Иван Панаев - Барышня
— Пусть она, пресвятая и пречистая Дева, наставит тебя на всякую истину и на всякое добро! Приложись, душенька.
Катя, а за нею и гувернантка приложились к образу. Тогда маменька поставила образ на стол, покрытый чистою салфеткою, и сказала:
— Помолимся же теперь за ее успехи. И все начали молиться.
По окончании молитвы маменька взяла Катю за руку и подвела к гувернантке.
— Вот вам, Любовь Петровна, моя Катя. Прежде всего, прошу вас, не будьте к ней слишком взыскательны и строги. А коли она в чем-нибудь проштрафится, относитесь прежде ко мне. Мы вместе и подумаем, как бы ее исправить. А ты, душенька (Лизавета Ивановна обратилась к дочери), должна во всем слушаться свою наставницу и стараться заслужить ее любовь… Ну, теперь благослови тебя бог!
Маменька перекрестила Катю и поцеловала ее.
— Учись, Катюша, прилежно, — сказал папенька и также перекрестил ее и поцеловал.
Затем няня подошла к своей питомице, обняла ее и зарыдала над нею, как над умирающею.
Затем разревелась Катя и вследствие этого долго не могла приняться за урок.
Гувернантка занималась с Катей только по утрам, и во время этих занятий маменька обыкновенно по нескольку раз взглядывала из полурастворенной двери и обыкновенно говорила:
— А что, Любовь Петровна, не довольно ли?.. Мне кажется, у Кати сегодня что-то головка горяча; да и она, моя крошечка, всю ночь была беспокойна. Не отложить ли лучше урок до завтра?
Если не болезнь, то выискивается какой-нибудь другой предлог для освобождения Кати от ученья. Ум маменьки чрезвычайно хитер и изобретателен в этом случае.
Когда маменька и папенька спрашивали у гувернантки:
— Ну, что, милая Любовь Петровна, успевает ли наша Катенька? довольны ли вы ею?
Гувернантка, как девица тонкая и хитрая, обыкновенно отвечала:
— Я вам скажу по совести, что такого понятливого, благонравного и милого дитяти я еще и не видала. Вот и у княгини Кугушевой Наденька прекрасный ребенок: но ее, по способностям, и сравнить невозможно с вашей Катечкой. Ваша Катечка — феномен! Признаюсь, я ни к одной еще из моих воспитанниц не была так привязана, как к ней. В продолжение года она сделала такие успехи во французском языке, что просто невероятно!
Своим поведением и в особенности такими похвалами Кате, повторявшимися очень часто, гувернантка приобрела совершенную доверенность и любовь ее родителей.
Гувернантка обладала замечательным даром слова, то есть сплетничала немилосердно. Надобно заметить, что Лизавета Ивановна, несмотря на доброту своего сердца, чувствовала также некоторое поползновение к сплетням, подобно всем барыням, и поэтому находила несказанное удовольствие в обществе Любови Петровны. Гувернантка получила значение в доме. Она завела между дворовыми девками двух фавориток: Машку и Соньку и приняла под свое покровительство одного лакея, Фомку, который в особенности подольщался к ней, — объявив остальным девкам и лакеям войну непримиримую. На этих остальных она беспрестанно наговаривала и жаловалась то барину, то барыне. Дворня пришла в волнение…
Девки передрались и перессорились между собою, лакеи грозились отдубасить Фомку и называли его шиматоном.
Няня ненавидела гувернантку (няни вообще ненавидят гувернанток) и приходила в ужасное негодование при одном ее имени.
— И говорить-то о ней не хочу. Вот ей — тьфу! (Няня плевала.) Ее дело только каверзничать… да вот погоди ты у меня! (Няня грозила пальцем.) Я выведу твои шашни на чистую воду. Дай срок! Будешь ты у меня с офицерами перемигиваться.
Но няня слишком увлеклась личною враждою и, подобно всем няням, не отдавала должной справедливости гувернантке… А моя барышня точно была ей обязана многим. Успехи Кати во французском языке не были подвержены ни малейшему сомнению… Она утром, целуя ручку папеньки, лепетала: бонжур папа; вечером, прощаясь с маменькой и обнимая ее, говорила: бонюи, маман… Она выучила наизусть две басни Лафонтена и бренчала на фортепианах качучу, ежеминутно, впрочем, сбиваясь с такту, — и всякий раз при гостях по приказанию родителей, пробормотав эти две басни, садилась за фортепиано. И гости — знающие и не знающие по-французски, имеющие музыкальное ухо и не имеющие его, всякий раз от этого бормотанья и бренчанья приходили в восторг совершенно одинаковым образом, и родители всякий раз, глядя на Катю млеющими глазами, гладили ее по голове и потом говорили, указывая на гувернантку:
— Всем этим она обязана Любови Петровне…
Катя также выучилась плясать с шалью и по-русски, но плясала при гостях только в торжественные случаи, то есть в именины и рожденье родителей…
И тогда обыкновенно раздавались со всех сторон одобрительные возгласы, смешанные с рукоплесканиями. У Евграфа Матвеича в таких случаях от удовольствия показывались слезы на глазах, и он, толкая гостя и указывая ему на дочь, говорил:
— Ну посмотри, Яков Иваныч, как мило, как ловко… а плечиками-то как поводит!..
