Евгений Витковский - День пирайи (Павел II, Том 2)

Конечно, не каждый день был праздничным Днем Пирайи, сальварсанцы мужественно жили и мужественно умирали, чаще всего от ожирения и гиподинамии, однако погибали они, и довольно часто, в руинах древнего пылающего Эль Боло дель Фуэго, основанного в шестнадцатом веке испанцами и регулярно, не реже одного раза в десять лет, целиком разрушаемого уникальным для Западного полушария наплывом шаровых молний, стекающих на него с вершин Сьерра-Путаны, город приходилось отстраивать заново, ибо ни один старожил не соглашался покинуть родное пепелище; каким позором заклеймила местная газета балканский город Скопле, тоже регулярно разрушаемый на другом краю земли, правда, не молниями, а землетрясениями, из которого после очередного толчка эмигрировало-таки чуть не тридцать человек! Из Эль Боло дель Фуэго не уезжал ни один, в полном сознании надвигающейся героической гибели триста тысяч вкушали в городе суп из отборной президентской пирайи, ибо город числился на больничном положении и кормился от правительственной базы, и ждали очередного нашествия молний, зная, что после их смерти на все той же родимой земле город Эль Боло дель Фуэго будет отстроен заново, и через сколько-то лет будет снова испепелен, и пусть в этом огне горит добрая четверть государственного бюджета, город все равно не будет брошен на произвол судьбы, не уступать же балканским аборигенам, которые столь же патриотично и глубокомысленно все вновь и вновь отстраивают Скопле? И все-таки легко ли было президенту, когда-то свергнувшему в Сальварсане династию потомственных, хотя и очень мелких, аристократов, признать свое родство с российской династией Романовых, сознаться в том, что он — правнук императора Александра Первого, того самого, который победил Наполеона? Легко ли было, по сути дела, заявить о правах на чужой престол? Как ни странно — легко. Во-первых, потому, что никаких прав на престол он не заявлял, он просто сообщил жалкому журналисту из пресловутой «Укбар Таймс», ошивавшемуся пятьдесят восьмой день с тем, чтобы выехать послезавтра на сутки, а потом снова вернуться в Сан-Шапиро на правительственные харчи, подобных которым он в своем Укбаре сроду не нюхивал, рестораны же с сальварсанской кухней по всему миру очень дорогие из принципа поддержания национального престижа, — сообщил, что является законным наследником династии Романовых, при чем тут претензии на престол? А во-вторых, Хорхе Романьосу вообще все было легко, и российская корона и весь остальной мир были нужны ему как тот самый пневматический музыкальный инструмент тому самому духовному лицу на той самой любимой, всегда висящей за спиной в рабочем кабинете и отражающейся в противоположном зеркале картине кисти неизвестного художника. Едва ли даже Доместико Долметчер, готовя к вечернему приему в своем ресторане излюбленные президентом открытые пирожки с пирайевым филе, фирменные, обозначенные в меню как «расстегнутые», был так уж уверен, что пирожки эти и в самом деле представляют собою любимое блюдо президента, есть ли у него вообще любимое блюдо и вообще ест ли президент когда-нибудь, или только вилкой ковыряет в любом предложенном ему ястве, даже и пирог с птицей урубу, даже и печеные яйца аропонги, даже и кислое индейское пиво кассири, рецепт которого президент как-то раз сам продиктовал Долметчеру, вдруг и это все президенту нужно в такой же точно степени? Меньше же всего, это точно знал Долметчер, которого кто только не пытался перекупить, но все платили слишком мало, они и представить не могли, сколько платит послу родная Доминика, меньше всего была нужна президенту власть, он не только твердо не держал ее в руках, он ее вообще не держал, это она его держала и за него держалась, свергнуть Верного Соратника Брата Народа мог бы разве что дворцовый переворот, но сам-то народ слишком ясно представлял себе разницу между своей сытой жизнью и нищетой соседних стран, а дворцовые перевороты наталкивались на неискоренимое суеверие, по которому всем было точно известно о том, что вся нефть в земле исчезнет, как только умрет Романьос, любого заговорщика предал бы его собственный денщик, живой же Романьос мог возвысить голос, мог рявкнуть, чем же страшнее он мог покарать заговорщиков, как не невозможностью слышать его тихий голос, его ласковое обращение: «Брат мой… мне кажется, вам ежедневно полагается специальная порция протертых бобов с арахисовым маслом… вы худеете день ото дня», — и бобы приходилось есть, хотя можно, казалось бы, и получить вместо них деньгами, но кто осмелится не вкусить той пищи, которую Верный Соратник Брата Народа вкладывает ему прямо в рот, напутствуя кушать, полнеть, полнеть, не рыпаться?

