Влас Дорошевич - Юмористические рассказы

Зачем вкладом? Не надо вкладом! Просто книгой.

— «… новой хорошей книгой».

Хорошей? А не повредит это младенцу: просто «хорошей».

Слабо! обидится и сбросит!

— … «новой замечательной книгой».

«Замечательной». Гм… слово-то такое! Его теперь иронически стали употреблять. И выдумали, чёрт их возьми, эту иронию. Все слова перепортили!

Как ребёнок примет это слово?

Просто, вместо «замечательной», поставлю «превосходной». «Превосходной» — младенцу не повредит.

— … «новой превосходной книгой»…

«Новой»? Значит, и до неё были превосходные книги? Значит, превосходных книг много?

Не надо «новой». Просто:

— Обогатилась превосходной книгой нашей талантливой поэтессы…

Нашей «высокоталантливой поэтессы».

Замаслить, замаслить младенца.

Младенцу этого хорошо.

— «Местами отсутствие рифмы»…

Мне показалось, что в углу запищал мёртвый ребёнок.

— «Всюду блестящая рифма»…

Младенец перестал пищать.

— «Изумительная по красоте форма, глубокое содержание»…

Это для родильницы хорошо.

У меня начинались галлюцинации. Мне казалось, что я не пишу, а делаю труднейшую операцию. Я боялся дотрагиваться до бумаги. Вдруг сейчас из бумаги побежит младенческая кровь.

Что-то застонало сзади меня

По комнате прошёл Никита из «Власти тьмы» и проговорил:

— Захрустели косточки-то… захрустели…

Потом появился на кресле Ирод, засмеялся и исчез.

Вокруг меня лежали младенцы.

Я боялся пошевелиться. Пошевелюсь — и всех передавлю.

— «Со времён Пушкина, Лермонтова мы не встречали таких стихов».

Сбрасывает! Сбрасывает!

— «Со времён Алексея Толстого, Некрасова».

А не обидится она, что я Некрасова с ней сравниваю? Женщина в таком положении.

Вон Некрасова!

— «Байрона, Альфреда де-Мюссе…»

— «Событие в русской литературе»…

— «Чудный дар»…

— «Приветствуем».

— «Дай Бог, чтоб и впредь!..»

Эту ночь я не спал. Я лежал в холодном поту, Зубы у меня стучали.

Возьмёт корректор да вместо «чудный» и поставит «нудный».

И сбросит!

Я молился, когда мне подали газету, и сказал:

— Иван! Разверни мне газету, — я не могу!

Во всех газетах, до одной, без исключения, были огромные статьи о сборнике стихотворений г-жи Пулемётовой.

Все писали восторженные статьи!

Один сравнивал её сонеты с сонетами Петрарки. Другой писал, что небо глядится в её стихи и всю природу заставляет в них глядеться. Третий восклицал:

— «Не верится, чтоб это была женщина! Вот была бы жена для Пушкина!»,

Вчера я встретил г. Пулемётова в театре.

Он летел сияющий. Полосатенькие брючки на нём весело играли. Сюртук сверкал шёлковыми отворотами.

Он меня заметил:

— А! Почтеннейший! Очень рад вас видеть! Всё не удосужился как-то зайти вас поблагодарить! Очень, очень мило написано.

Он ласково кивал мне головой.

— Ну, а дома у вас? — заикнулся я.

У г. Пулемётова сделалось удивлённое лицо.

— Что дома? Как дома? Дома ничего!

— Супруга ваша, кажется, была…

— Ах, это!

Г. Пулемётов махнул рукой.

— Прошло. Совсем прошло!

— То есть… виноват… как собственно…

— Вообразите, оказалось, что всё на нервной почве! Нервная беременность. Это бывает. Теперь, знаете, эпидемия какая-то. Все дамы нервно беременны! Оказалось пустяками! Фальшивая тревога, фальшивая тревога! — успокаивал он меня.

— Я рад, однако, что критика нашла в жене такой талант. Вы читали? Во всех газетах! Восторженнейшие отзывы! И, главное, на другой же день! Сегодня книга вышла, а на завтра же все газеты приветствовали! Что-то небывалое! Словно сговорились! Идёт книга! Удивительно! На днях второе издание. Это жену очень поддержало, придало ей сил. Эти пожелания, эти настояния критики продолжать, продолжать. Жена теперь пишет пьесу. Вот посмотрите! В этот сезон не успеет, конечно. Но месяцев через девять так, через десять…

Пари, что к первому представлению г-жа Пулемётова опять забеременеет?

За день

Вчера я получил странную книгу.

Формат — треугольный.

В ней 36 страниц, из которых 30 — пустые.

Сначала я думал, что это какая-нибудь книжка для записи белья, отдаваемого прачке, но, перелистав, увидал, что в ней там-сям разбросаны литературные произведения.