Глядя на все эти штуки, губернские барыни кричали в один голос:
— Ну, уж касательно чего другого мы не знаем, а надо отдать справедливость Лизавете Ивановне, что она очень, очень мило воспитывает свою дочку. Даже можно сказать, блестящим образом.
Гувернантка и нежные родители называли Катю всегда послушным ребенком…
Впрочем, гувернантка отзывалась так о своей питомице только при гостях и при нежных родителях; а наедине очень часто, выведенная из терпения капризами Кати, бормотала сквозь зубы:
— У! мерзкая девчонка, если б моя воля — я так бы тебя выдрала!..
И в самом деле, моя барышня любила иногда покапризничать.
Если гость говорил Кате:
— Здравствуйте, Катенька, пожалуйте ручку. Катя непременно начинала ломаться и пищала:
— Не хочу, оставьте меня…
И тогда или папенька, или маменька, или оба они в один голос восклицали:
— Катечка, душенька! что это такое? Это не хорошо, это стыдно… дай сейчас Петру Антоновичу ручку…
И потом, обращаясь к гостю, маменька и папенька замечали:
— Не понимаем, что это сделалось сегодня с Катей: она у нас обыкновенно такая послушная…
Вице-губернаторшу господь благословил дочками, кроме Коли — Катенькина жениха — у нее есть Петя, Наташа, Даша, Анеточка, Верочка, Дунечка. И вице-губернаторша часто со всем семейством на целый день приезжает к Лизавете Ивановне. В эти дни подымается в доме страшный шум, писк и визг, гувернантки и няньки бегают за детьми из одной комнаты в другую. И среди этого шума, писка и визга раздаются крики:
— Прене гард, мамзель Натали или мамзель Аннет, ву томбре.
— Что это ты, сударыня, выдумала? разве можно бить братца?.. Ах ты пакостница этакая! а вот я маменьке скажу!..
Катя целует Колю и спрашивает у папеньки:
— Папа, ведь это мой жених?
— А разве ты Сергею-то Яковлевичу изменила? — возражает папенька. — Помнишь, ты хотела выйти за него замуж, а он обещал тебе много конфект и пирожков.
— Не хочу его, — пищит Катя сквозь слезы, — он гадкий, рябой; мой жених не он, а Коля.
— Что ж, Лизавета Ивановна, — говорит с приятностию вице-губернаторша, тасуя карты, — пора, я думаю, подумать и об их свадьбе? Как вы думаете?
Приготовляйте-ка невесте приданое.
Все смеются.
Барышня заметно начинает подрастать, способности ее помаленьку изощряются.
Прежде для нее существовали только гостинцы, теперь для нее одних гостинцев мало: ее начинают занимать и платьица и платочки… Она одевает свою куклуфаворитку в шелковое платье, втыкает в голову цветы и говорит девочке, играющей с нею:
— Видишь ли, Палашка, она поедет на бал танцевать, — там будут офицеры…
Роковое слово «офицеры» уже произнесено барышнею! Она так часто слышит это слово от всех, в особенности от гувернантки и от ее фаворитки Соньки.
Гувернантка, например, наряжается; фаворитка Сонька затягивает ей корсет и говорит:
— Барышня, наденьте сегодня пунцовое платье… оно ужасти как к вам идет…
Сегодня еще, может быть, у нас кто-нибудь да будет…
— А которое ко мне больше идет, Соня: голубое или пунцовое?
— Пунцовое, барышня, к вам не в пример больше идет, да и ихний любимый цвет пунцовый.
— А ты почему знаешь?
— Да уж я знаю-с.
Сонька потупляет глаза.
— Ах, да, я и забыла… — Гувернантка грозит горничной пальцем.
Сонька усмехается и вдруг подбегает к окну…
— Барышня, барышня… офицер!
— Офицер?.. (Гувернантка накидывает на себя платочек и бросается к окну.) — Ах, какой хорошенький, Соня! Да это, кажется, Маккавеев… посмотри, какая у него ножка… Ну, только талия у него хуже, чем у Валуева… гораздо хуже…
Всякий раз, когда к Евграфу Матвеичу являлись офицеры, гувернантка смотрела на них или в щелку двери, или в замочную скважину… и сердце ее сильно билось, если между ними красовался один белокурый, высокий, курчавый и с большим носом.
