Юрий Казаков - Литературные заметки
- А дальше? А дальше? - спрашивает В. Камянов.
Что же дальше, и дальше что-нибудь будет, будут сожаления и радость, будет поэзия, и я что-то не слыхал, чтобы поэзии грозилa когда-нибудьь опасность перепроизводств. А потом, почему, собственно, В. Камянов спрашивает об этом у современных писателей? С этим вопро-сом надо было бы обратиться еще к Тургеневу и Чехову, к Пришвину, к Толстому, наконец, ибо что же такое как не лирическая проза его "Детство", "Отрочество" и "Юность"?
Отрицая значение лирической прозы в целом, В. Камянов рассматривает почему-то только произведения о деревне (Шуртаков пошел еще дальше и всё своё выступление посвятил дере-венской прозе). Условимся поэтому о терминологии - деревенская проза еще не лирическая проза. Очевидно, что лирическая проза - это и "Родные" Лихоносова, и "Неотправленное письмо" В. Осипова, и произведения В. Конецкого, Г. Семенова, Ю. Смуула...
Лирические прозаики принесли в нашу литературу не только вздох и элегию, как утверждает В. Камянов, они принесли еще правдивость, талантливость, пристальное внимание к движениям души своих героев. Они дали нам если не широкие в каждом отдельном случае, то многочислен-ные картины жизни нашего общества, картины поэтические и верные.
Не довольно ли требовать от лирической прозы того, что ей не свойственно, и не пора ли, наоборот, заметить ее заслуги? Ратуя за глубокую эпическую литературу, нужно ли унижать лирическую прозу и вступать с ней в "принципиальный спор", как это делает В. Камянов?
Не соглашаясь с В. Камяновым в его оценке возможностей лирической прозы, тем не менее, если перейти к литературе вообще, придется всем нам поставить перед собой один-единствен-ный главный вопрос: о чем нам писать, о чем говорить и думать нашим героям?
Ответить на этот вопрос - значит создать произведение великое. И решить эту задачу в высшем смысле может только талант сильный и смелый.
Активный герой, которого предлагает нам В. Камянов, не выход. Да и что такое активный герой? Если герой живет в произведении, значит, он активен, поскольку активна сама жизнь. Пьер Безухов и князь Андрей - такие разные образы, но разве оба они не активны?
Русская литература всегда была знаменита тем, что, как ни одна литература в мире, занималась вопросами нравственными, вопросами о смысле жизни и смерти и ставила проблемы высочайшие. Она не решала проблем - их решала история, но литература была всегда немного впереди истории.
Мы потому и оглядываемся постоянно на наших великих предшественников, что современных писателей такого масштаба у нас нет или, говоря точнее, почти нет. Мы потому и всматриваемся в них с такой ненасытностью, что велики они не тем толькo, что прекрасно писали, а тем еще, что писали о самом главном, что и составляет сущность жизни общества.
Многое из того, что волновало их, теперь для нас не существенно и нас теперь не взволнует, но критерий, с которым должно подходить к настоящей литературе, важен и для нас, но нравственные проблемы - и для нас проблемы, от этого мы никуда не уйдем.
Литература наша развивается интересно. Худо-бедно, но мы все многое сделали, и поэтому можно с оптимизмом смотреть вперед в ожидании произведений более глубоких и важных, нежели те, которые мы сейчас имеем.
Конечно, легко сказать: поднимемся до вершин литературы! Кто откажется... Кто скажет: не хочу? Но все мы по одежке протягиваем ножки, так стоит ли нам хлопотать особенно? Не есть ли все наши призывы к совершенствованию звук пустой и сотрясение воздуха?
Лучше, чем я могу, я не напишу, разумеется, но вера в высшее предназначение писателя, постановка важных вопросов, серьезнейшее отношение к задачам литературы даже и при малом таланте помогут мне стать писателем настоящим. Так что напомнить друг другу об ответственности перед талантом и перед словом никогда не лишне.
В. Камянов хочет видеть нашего современника в литературе "личностью духовно значи-тельной". Я тоже. Думаю, что этого же хотят и писатели, упомянутые в статье "Не добротой единой...".
Что же нам мешает? Наша робость? Время? Отсутствие душевного опыта или недоста-точный талант? Или, в самом деле, засилье бедной лирической прозы?
На этот вопрос так же трудно ответить, как и на вопрос, почему Толстой был эпическим писателем, а Чехов - лирическим.
Итак, подождем, потерпим. А пока что будем принципиально уважать лирическую прозу!
