Нодар Думбадзе - Не бойся, мама !
- Сколько времени нам еще осталось, Джакели? - шепчет Батюк.
- Много, Коля, не бойся! - отвечаю я.
- А все же?
- Два часа.
- Ого! - удивляется Батюк.
Мы залегли за кустарником. Молчим.
- А знаешь, - шепчет Батюк, - теперь мы кругом среди немцев: спереди немцы и сзади немцы... Дошли б уже до самого Берлина. По дороге знаешь сколько бы достали "языков"...
...А из окопа никто не поднимается. Неужели, черт возьми, у них сухо? Когда мы отходили, там воды было по колено. Куда же она девалась?.. Время-то бежит, бежит...
А?! Что это?! Поднимается! Вот он наконец-то, немец! Перевалил через бруствер. Ползет к лесу... Приблизится к кустам, скинет брюки, выжмет, повесит на кусте...
Я подкрадусь к нему... Как "же его взять? Ножом к горлу.
Нельзя. Надо брать живым... Стукну по голове ручной гранатой... Чтоб не было шума от падения, подхвачу падающее тело руками, взвалю себе на спину... И - айда.
- Батюк, видишь? Ползет!.. - шепчу я и чувствую, как на лбу выступает холодная испарина.
- Кто ползет?
- Немец!
- Где?
- Да вон же! Смотри!
Батюк пристально вглядывается в поле. Потом удивленно смотрит на меня.
- Ты что, Джакели?
- Батюк, ты никого не видишь?
- Вижу, светает, Джакели, вот что я вижу! - Он аккуратно разложил перед собой ручные гранаты. - Прощайся с жизнью, брат. Не выбраться нам отсюда, как не видать собственных ушей... Эх ты, Иван Сусанин! Куда ты меня завел?!
Гавриил Джакели, конец твоей молодой жизни! Одно дело тебе получили, и то ты с треском провалил. Встань же! Иди вперед! Ступай к окопуГ Шагай смело вперед пли же дождись ночи и удирай с позором, уноси ноги!..
"Боюсь, очень боюсь".
"Это ничего. Человек тот, кто боится, но преодолевает страх. Не ведают страха безумные. Встань!"
"Не могу".
"Дай руку, я помогу".
"Кто вы, скажите, кто?"
"Я мать твоя..."
Я встал, выпрямился и с автоматом наперевес двинулся к немецкому окопу.
- Джакели, - зашипел Батюк, - обалдел, что ли? - Он схватил меня за ногу.
Я высвободил ногу и пошел дальше.
- Габо! - крикнул Батюк. Я не оглянулся.
Я шел лицом к своим, к востоку. А навстречу мне, оттуда, с востока, с нашей стороны, струился свет. Светлое огромное сияние шло с востока навстречу мне не спеша, медленными, богатырскими шагами. И я шел с автоматом наперевес навстречу смерти, притаившейся вот там, в немецком окопе... Вот сейчас застучит - резко и противно - автомат. Я схвачусь за грудь, медленно опущусь на колени, потом упаду лицом вниз, чувствуя на губах приторносоленый вкус крови... Потом я перевернусь и попытаюсь встать, как это делают солдаты в кинофильмах... Кто-то прижался плечом к моему плечу, и я понял, что это был Батюк. Теперь мы шагали вместе, и до окопа было не более десяти шагов. Рассвело. Я видел бледные щеки Батюка и его руки, застывшие на автомате. Что же. немцы? Неужели спят? Ну и пусть! А пока они спят, ты, Гавриил Джакели, иди вперед, беги навстречу свету, который идет оттуда, с востока. Десять шагов, восемь, шесть, четыре, два...
- Мама-а-а! - вырвалось у меня. Я закрыл глаза, спрыгнул в окоп и нажал спуск автомата.
- Ура-а-а! - донесся до сознания крик Батюка, и потом уже я не слышал ничего, кроме непрерывного, заполнившего весь мир треска: тра-та-та-та...
...Когда кончились патроны и унялась дрожь в руках, я бросил автомат, сорвал с пояса гранату и открыл глаза.
Передо мной был пустой окоп. В двух шагах от меня лежал с раскинутыми, как у Христа на распятье, рукг.ми немец. Рядом с ним застыл другой труп: руки охватили голову, склонившуюся к земле. Вокруг валялись пулеметы, автоматы, консервные банки, разодранные одеяла, куча стреляных гильз. Не понимая, что происходит, я медленно пошел по окопу. Вот еще труп, еще... Одеяла, плавающие в воде, пустые консервные банки... У меня подкосились ноги, тяжелый горький ком подкатил к горлу.
Я опустился прямо в воду, положил голову на колени и громко зарыдал.
Бедный Гавриил Джакели, зачем ты шел на смерть?
Зачем ты боролся со страхом? Чтобы очутиться в пустом окопе?
- Батюк, что это такое? - спрашиваю я, всхлипывая, у бледного как полотно Батюка.
- Ну, будет, будет! - бормочет он и садится в лужу рядом со мной.
- Нет, ты скажи! Ты объясни, как же это так?!
- Да кто мог подумать!.. Ушли, видать, мать их... Мы же не знали...
- Что нам теперь делать? Окоп-то пуст?
- Тю-тю... Нашел о чем думать! Впереди-то окопов знаешь еще сколько!.. Ладно, не плачь, и без твоих слез здесь полно воды! - Батюк улыбается жалкой, вымученной улыбкой, и слезы, не переставая, льются из его голубых глаз.
...Я спал весь день, и весь день у моего изголовья стояла женщина в белом. Она улыбалась.
"Они, оказывается, на самом деле ушли, - говорил я. - Вы сказали, что они уйдут ночью. Они и ушли. Но я не знал этого, клянусь, не знал. Я шел на верную смерть.
Клянусь, боялся, но шел".
Женщина в белом улыбалась. Потом она исчезла, растворилась в тумане, и там, где только что стояла женщина в белом, появился костер, огромный, с синеватым пламенем, веселый костер. Я, Батюк и Виноградов сидели и грелись у костра, озябшие, промокшие, измученные.
Ночью нас вызвал Шмидов.
- Ребятки, хорошие мои, я вас представил к награде!
- За что же, товарищ старший лейтенант? - спросил я.
- За пустой окоп! - улыбнулся он и протянул мне папироску.
...С войны отец вернулся с четырьмя орденами, тремя медалями, двумя костылями и слегка заплетавшимся языком. Когда моя мать Манана вышла за него замуж, родные ее, оказывается, разбушевались:
- Отец - Рыло, сын - хромой и заика, какие же у них пойдут дети?
Позже, когда я появился не хромой и не заика, родня простила мать...
...Я хорошо помню мать. Была она высока, стройна, бела. Глаза у нее были огромные, голубые, а волосы - иссиня-черные. Каждое утро она пришивала мне белоснежный воротничок, потом брала за руку, вела в школу и сдавала учителънице Нуну. После уроков встречала у подъезда и вела за руку домой. Мягкие, нежные, теплые руки были у моей матери Мананы. Я замечал: на улице на маму часто оглядывались мужчины, иногда и женщины. Помню, однажды, когда мы возвращались из школы, какойто дядя оглянулся на маму да так и продолжал идти с повернутой назад головой.
- Ух, какая прелесть! - громко произнес дядя и тут же налетел на дерево.
- Ух, какая прелесть! - крикнул я и рассмеялся.
Мать сильно дернула меня за руку и ускорила шаг.
Наш подъезд убирала красивая курдянка Сара. Она же выносила мусор. Когда не было воды, Сара приносила ее со двора. У Сары был сын, мой ровесник Або. Он называл меня Джако, а я его - Пучеглазом, потому что он ел много луку и глаза у него часто краснели и слезились.
Иногда за мусором приходил Або.
- Тетя Манана, мусор нету? - спрашивал он.
- Есть, Або, есть! - отвечала мать.
- Давай сюда!
Або уносил ведро с мусором, потом возвращался, ставил пустое ведро на кухне и заходил в мою комнату. Он любил рассматривать иллюстрированные книжки.
- Джако, когда этот пожарник сломал, ты его не бросал, ты его мне давал, хорошо? - говорил Або.
- Отдай, сынок! - говорила мать. И я тотчас же протягивал Або игрушку.
- Пет, тетя Манана, теперь нет. Когда сломал, тогда, - краснел Або.
- Бери, Пучеглаз, бери, у меня есть другие.
- Нет, так не надо, я почтовый голубь тебе принесу, тогда давал, хорошо?
- Ладно, Пучеглаз.
Однажды утром, когда мы с мамой уже собрались было в школу, в дверь постучали. Мать открыла. В дверях стоял Або.
- Здравствуй, Або! - Мать быстро вынесла ведро с мусором.
Або как-то странно ломялся, но ведро все же унес. Он скоро вернулся и молча стал.
- Заходи, Або, - сказала мать.
Або не сдвинулся с места.
- Что, Або, тебе что-нибудь нужно?
Або отрицательно покачал головой.
- Может, деньги?
Або молчал.
- Да что с тобой, мальчик? Говори, мы опаздываем в школу.
Або проглотил слюну и облизнул пересохшие губы.
- Тетя Манана, мама Сара умер! - сказал он и сел на ступеньку лестницы.
Мама, ничего не поняв, взглянула на меня, потом на Або. Когда же до нее дошел смысл услышанных слов, она побледнела, вскрикнула и быстро подсела к Або.
- Або, что ты сказал, мальчик? Повтори!
- Тетя Манана... Мама Сара... - Або зарыдал.
Мама обняла его, прижала к себе и заплакала. Она плакала молча, без слов, я видел, как дрожали ее плечи.
Потом она подняла упиравшегося Або, ввела в комнату, усадила в кресло, сама опустилась перед ним на колени и дрожащим голосом спросила:
- Как же это... милый мой мальчик... Почему?
- Не знаю, тетя Манана... Ночью мама заснул, утром папа кричал: умер, умер!..
- Разве она болела?
- Нет. Вечером стирка делал, потом сказал, сердце болит, потом ночью заснул, утром папа кричал: умер!
- Боже мой! Как же вы теперь, несчастные... Четверо детей... О господи!..
Або снова заплакал. Мама принесла мокрое полотенце и стала вытирать его лицо, руки, ноги. Потом достала из шкафа мои брюки, носки, туфли, сорочку и сложила их перед Або:
