Алексей Писемский - Плотничья артель
- Ну, а этот Петр, уставщик, верно, на особом у Пузича положении нанят, по настоящей ряде?
- А какое, сударь, по настоящей ряде! Тоже в кабале, еще больше нашего. Триста рублев ему должным состоял, от родителя тоже поотделился, а тут, где бы разживаться, в болесть впал, словно бы года два хворал, а уж это до кого ни доведись: хозяин лежит, нужду в доме творит.
- Отчего ж Пузич трусит его, кажется?
- Ну да, батюшка, по работе-то нужный ему человек: что бы он без него? Как без рук, сам видишь! А еще и то... после болести, что ли, с ним это сделалось, сердцем-то Петруха неугож, гневен, значит. Теперича, что маленько Пузич сделает не по нем, он сейчас ему и влепит: "Ты, бает, меня в грех не вводи; у меня твоей голове давно место в лесу приискано".
- Неужели же он это вправду говорит? - спросил я.
Сергеич засмеялся.
- Нету, сударь, какое, кажись, вправду! - отвечал он. - Мужик богобоязливый, сделает ли экое дело! Сердце только срывает, стращает. Ну, а Пузич тоже плутоват-плутоват, а ведь заячьего разуму человек: на ружье глядит, а от воробья бежит, и боится этого самого, не прекословствует ему много.
Петр стал меня очень интересовать, и я хотел было о нем поподробнее расспросить Сергеича, но в это время подошел Пузич и начал нести какую-то чушь о работе, и я, чтоб отделаться от него, ушел в комнаты.
IV
Когда срубы были срублены, Пузич, к большому моему удовольствию, отправился на другую какую-то работу. В тот же день Семен подошел ко мне.
- Винца-то ребятам обещали; прикажите хоть штофчик им выставить - и будет с них! - проговорил он.
- Хорошо, - сказал я, - что ж ты мне давно не напомнишь? Я было и забыл.
- Пережидал, чтоб собака эта куда-нибудь убежала, а то ведь рыло свое тут же стал бы мочить, - отвечал Семен, подразумевая, конечно, под собакой Пузича.
- Когда ж им дать? - спросил я.
- Да вот хоть ужо вечером, как отшабашат.
- Хорошо... Зайди ты перед тем в горницу за вином, и я выйду к ним, сказал я.
- Слушаю-с, - отвечал Семен и неторопливо пошел к своему делу.
Вечером я действительно в сопровождении Семена, вооруженного штофом и несколькими ломтями хлеба, вышел к плотникам. Они, вероятно, уж предуведомленные, сидели на бревнах. При моем приходе Сергеич и Матюшка привстали было и сняли шапки.
- Сидите, братцы; винца я вам принес, выпейте, - сказал я, садясь около них тоже на бревно.
Петр, сидевший потупившись, откашлялся.
- Благодарствуй, государь наш милостивый, благодарствуй, - проговорил Сергеич.
Матюшка глупо улыбнулся. Я велел подать первому Петру. Он выпил, откашлялся опять и проговорил:
- Вот кабы этим лекарством почаще во рту полоскать, словно здоровее был бы.
- Будто? - спросил я.
- Право, славно бы так; мужику вино, что мельнице деготь: смазал и ходчей на ходу пошел, - отвечал Петр.
- Вино сердце веселит, вино разум творит, - присовокупил Сергеич, беря дрожащими руками стакан.
Матюшка, выпив, только стал облизываться, как теленок, которому на морду посыпали соли.
Из принесенного Семеном хлеба Сергеич взял ломоть, аккуратно посолил его и начал жевать небольшим числом оставшихся зубов.
Матюшка захватил два сукроя, почти в два приема забил их в рот и стал, как говорится, уплетать за обе щеки. Петр не брал.
- Что ты, и не закусываешь? - сказал я ему.
- Нет, не закусываю. Мы ведь не чайники, а водочники: пососал язык - и баста! - отвечал он и опять закашлялся, а потом обратился ко мне:
- Я, барин, батьку еще твоего знавал: старик был важный.
- Важный?
- Важный; лучше тебя.
- Чем же лучше? - спросил я.
- Да словно бы умней тебя был, - отвечал без церемонии Петр.
- Почему ж он умней меня был?
- А потому он умней тебя был, что уж он бы, брат, Пузичу за немшоные стены не дал ста серебром - шалишь! Денег, видно, у тебя благих много.
- То-то и есть, что не много, а мало, - сказал я.
- И денег-то мало. Ну, брат, видно, ты взаправду не больно умен, подхватил Петр.
Выпитый стакан водки очень, кажется, подействовал на его разговорчивость.
Матюшка при этом засмеялся. Сергеич покачал головой.
- Ты по городам ведь больше финтил, - продолжал Петр, - и батькиным денежкам, чай, глаза протер. Как бы старика теперь поднять, он бы задал перцу и тебе и приказчику твоему Семену Яковличу. Что, черномазое рыло, водки-то не подносишь? Али не любо, что против шерсти глажу? - обратился он к Семену.
Тот поднес ему водки и проговорил:
- Эко мелево ты, Петруха! - но совсем не тем тоном, каким он говорил Пузичу.
