Игорь Ефимов - Суд да дело
- Я чувствую в вас какой-то враждебный настрой. Почему? Сейчас стало модно не любить адвокатов. Всех подряд. Даже презирать.
- Никто никого не презирает. С чего вдруг? Мой отец был адвокатом. Причем довольно известным.
- Райфилд... Райфилд... Да, кажется, я припоминаю...
- Райфилд - это мой псевдоним. Пришлось взять, чтобы не смущать отца. Проказы юности. Но с этим давно покончено. Так что вашим мифическим врагам меня не ухватить. Просто не за что.
- Да, непривычному человеку трудно бывает перестроиться. Он жил себе и жил, купался в мелких удовольствиях, уворачивался от крупных неприятностей и огорчений. Что-то тратил, что-то копил, строил веселые планы. И вдруг - хлоп! Все кончается. Ты под колпаком. За тобой следят, твои разговоры подслушивают. Теперь каждый шаг, каждое вылетевшее слово может обернуться против тебя.
- Уж не хотите ли вы сказать, что кто-то устроит слежку за мной?
- Мистер Райфилд, адвокатская контора "Бартлиб, Бартлиб и Колби" на мелочах не экономит. В деле, которое может принести им миллионы, они не поскупятся нанять частного детектива.
- Неужели? Я чувствую себя почти польщенным. Но если даже наймут, ничего ваш детектив не найдет и ничем меня не зацепит. Потому что я - смешно сказать - но, кажется, это правда - я совсем не боюсь. Никого. И ничего.
- Так уж "ничего"?
- Решительно ничего.
- Но даже из вашего резюме можно увидеть, по крайней мере, одну вещь, которой вы боитесь весьма и весьма.
- Да? Что же это?
Когда кашалот щурился, веки его вспухали подушечками и прижимались изнутри к стеклам очков.
- Вы очень, очень боитесь сказать или сделать что-то банальное.
Кипер с разгона хотел было возразить, но не нашел небанальных слов. Замер с отвисшей губой.
- "Я ничего не боюсь" - этим может похвастать только человек, который уже ничего и никого не любит. Но вам-то до такой свободы еще очень и очень далеко. Пока вам что-то дорого, вы не можете не бояться это потерять. Даже если вы не боитесь за себя, остаются те, кого вы любите.
- Возможно, возможно... - Кипер встал и постучал пальцем по циферблату часов. - Во всяком случае, сейчас я боюсь только одного: потерять еще минуту на этот разговор. Вы выполнили свою работу, предупредили меня. Теперь позвольте мне вернуться к выполнению моей.
Сверху ему стали видны розовые просветы в редких волосах погрустневшего Ларри. Он подумал, что, если успеет к "Крогеру" раньше Долли, надо будет купить букетик цветов. Кажется, она говорила, что любит нарциссы. Он пошел к дверям, щурясь от блеска бронзовых ламп.
- Ну хотя бы один - последний на сегодня - вопрос, - сказал ему в спину раззолоченный хищник. - Что, например, случится, если наши противники раскопают адрес некой миссис Джози Визерфельд?
Киперу показалось, будто лесной пожар незаметно подкрался к зданию "Космоса", проник внутрь сквозь стекло и бетон и ударил ему в лицо горячей волной. Дыхание остановилось. Болезненное "тук-тук-тук" уверенно вернулось в виски. Лосось закружился перед выросшей стеной и, слабея, заваливаясь на бок, забил хвостом по воздуху - не по воде.
В далеком "Крогере" искусственный дождь пролился на пучки шпината.
ДОЛЛИ ВЫХОДИТ ИЗ ДОМА, ИДЕТ К ДВЕРЯМ ГАРАЖА, НА ХОДУ ДОСТАЕТ КЛЮЧИ ИЗ СУМОЧКИ.
Кипер выпустил ручку двери, побрел обратно. Плюхнулся в кресло.
- И нет смысла все время поглядывать на часы, - сказал безжалостный Ларри. - Ведь мистер Фарназис заявил вполне определенно: с Долли Кордоран придется какое-то время не встречаться.
I-3. Иностранец
И все же он вырвался. Залив кашалота словесной пеной. Опутав его обрывками собственной жизни. Мешая правду с цветистым враньем. Заверив, что Джози Визерфельд - всего лишь двоюродная тетка, у которой он гостил пару раз в Пенсильвании.
Он вырвался, когда стрелка часов еще не достигла двойки.
И оставшиеся секунды можно было растянуть, разрезать на маленькие порции.
Три - на ожидание лифта. (Ну, хорошо - пусть четыре! Пусть пять - подавись ты!)
Еще три - на спуск к стоянке.
Добежать до машины, открыть дверцу, включить мотор - еще шесть.
Виражами, виражами, с визгом шин, вниз, нырнуть под взлетевшую планку. И вот уже шоссе, и он виляет между автомобилями, как лосось между камнями. Проделывает все трюки, которых не прощает другим, оставляет позади рулады возмущенных гудков.
А полицейский вертолет замечтался в небе и исчезает рассеянно за склоном горы.
