула нельзя было бы взять, если бы наиб хоть за несколько часов принял меры к защите; а между тем на пути к аулу было несколько чеченских деревенек и хуторов. Решились на подкуп, и действительно – все обитатели деревенек были подкуплены; и когда русские ночью проходили мимо их саклей, хозяева домов держали собак, чтоб те лаем не разбудили караульных в ауле, а некоторые указывали ближайший и удобнейший путь!..[9] Другой из кавказцев, г. Августинович, уверяет, что для горца ничего не значит продать даже отца или сестру, и притом за ничтожные деньги: нередко целая партия, в которой окажется и сам предатель, покупается за три целковых! Сам Шамиль долгое время боялся быть проданным, пока не окружил себя преданными мюридами, которые на все были для него готовы, потому что им только и могли они жить и поддерживать свое значение. Зато впоследствии он и сам пользовался возбужденною страстью горцев к деньгам: он оценивал головы людей, изменивших ему, покупал услуги мирных черкесов. Вообще лазутчиков с той и другой стороны было, как уверяют, в кавказской армии столько, сколько не имела их никогда ни одна армия. Мы знали всё, что делает Шамиль, и он точно так же знал каждый шаг наш… А между тем надо вспомнить, что борьба велась со стороны горцев за независимость их страны, за неприкосновенность их быта!.. До какой же степени лишены они были всякого сознания о национальном единстве и как мало ценили свою свободу!
