Рустам Ибрагимбеков - Парк
-Да.
- Поэтому не застал...
Врет, наверное. А может, и нет, зачем ему?
- Как поживаешь? Ты один, что ли, там остался? Двор пустой. Спросить даже не у кого.
Значит, действительно приезжал. Удивительный человек Счастливчик!.. Вдруг очень хочется его увидеть.
- Сейчас приедем, все расскажу.
- Жду. Вешаю трубку...
Разбудили меня голоса за дверью, негромкие и какие-то уютные. Комната, в которой меня уложили, узкая, шириной в окно. Из-за прикрытых ставен полумрак, на стенах белеют пятна фотографий. Их очень много, разных размеров. Широкий удобный сундук, на котором я лежу, покрыт чем-то очень мягким, видимо пуховой периной, и даже не одной. Очень уж мягко.
Разговор за дверью идет неторопливый, спокойный; кажется, что два человека, встретившиеся за утренним завтраком (слышно позвякивание ложки о стакан), беседуют друг с другом давно, много лет, на одну и ту же давнюю тему. Хриплый мужской бас привычно поддразнивает:
- ...Ни денег, ни друга, ни счастья, ни хаты, ничего - кругом шестнадцать...
Старческий женский голос наивно возражает: ч- Как "ни хаты"?! А это что не хата? Бас спокойно ироничен, ласков:
- Ну какая же это хата? Это не хата, а святая обитель. Храм...
- Я же тебе говорила, можешь приводить кого угодно...
Я только рада буду.
- А принципы?
- Чьи принципы?
- Мои... Как можно оскорбить память предков, обитавших в этих стенах?! Только высоконравственная женщина достойна переступить порог этого дома! А я таковых, увы, не знаю...
- Перестань фиглярничать... И тише, пожалуйста... Разбудишь мальчика... Опять голос как из трубы...
- Спиртовые полоскания души вредны для голоса... А мальчик-то - наша кровь... Любит поспать...
- Тише...
- Так кем он все-таки мне приходится?
- Он племянник мужа твоей тетки Нины.
- Это той, что сбежала когда-то с азербайджанцем?
- Да.
- Что же ты меня не разбудила? Надо было встретить родственничка поторжественней. Все же почти братец, хоть и мусульманин...
- Ничего, успеете познакомиться.
Слышится стук отодвигаемого стула, тяжелые шаги - "почти братец", видимо, обликом соответствует голосу.
- Ты куда?
- Взгляну на родственничка.
В дверь просовывается лохматая голова с массивным черепом и небольшими припухшими глазками. Братцу лет тридцать, не меньше. Глаза светятся доброжелательным любопытством.
- Искусство любим? - спрашивает он, обнаружив, что я не сплю. - Матисса хочешь посмотреть?
- Чего?
- Не чего, а кого Матисса... - Самого великого импрессиониста.
Неуверенно киваю.
- Молодец... Готовься к вечеру... - Голова исчезает.
Одеваюсь.
Хозяйка дома, которую мне разрешено называть бабушкой, оказывается добрейшим, ласковым существом. Пока пью чай! расспрашивает о маме.
К сожалению, ничего радостного рассказать не могу. Спасибо... Да... Неважно. Нет... Продолжает худеть. Много работает. Много курит. Кашляет по ночам. Не спит из-за одышки. И не признает никакого лечения...
Бедная мама...
Братец, при своих значительных размерах и грузности, человек энергичный, порывистый. Нырнув в очередной магазин, возвращается бегом, плюхается на переднее сиденье, и мы едем дальше.
Над серыми снежными валами по обе стороны мостовой мелькают неоновые вывески магазинов, но Гена - так зовут братца - не придает им никакого значения. Останавливает машину, следуя каким-то только ему понятным соображениям, там, где не видно никаких внешних признаков торговли, просит у меня денег и рывком выбрасывает тело из машины.
Шофер такси настороженно оглядывается - кузов после каждого такого броска долго качает...
- Ничего лишнего, - объясняет брат, - только самое необходимое. Художники любят внимание.
И добросовестно перечисляет содержимое свертков.
- Водочка... Пивко... Маслинки... рыбка... колбаска... Огурчики. (Огурчики почему-то красного цвета и официально называются томатами.)
- Поехали, отец! - возбужденно восклицает братец. Машина трогается.
Молоденький водитель уже давно пытается выяснить, куда мы едем.
- Да сюда рядом... Сейчас за угол. До светофора.. А там чеши прямо.
Спинка сиденья прогибается и жалобно скрипит, когда он, опять же рывком, поворачивается ко мне.
- Вот так вот, братец, и живем... поклонением искусству, ничего другого. Ты студент?
- Нет, работаю.
- А образование как же?
- Хочу поступить. На заочное.
- Тоже неплохо. Хотя хуже... Надо бы вкусить сладость студенчества. Замечательная пора - цветение души и буйство желаний...