А два пустых велосипеда, торчком, на крыше автомобиля впереди, шлют счастливый знак: кому-то уже повезло, кто-то нашел друг друга и вот-вот покатит по жизни вдвоем. И совершенно непонятно, как все эти маленькие удачи, все счастливые знаки, все выигрыши секунд и миль сливаются в конце концов в безнадежно проигранные полчаса опоздания.
Он брел вдоль съедобных стен "крогеровского" лабиринта, привставал на цыпочки, вглядывался в лица. Вдали мелькнул пышный узел русых волос. Он побежал, расталкивая коляски, сшибая локтями коробки с печеньем. Женщина удивленно обернулась на шум. Вопросительно улыбнулась. Заметно огорчилась - "и этому не нужна"! В корзинке ее были только собачьи консервы всех сортов. Символ одиночества?
Вредный старик поставил коляску поперек, перегородил весь проход. Он бился над тайной электрической кофемолки. Поднимал и опускал крышку. Заглядывал в ее пахучее нутро. Крутил рукоятки. Виновато оглядывался. Встретил сердитый взгляд Кипера, развел руками.
- Мистический машин. Никогда не встречался с таким. Где может быть вход и выход?
Кипер взял у него пакет с кофе, открыл, всыпал в пасть загадочный машин.
- Какой вам нужен помол? Грубый, тонкий, эспрессо? А может быть, турецкий?
"ОПЯТЬ ТУРЕЦКИЙ? НАШЕЙ ДРУЖБЕ КОНЕЦ", - СКАЗАЛ ФОТОГРАФ БАГРАЗЯН.
- Экспресс, да. Экспресс будет хорошо.
Машина загудела. Ароматный ручеек потек в подставленный пакет.
- Приезжал из Израиля видеть моя дочь. Дочь очень занята, занята. Я хочу всегда помогать. Сказал: "Все буду покупать магазин. Ты меня привозишь, потом увозишь. Я все покупать сам".
Кофемолка утихла. Кипер запечатал пакет, отдал старику. Оставался еще шанс, что Долли ждет его рядом, в корейском кафе. С французским названием "Плезир". Так уже было однажды: он опаздывал, она ждала, ждала. Ей пришлось съесть второй завтрак. От волнения. Ему сильно досталось за это.
Но нет - и в "Плезире" были только ненужные люди. Кипер побродил со стаканчиком кофе, сел у окна. Машины медленно кружили по стоянке, искали недолгого пристанища. Появился израильский старик с продуктовой клеткой на колесах. Пристроил ее у дверей кафе. Пятясь, не выпуская покупки из виду, вошел внутрь, огляделся.
- Могу сесть рядом, следить в окно? Дочь будет опоздать, я знаю это всегда.
Кипер приветливо развернул салфетку, вытер каплю кофе, упавшую на столик.
- Ее мать тоже не знала время считать никогда. Я учился ждать всю жизнь. Умею очень хорошо. Нет гнева, нет скучать. Время притечет само. Как река.
- Можно только позавидовать, - сказал Кипер. - В Америке так не умеют. Нетерпение жжет. Вы могли бы открыть курсы "Теория и практика ожидания". Я первый запишусь к вам.
- Старый человек умеет лучше терпеть. Молодой - нет. Почему? Молодой - вся жизнь вперед, много времен. Зачем жалеть? Старый должен жалеть каждую минуту, оставалось мало так.
- Может быть, это потому, что молодые всегда влюблены. Или мечтают влюбиться. И тогда каждый пустой день без любви - как грабеж. Под вечер хочется кричать: "Не отдам!" От этого молодые могут набедокурить без всякой причины. Особенно по вечерам. На шоссе обгоняют тебя так, будто у них не машина, а самолет. Вжих! Вжих! И понимаешь: гонятся за ушедшим днем. Надеются еще что-то успеть, поймать.
- Моя дочь бедокурила один раз. Была арестовать. За водяной цветок. Большой парк, большое озеро. Она сорвала водяной цветок и вставляла на волоса. Но страж говорил, что нельзя. Что народов много, чем цветов. Каждый вставлять на волоса, озеро станет пустой. Без всей красоты. Дочь платила штраф.
- Однажды я был влюблен в замужнюю женщину. Мне было уже за тридцать. Я не гнался и не спешил. Но все равно был неосторожен. Не сразу понял, что произошло. Просто после первой же встречи в душе остался такой острый след. Не мысль о ней, не ожидание ее, не воспоминание - просто след. Как порез. Но не болел, а наоборот. В английском есть много парных слов: холодно-горячо, сладко-горько, быстро-медленно. А к слову "больно" пары нет. "Приятно"? Нет, звучит слабовато. Ближе всего: это был порез счастья. И он делался глубже с каждой встречей. А без встреч зарастал. Я рвался увидеть ее снова и снова. Чтобы углубить свой порез счастья. И терпеть от встречи до встречи делалось все труднее.
- Моя дочь не имеет мужа. Только мальчик-друг. Номер не первый. Наверное, четыре. Но никогда вместе. Сначала один, потом другой. Два сразу будет позор. "Одурачить" - так? Нельзя. Дочь хочет правила. Только свои. Мои правила давняя старина.