"Литературная газета", 1967, 27 декабря
ЕДИНСТВЕННОЕ РОДНОЕ СЛОВО
(Интервью корреспондентам "Литературной газеты" М. Стахановой и Е. Якович. Интервью печатается в сокращении - сокращены ремарки интервьюеров.)
...- Моя мама, хоть и прожила жизнь в городе, родом из деревни. И когда еще живы были ее братья и собирались все вместе здесь, в Москве, то тут же в разговоры их начинали проскальзы-вать деревенские словечки и выражения. Позднее каждое лето я отправлялся в деревню, в Горьковскую или Ярославскую область, и постоянно ловил себя на мысли, что всё это уже видел: забыл, а тут вспомнил.
Я когда-то Далем увлекался. Боже мой, думалось, сколько слов перезабыто! А попадешь, как у нас говорят, на глубинку, тут не только Даль... Недаром наши фольклористы до сих пор ездят "за словом".
И вот - я на Севере. Окунувшись в поток настоящей, живой речи, я почувствовал, что родился во второй раз. Бога ради, не воспринимайте это как красивость. В жизни каждого человека есть момент, когда он всерьез начинает быть. У меня это случилось на берегу Белого моря, терпкого от водорослей, от резкого, непривычного, неповторимо морского запаха. В этих краях каждое слово обживалось веками.
Смотрите, как точно (Юрий Павлович листает "Северный дневник"):
"- Первый тюлень, который родился, дитё, на ладошке поместится,- это тебе зеленец... А потом он белеет, шкурка-то белеет, и называется тогда белёк...
Потом пятнашки идут по ней, по тюлешке-то, и это у нас серка, серочка...
А на другой год, тюлень-ти, большой-большо-о-ой... И называется серун... А на третий свой год самый настоящий лысун. Понял ты? Не серун лысу-ун! Лысун, а самка - утельга".
Зеленый - не цвет, а примета, еще и сказать-то нечего, только обозначить ласково - зеленый, и возраст - птенец. А потом белёк - как малёк. И вот уже: серка, серочка - свое, родное, изгибающееся в руках. Уже личность, а заматерел - и лысун. Не просто тюлень-самец. А вот самка утельга, нежнее, беззащитнее...
Здесь о погоде говорят - "отдавает". Это конкретно: отпускает, как грехи отпускает, и можно снова идти: в море, берегом - за добычей. А о дюнах говорях. "угорья", "у-горья", почти горы... Но вот интересно: в Новгородской области, на прародине нынешнего северного языка, говорят теперь совсем иначе, более на общерусском, если можно так выразиться.
- И в городских ваших рассказах речевой поток скорее новгородский, чем беломорский.
- Это, кажется, неизбежно. Островки, сохранившие для нас приспособившийся язык,- глухие, трудно доступные деревни с их различными наречиями, от мягкого южного, до сурового сибирского. А "городское эсперанто", на котором все и со всеми могут общаться,- символ индустриального города. Конечно, никто не спорит, такой язык удобней, экономней... Без лишних затрат. Но они-то и были главным в общении.
Впрочем, язык живет по законам времени. И в том, что он стал автоматизированным, своя правда. Хоть это и обидно. Сами посудите: вот идет человек по городу, идет своей улицей, открывает дверь своим ключом... и попадает - в чужую квартиру. "Ирония судьбы...", не правда ли? Теперь представьте телефонный разговор: голос вроде знаком, слова обычные, и смысл - как всегда. Поговорили, а потом выясняется: не вам звонил человек. Вот и сюжет для небольшого рассказа, слегка фантастического, правда...
И все-таки, то, что в жизни разделено,- язык города и язык деревни - в литературе может синтезироваться. Я не ощущаю резкого языкового различия между своими деревенскими и городскими рассказами, потому что источник их тот же: чувство, настроение, впечатление. И слово как некий объем должно вмещать запах, цвет, движение.
- Юрий Павлович, на упомянутых вами островках неприспособившегося языка выросла целая литература - "деревенская проза". И, завидев ее рождение, сразу же заговорили о том, что наш нынешний обиходный язык по-прежнему выразителен и разнообразен, по-прежнему индивидуален. Иначе откуда бы такое языковое богатство?
- Да нет, для меня современный язык безусловно усреднен. А стилевое разнообразие - от мастерства писателя, от великой его способности оживить слово. Но только - настоящего писателя. Десятки же книг написаны будто одной рукой - нивелированным языком и по его правилам: удобно, экономно, без лишних затрат. То же самое получается и на основе языка местного самобытного, когда он искусственно обыгрывается.
- А вам не кажется, что язык "деревенской прозы" намертво привязан к определенной местности даже в том случае, когда не надуман и писатель чувствует на этом языке? Не обрекает ли местный язык писателя на провинциальность?