- То-то мелево. Свернули вы, ребята, с барином домок, нечего сказать. Прежде, бывало, при старике: хлеба нет, куда ехать позаимствоваться? В Раменье... А нынче, посмотришь, кто в Карцове хлеба покупает? Все раменский Семен Яковлич.
- Божья воля; колькой год все неурожаи да червь побивает, - заметил Семен; но Петр как бы не слыхал этого и продолжал, обращаясь к Сергеичу:
- Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. "Куда, ребята?" - спросишь. "На заделье". "Да что рано?" - "Лучше за-время, а то барин забранится"... А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. "Что, плуты, поздно едете?" - "Успеем-ста. Семен Яковлич простит".
Семена начинало за живое, наконец, трогать.
- Что, паря, больно уж конфузишь, и еще перед барином? - проговорил он.
Петр сначала засмеялся, потом закашлялся.
- Что мне тебя, голубчик, конфузить? - начал он, едва отдыхая от кашля. - Не за что! Ты ведь выдался не из плутов, а только из дураков.
Семен махнул рукой. Мне стало уж жаль его.
- Я, напротив, очень доволен Семеном; мне такого смирного и доброго приказчика и надо, - сказал я.
Петр посмотрел мне в лицо.
- У тебя какой чин-то, большой али нет? - спросил он вдруг.
- Титулярный советник - капитан, значит, - отвечал я.
- Не чиновен же ты, брат! Вон у нас барин, так генерал; а ты, видно, и служить-то не охоч. Барыню-то в замужество хошь богатую ли взял?
- Нет, не богатую, а по сердцу.
- По сердцу, ну да! - возразил Петр. - Пропащее твое дело, как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял богатую, в вотчину бы свою приехал в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку своего в лисью шубу нарядил.
- Это кому как бог даст. Ты вот и сам не богат, - сказал я.
- Что тебе примеры-то с меня брать? А, пожалуй, выходит, что и взаправду в меня пошел: такой же дурашный! - отрезал начисто Петр.
- Больно уж смело, Петр Алексеич, говоришь! - заметил Сергеич, опасавшийся, кажется, чтоб я не обиделся.
- Что смело-то? Али, по-твоему, лиса бесхвостая, лясы да балясы гладкие точить? - отвечал ему Петр и отнесся ко мне, показывая на Сергеича. - Ведь прелукавый старичишко, кто его знает: еще по сю пору за девками бегает, уговорит да умаслит ловчей молодого.
Сергеич слегка покраснел.
- Полно, друг сердечный! - возразил он. - Что тебе на меня воротить, лучше об себе открыть; теперь-то на седьмую версту нос вытянул, а молодым тоже помним: высокий да пригожий, только девкам и угожий.
При этих словах, неизвестно почему, Матюшка вдруг засмеялся. Петр на него посмотрел.
- Ты чему, дурак, смеешься? Али знаешь, как девки любят? - спросил он.
- Нету, дяденька, я этого не знаю, нетути, - отвечал тот простодушно.
- И ладно, что нету; дуракова рода, говорят, нынче разводить не приказано. Пузичев сынишко последний в племя пущен, - проговорил Петр и потом прибавил, как бы сам с собою: - Было, видно, и наше времечко; бывало, можо так, что молодицы в Семеновском-лапотном на базаре из-за Петрушки шлыками дирались - подопьют тоже.
- Из-за кости с мозгом, Петр Алексеич, и собаки грызутся... Хорошую ягоду издалече ходят брать, - сказал Сергеич.
- Стало быть, ты смолоду, Петр, волокита был? - спросил я его.
Он усмехнулся.
- Волокитствовал, сударь, - отвечал за него Сергеич, - сторонка наша, государь мой милостивый, не против здешних мест: веселая, гулливая; девки толстые, из себя пригожие, нарядные; Петр Алексеич поначалу в неге жил, молвить так: на пиве родился, на лепешках поднялся - да!
- В Дьякове, голова, была у меня главная притона, слышь, - начал Петр, - день-то деньской, вестимо, на работе, так ночью, братец ты мой, по этой хрюминской пустыне и лупишь. Теперь, голова, днем идешь, так боишься, чтобы на зверя не наскочить, а в те поры ни страху, ни устали!
- Значит, сердцем шел, а не ногами, - заметил Сергеич.
- Какое тут к ляду сердцем! - возразил Петр. - Я на это был крепок, особой привязки у меня никогда не было, а так, баловство, вон как и у Сеньки же.
- Что тебя Сенька-то трогает? Все бы тебе Сеньку задеть! - отозвался Семен.
- Ты молчи лучше, клинья борода, не серди меня, а не то сейчас обличу, - сказал ему Петр.
- Не в чем, брат, меня обличать, - проговорил кротко, но не совсем спокойно Семен.
- Не в чем? А ну-ка, сказывай, как молодым бабам десятины меряешь? Что? Потупился? Сам ведь я своими глазами видел: как, голова, молодой бабе мерять десятину, все колов на двадцать, на тридцать простит, а она и помни это: получка после будет!