Город за окнами зеркального кабинета стихал, не принятые сегодня посетители тихо и по одному покидали приемную, так и не получив ни аудиенции, ни шубы, ни звания почтмейстера, ни звания брандмейстера, ни разрешения на перенос газовой плиты из левого заднего угла кухни в правый передний, а сам Хорхе Романьос все катал и катал в полной задумчивости пятигранное яйцо по столу своего зеркального кабинета. Яйцо несколько раз падало на пол, но не разбивалось, и не было у президента ни малейшего сомнения, что если бы даже он бил его долго, оно все равно не разбилось бы, и даже если бы великий специалист по битью яиц, хитрый мулат с негритянского острова, посол-ресторатор Доместико Долметчер попробовал разбить его, то тоже не разбил бы, а возможно ли приготовить яичницу, не разбив яиц? Мысль о яичнице наконец-то отвлекла президента от задумчивого катания яйца, он медленно встал, вышел из кабинета и в полном одиночестве направился в свои частные покои, где собирался сам себя покормить, ибо любил только то, что готовил сам, и запивал все, что съедал, чашкой-другой кислого индейского пива кассири, которое тоже варил для себя сам и которое нынче, на третий день, уже должно было дойти до кондиции. Он долго шел по длинному коридору с зеркальными стенами, отражающими друг друга бесконечное множество раз, и в их беспредельной глубине, уходя на самое дно, терялся тысячекратно, словно в потомстве, маленький с голой головой человечек в белом саржевом костюмчике, в мягких индейских туфлях без каблуков, которые он шил для себя сам, человек без комплексов, Истинный Соратник Брата Народа, кормилец и поилец всей сальварсанской нации, правнук всероссийского государя императора Александра Первого, сын хитрой и жадной русской бабы Настасьи президент Хорхе Романьос, в святом православном крещении сорок с лишним лет тому назад получивший имя Ярослава или же Георгия, особенно утомленный сегодня трудовым днем и жарой и, как ни странно, довольно голодный.

2

…есть нечто высшее, чем наш долг национальный, это наш масонский, это наш человеческий долг!

«… — Да, верный мой Феликс! Да! Дело может принять столь благоприятный оборот, что все, о чем ты говоришь, осуществится, — заметил Илитш. — Этот здешний епископ — он не просто плут, не просто подлец, не просто бестия, он архиплут, архиподлец, он архибестия, он, наконец, даже архиепископ!.. Всем вам, каждому неимущему середняку-идальго, да и не только каждому идальго, попросту всему черному народу от простого труженика скотного двора до малоимущей работницы пригородного лупанария — всем, всем нужно учиться, учиться и еще раз учиться! А что касается этой макаки в образе человеческом, этого, можно сказать, архимандрила, то все предельно просто: он хочет пить, жрать и ни черта не делать. И от прочих отличается он точно так же, как желтый черт от синего, дорогой мой Феликс, и, боюсь, нынешнее поколение малоимущих идальго не доживет до торжества своего дела, если не возьмется за дубинки… скажем, завтра. Потому что сегодня, конечно, еще рано, но послезавтра может оказаться поздно!..

— Послезавтра тоже в самый раз, — с отсутствующим видом объяснил оруженосец, волоча свои длинные, до земли свисающие с осла ноги по пыльному ламанчскому проселку.

— Нет, верный мой друг! Нет, нет и еще раз нет! Это мало сказать, что ошибка, это архиошибка!

И в этот самый миг вдали показалось странное шествие. Казалось, вся Ламанча движется навстречу двум нашим старым знакомцам, процессию, двигавшуюся прямо на них, составляло не менее трехсот человек, многие были с копьями, дубинами и кистенями, кое-кто в кирасах, словом, вооружены эти люди были довольно плохо, но сразу было видно, что жаждут они все, чтобы плечо поскорее раззуделось, чтобы как можно скорее вел их кто-нибудь порешительнее на какой-нибудь грозный бой, и видно было даже издали, что несут они все на головных уборах кабалистический символ красной звезды — это, несомненно, приверженцы Илитша вышли встречать своего вождя, демонстрируя приверженность идее свержения власти епископа и его левреток.

— Долой плутократию! — воскликнул Илитш и дал шпоры…»