- Куда все-таки едем? - прерывает его шофер. Братец обижается,
- Экий ты, отец, нетерпеливый. Пока прямо, до туннеля, там свернем и опять прямо...
- И далеко?
- Нет... здесь рядом.
- А все-таки куда?
Меня тоже интересует этот вопрос - счетчик съедает жалкие остатки моих денег.
- В Болшево, - недовольно бурчит под нос братец и опять поворачивается ко мне.
- В Болшево?! - переспросил шофер, и стало понятно, что это где-то очень далеко. - А где там?
- Мимо станции, через Клязьму и направо...
- Там не проедем.
- Прорвемся, думаю, - братец подмигивает мне. - Художники не живут на магистралях... Пока... Ну, ничего, это временно... Я рад, что ты любишь искусство. А с чтением как? Читаешь много?
- Когда как.
- Но любишь это дело?
-Да.
- Готовь место в чемодане,
- Зачем?
- Для подарка... Десять томов на выбор из семейной библиотеки. Слово потомственного книголюба. А как к музыке относишься? Шопена любишь?
-Да.
- Будешь сегодня иметь удовольствие.
Матисс оказался маленькой рыжей женщиной в брюках, туго натянутых на коротких крепких ногах. Брату она очень обрадовалась. Бурно обнялись. Через стеклянную веранду прошли в жарко натопленную комнату.
- Вот познакомься, брата привез, - он подтолкнул меня вперед. - А это Тамара, замечательный художник, современный Матисс.
Матисс зарделась, захлопотала.
- Садитесь, прошу вас. Ой, сколько всего накупили... И маслинки... Молодцы, мальчики.. Люся очень обрадуется, она их обожает...
- Дочка, - шепнул брат, и стало понятно, что он имел в виду, когда спрашивал про Шопена. - Работы сразу покажешь или потом, после ужина?
- Потом, потом, - кокетливо отмахнулась Матисс.
Брат согласился, но дал понять, что огорчен таким решением.
- Все мы таковы, - сказал он с грустью. - Сперва утоляем голод плоти, а потом уже голод духовный...
Обе бутылки водки опустошаются мгновенно, после чего Шопен, удивительно похожая на мать, исполняет на расстроенном пианино "Красный Октябрь" что-то напоминающее "Собачий вальс". И глубоко удовлетворенный брат засыпает тут же за столом.
Последние слова его обращены к Матиссу:
- Покажи юноше работы...
Мать и дочь приволакивают ярко раскрашенный деревянный чемодан, откидывают крышку, и я вижу довольно симпатичных гипсовых собачек с аккуратной прорезью между ушами.
- Даже неудобно, - смущенно, но не без тайного удовлетворения демонстрирует свои произведения Матисс. - Ему очень нравится, - нежный взгляд на спящего за столом, - они все сенбернарчики. Он очень любит эту породу...
Попытка разбудить брата заканчивается безуспешно, даже отвечая на мои вопросы, он продолжает спать.
Матисс объясняет, что в такое время выбраться отсюда трудно. Дочь хранит молчание: она вообще молчаливый человек, недовольное выражение не покидало ее лица весь вечер.
В комнате кроме стола и пианино стоит диван (деревянная полочка над ним уставлена сенбернарами матиссовского производства) других спальных мест не видно.
- Он всегда за столом спит, - поймав мой взгляд, успокаивает Матисс. Сейчас я постелю... Ложитесь, отдыхайте спокойно...
Просыпаюсь от сдавленных и монотонных женских криков. Кто-то кричит сквозь крепко стиснутые зубы. Или же рот зажат рукой... Братец продолжает спать...
Бросаюсь к двери, в которую, уложив меня спать, удалились Матисс и Шопен.
В большой темной комнате с двумя нетронутыми кроватями никого нет. Миную еще одну дверь и с разбегу утыкаюсь в какую-то мягкую, податливую, но непреодолимую преграду. Справа мелькает полоска света; дергаюсь к ней и, уже пробившись в комнату, понимаю, что дверь занавешена ковром...
Я в комнате не один. На полу верхом на ком-то сидят Матисс и Шопен. Матисс методично и без злости наносит удары по чему-то мягкому (звук ударов шлепающий). В такт ударам вскидываются чьи-то ноги и раздаются крики, приглушенные рукой Шопена. (Она сидит на плечах существа, подвергаемого экзекуции, и, по возможности, мешает ему шуметь.)
Восседающая на пояснице жертвы Матисс увидела меня сразу, но прежде чем я успел ее остановить, наносит еще несколько ударов.
- Что вы делаете?! Как вы можете?! - взволнованно вопрошаю я, оттаскивая мать и дочь от третьей представительницы прекрасного пола - девицы лет семнадцати с совершенно спокойным и нисколько не удивленным моим появлением лицом.
