Иван Гончаров - Пепиньерка
Такова жизнь милой пленницы, пока наконец перед ней не падут затворы и тяжелая дверь не захлопнется за ней навсегда. Но долго, всю жизнь может быть, хранит она драгоценное воспоминание о неприступной обители. Пройдут годы — помчит ли ее великолепная карета с гербами мимо знакомых дверей, она поспешно опустит стекло, высунется из окна и, забыв вооружиться лорнетом, прямо, просто, по-прежнему устремит глаза на завешенные окна. Былое зашевелится в ее памяти, и она с улыбкою скажет: «Там, в первый раз…»
— Что в первый раз? — вдруг спросит дремлющий подле муж.
— Это тайна пепиньерки! — ответит она и прошепчет со вздохом чье-то имя.
— Что, что? какой Иван Алекс…….
Но экипаж уже умчал ее, ветер унес вздох, стук колес заглушил последние слова.
Пойдет ли она скромно, пешком, под ношей горя, — остановится против угрю[мого зда]ния, вспомнит Катю, Лизу, Надинь, бла[женных], тайны, улыбнется сквозь слезы и при[молвит]: «Там я была счастливее!»
И плешивый, сгорбившийся бл[аженный], обрыскав свет, воротится к невским берегам. Проснувшись в одно утро, он скажет: «Сегодня пятница! пойти было…» И пойдет, и притащится кое-как, взглянет на колоннаду и задумается с улыбкой. «Хорошо бывало там, — прошепчет он, — помню, о, помню! каково-то теперь? Только кто ж бы это мне так подгадил тогда!» Кряхтя и охая, взойдет он на ступени. Ба! да тут другой швейцар! «Не знаешь ли ты, брат, у себя ли инспектриса Марья Николаевна?» — «Да она не инспектриса, а начальница!» — «Ба! А тут ли еще такие-то пепиньерки?» — с трепетом спросит он. Задумается швейцар. «Не знаю-с, позвольте справиться… Да их уж двадцать лет как нет в заведении!» — ответит он потом. Поникнет печально головою экс-блаженный, подобно тому монаху, который, прослушав неприметно тысячу лет пение райской птички, воротился домой и не узнал своего монастыря. «Бог знает, — скажет блаженный, — как примет меня новая начальница: она, бывши и инспектрисой, частенько, бывало, выгоняла вон!» — махнет рукой и побредет прочь, прошептав: «Пепиньерки, пепиньерки! где-то они, мои голубушки!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Жаль, что условия типа не позволяют мне начертать себе на память вещественного образа милого существа, называемого пепиньеркой. А сердце так и рвется, рука так и просится изобразить незабвенный лик. Не дерзнуть ли, презрев все условия и преграды? Нет! нет! это тайна блаженного; ее знают только пепиньерки, а прочим
Я не скажу, я не открою,В чем тайна вечная моя!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что скажут, прочтя всё это, пепиньерки?
Что скажут блаженные? а?
Я знаю.
— Каково это! — скажут пепиньерки, — какого он об нас мнения! О противный!
— Подгадил! сильно подгадил! — примолвят блаженные.
Декабрь 1842