Она издана на необыкновенно толстой китайской бумаге, вероятно, очень дорогой; вместо брошюровки связана жёлтыми шёлковыми шнурами и насквозь продушена какими-то чрезвычайно крепкими, чрезвычайно сладкими и, вместе с тем, противными духами.

Вы можете, сколько вам угодно, мыть руки, — от этих духов не отмоетесь.

Раз вы дотронулись до книги — всё погибло.

Чего бы вы ни коснулись рукой, — всё пахнет этими чрезвычайно сильными, сладкими и противными духами.

Ваше платье, ваш письменный стол, ваши бумаги.

Книга носит название:

На обороте её напечатано:

«Издано в количестве 36 экземпляров, из них 25 рассылаются истинным знатокам и любителям поэзии. Остальные 11 поступают в продажу. Цена книге теперь 1,000 рублей. Через 10 лет она будет стоить 50 копеек, потому что такова будет вся литература».

Так как не у всякого может найтись в данную минуту свободная тысяча рублей, чтоб купить эту книгу, я позволяю себе её перепечатать.

Многоуважаемый читатель! Совсем не уважаемый читатель! Дорогой читатель или, быть может, просто каналья-читатель! Почему я знаю, кто ты, читающий меня в эту минуту, далёкий, неизвестный, загадочный сфинкс?!

В этой книге нет слов, — она написана звуками. Из тридцати шести страниц только на шести кое-что напечатано, — и ты скажешь:

— Пустая книга!

Ты глуп. Ты едешь очаровательной, чудной дорогой. Куда ни погляди, — дивные виды. Сначала ты смотришь с удовольствием, с увлечением, с восторгом. Потом утомляешься. Не глядишь. Не замечаешь самых красивых видов. Ты пресыщен ими. Ты объелся ими. И ты, равнодушный, проходишь, не замечая, мимо самых красивых пейзажей, как мимо великолепного окорока ветчины после сытного обеда. Тьфу!

Но ты едешь по Сахаре. Пустыня, пустыня, пустыня. Не на чем остановить глаза. И вдруг…

И вдруг на песке лежит бантик. Голубенький бантик среди пустыни! Как он попал сюда? Кто б это мог быть? Когда? Откуда? Зачем?

И твоё воображение рисует тебе ряд картин. Молодая девушка… Её похитили бедуины… Она боролась… Она сопротивлялась… Её увлекли в пустыню… Безумный бег коней… Разметавшиеся волосы девушки, которую держат поперёк седла… Бантик, вырванный ветром из волос…

И, быть может, в эту, в эту самую минуту тёмно-бронзовый бедуин, в белом тюрбане, сверкая зубами, наклоняется к бледной, белокурой девушке, полуживой, которая лежит, разметавшись, под пальмой. Он касается её бледных губ своими чёрными, запёкшимися, сухими, огненными губами… Бррр!..

Как работает твоя фантазия! Ты уже художник, ты поэт! Ты рисуешь в своём воображении, ты сочиняешь, ты творишь!

Настоящая книга сделает тебя, тебя самого, художником, поэтом!

С книгами ведь то же. Ты читаешь первую, вторую, третью страницу с интересом, с увлечением, смакуешь. Затем ты объелся книгой, объелся мыслями, объелся словами. И равнодушно, едва замечая, проходишь мимо лучших, быть может, мыслей, не замечаешь удачнейших выражений.

Нет, проголодайся, перелистывая пустые страницы, и пусть твоя наголодавшаяся фантазия нарисует тебе целую картину по обрывку слова, который ты встретишь.

Дразнить и не утолять голода — вот лучший способ доставить наслажденье.

Не требуй ничего реального. Даже слова. Слово уже реально.

Только звуки. Ничего, кроме звуков… Ничего!

Цель писателя-художника — создать картину, вызвать настроение. Мы достигаем этого, не прибегая к словам. Одними звуками!

Кап… Кап… Кап… Кап, кап, дррр. Кап, кап, фррр. Кап, кап, мррр… Кап, кап, кап… Кап, кап, тюк, кап, кап, так. Кап, кап, тюк. Брррр… Кап… Кап… Кап, кап, кап, кап, кап, кап…

Примечание. Возьмите это произведение и прочтите его вслух, вечером, один в комнате. Прочтите раз, два раза, десять раз, тридцать, сорок, сто раз. И вам станет так скучно, скучно… Вам представится усадьба, затерянная среди тёмных и мокрых полей. Осень. Вечер. Вы одни. Мелкий осенний дождь барабанит в окно. И у вас даже явится мысль:

— Чёрт его знает, не застрелиться ли?

Какой из до сих пор известных, великих художников слова достигал таких результатов и производил такое впечатление? А?

Особенно хорошо читать эту элегию ввосьмером. Вы садитесь вокруг чайного стола и начинаете повторять: