Евгений Шварц - Повесть о молодых супругах
Леня. Мы с Марусей подружились. Мы все с ней подружились. Она простая.
Ольга Ивановна. Ну вот и хорошо, вот и все.
Леня. Маруся простая. А любовь – дело непростое.
Ольга Ивановна. Ну вас!
Леня. Вы же хотели говорить как взрослый человек.
Ольга Ивановна. Ну вас!
Леня. Любовь – дело непростое, особенно когда живут люди вместе.
Ольга Ивановна. Все на свете непросто.
Леня. Любовь такая дура, каких свет не видел.
Ольга Ивановна. Ладно. Вода тоже дура, а паровозы тянет.
Леня. Сравнили.
Ольга Ивановна. Да, сравнила. А по-вашему, надо махнуть рукой и подчиниться?
Леня. Руководить нашими молодыми предлагаете? Не обижайтесь, Ольга Ивановна, я их не меньше вашего люблю. Ну, во всяком случае Сережу. Воевали вместе. Но слова ему не скажу о его семейной жизни.
Шурочка. Ой, выключите пластинку – не люблю симфонии.
Леня. Это не симфония. Это «Приглашение к танцу» Вебера.
Шурочка. Все равно незнакомое.
Леня. Слушать только знакомое – все равно что сидеть по десять лет в одном классе.
Шурочка. Да? Так вы судите? А я вас срежу. Почему когда хорошего знакомого встречаешь, то радуешься, а когда знакомую песню, то нельзя? Ага – замолчал? Нет, нет, симфоний я не люблю. От симфоний – душа болит. Тревожно от них… Сережа, откройте, пожалуйста, дверь в коридорчик. Если Майечка позовет из вашей спальни, я услышу. Спасибо. Нет, я не люблю симфоний, хоть зарежьте. Больше всего люблю я передачи по заказу радиослушателей. Тут уж все знакомое.
Леня. Будто родственники в гости ввалились в воскресенье.
Шурочка (хохочет). Ох, умереть! Ох, плакать мне сегодня! Ох, этот Леня хуже затейника в Доме отдыха. Родственники… Конечно, есть такие родственники – как увидишь, так и увянешь. До того принципиальные. Не улыбнутся никогда. Но есть и другие… Миша, Мишенька! Звездочка ты моя! Слушает, как я говорю, – и не стесняется. Другие мужья, извините, корчатся прямо, когда их жены разговаривают. Все им кажется, что жена глупость скажет. А Мишенька мой только хлопает своими ресницами. Миша мой, Мишенька, окажи хоть словечко, – вое разговаривают, один ты молчишь!
Миша. И в самом деле – дайте мне бутылку, Никанор Никанорович.
Шурочка. Заговорил! Золото ты мое! Да как убедительно, как разумно! Неужели вы ему откажете? Я, когда он такой добрый да ласковый, согласна все для него сделать, как для мамы родной.
Леня. Что вы замолчали, Ольга Ивановна?
Ольга Ивановна. Огорчилась. Вспомнила то, что не следует. Неужели вы думаете, что они могут быть несчастны? Почему вы сказали: «Ни слова ему не скажу о его семейной жизни»? Вы заметили что-нибудь?
Леня. Нет, что вы!
Ольга Ивановна. А по-моему, они невеселые сегодня.
Леня. Вот тоже особенность семейной жизни. Тонкость ее. У Сережи был неприятный разговор на одном объекте. Он не в духе. И сразу же и Маруся потемнела.
Ольга Ивановна. Сочувствует.
Леня. Я тоже сочувствую, но не заражаюсь его душевным состоянием. А супруги легко заражаются душевным состоянием друг друга.
Ольга Ивановна. Ну, это уже философия.
Леня. Нет, физиология. Какие же они муж и жена, если не увлекают друг друга. Если уж мы говорим как взрослые. Не только обнимаются и целуются заразительно, но и радуются, и сердятся, и…
Ольга Ивановна. Ну вас!
Леня. Видите – разговаривать о них – и то мы не можем с полной ясностью, а вы хотите еще и направлять. Ведь они муж и жена! Напоминаю!
Ольга Ивановна. Ладно. Авось останутся еще и людьми.
Леня. Надеюсь, но… Маруся очень простая. Ее можно обидеть насмерть.
Ольга Ивановна. Леня!..
Никанор Никанорович. Готово.
Валя. Открыли?
Никанор Никанорович. Сломалась пробка.
Общий хохот.
Шурочка. Вечно это с шампанским. Надо письмо в газету написать.
Юрик. А ну, дайте мне бутылку.
Шурочка. Миша откроет. Миша мой.
Юрик. Я тут тоже вроде свой. Чего же Мише надрываться? (Берет бутылку, убегает. Маруся за ним.)
Шурочка (хохочет.) Свой! Сережа! Как вы терпите, я за такие слова голову бы оторвала!
Валя. Какие глупости! Ведь они вместе учились.
Ольга Ивановна. Леня, почему вы сказали, что Марусю можно обидеть насмерть?
Леня. С непривычки.
Ольга Ивановна. Не понимаю.
Леня. Я умею серьезно разговаривать о работе. А вы вдруг заговорили серьезно о семейной жизни. И мне с непривычки почудилось невесть что. Да тут я и выпил еще. Простые люди не гнутся, а разбиваются… Довольно. Несу невесть что. Никанор Никанорович, зачем шепчетесь вы с Шурочкой? Это нетипично.
Никанор Никанорович. Отстаньте! (Шурочке.) С чего вы это взяли?
Шурочка. А вот можете убить меня, и я слова не пикну, если я неправа.
Никанор Никанорович. Выдумали.
Шурочка. Кого угодно можно обмануть, но только не меня. Юрик не женат, не женат, не женат! Пусть он жену сюда не приводит. Это ничего не доказывает. Может, она такая, что Юрик ее стесняется. Мало ли на ком можно сгоряча жениться! Это бывает. Но он неухоженный. Какая бы плохая жена ни досталась на долю парню – все же зашила бы рукав на выходном костюме. По шву распорото. У меня – и то руки чесались зашить, да Маруся опередила.
Никанор Никанорович. А зачем ему лгать?
Шурочка. Нет, нет, у него все поведение холостяцкое. Говорит, что с женой живет дружно. Так хоть раз на часы взгляни, когда ты в гостях. По телефону позвони: «Нюра, я задержался». Нет, никогда. Недавно вышла у нас такая глупость, что и с умным случается, – заигрались мы в подкидного дурака до половины третьего ночи. Позвонил Юрик домой, что задерживается? Нет!
Никанор Никанорович. Зачем Юрику лгать, спрашиваю я вас?
Шурочка. Зачем?
Сонный детский голос. Мама!
Миша вскакивает.
Шурочка. Кажется, маму ребенок зовет, а не папу! Иду, Майечка, иду. (Убегает.)
Никанор Никанорович. Влетело, Миша?
Миша. Вы не думайте. Она не всегда. Иной раз сорвется, а бывает добрее доброго. Она веселая.
Никанор Никанорович. Огонь женщина. А как экзамены, Миша?
Миша. Ох, Никанор Никанорович, глупею. Когда надо отвечать – глупею. Молчаливость окаянная одолевает. Язык отнимается. Это я сейчас разговорился, коньяку выпил, а на экзамены выпивши не пойдешь. Но в общем начинают привыкать ко мне, ждут, когда я разговорюсь. Но это в сторону. Вы Шурочку не знаете. И никто ее не жалеет так, как я. Сейчас она умнее любого, не успеешь оглянуться – и хуже ребенка балованного. Но это в сторону. Об этом молчок.
Вбегает Шурочка.
Шурочка. Уснула моя радость. Потребовала было песню, что ей папа поет, «Два гренадера». Вот чему он учит ребенка. Ладно, ладно, не гляди на меня, сегодня я всем все прощаю, мне весело сегодня.
Маруся вбегает.
Маруся. Добился Юрик наш! Валя, скорее готовь бокалы. Пробка сама пошла.
Входит Юрик.
Валя. Ой, только не в меня, Юрик! Я этого терпеть не могу!
Юрик. Будьте покойны, жертв не будет.
Пробка вылетает. Бокалы наполнены.
Ольга Ивановна. Прошу слова.
Никанор Никанорович. Тише, тише!
Ольга Ивановна (открывает сумочку, достает пачку телеграмм). Ребята!.. Впрочем, я, кажется, оговорилась. Маруся! Видишь, сколько телеграмм пришло к тебе! И от одноклассников. И от старших. От Васи Захарова. Ездит он шофером в Таджикистане. И от Стаси Помяловской. Она учится в театральной студии в Москве. Это я не Марусе объясняю, а вам, гостям. Маруся и без меня знает, кто, где и как живет. И от Леши Гауптмана. Он работает в музее в Пензе. С первого класса, узнав, что есть писатель с такой фамилией, пристрастился он к искусству. Но стал в искусстве не богом, а только жрецом. Отличный музейный работник. Ах, да всех не перечислишь, потом разберешь, Маруся. Много лет справляли мы твое рождение в детском доме. И вот вспомнили бывшие детдомовцы тебя. Они тебя любят. У тебя сорок братьев и сестер. И все спрашивают в письмах – как ты живешь. А Игорь Хаджибеков, самый из них вдумчивый – он преподает физику в Саратове в одной школе, – пишет: «Маруся, семья в мирное время – это все равно что тыл во время войны».
