Григорий Климов - Крылья холопа

Окружающим меня офицерам моя растерянность доставляет явное удовольствие. Один из них тянет меня за рукав: "Пойдем! Я тебе японцев покажу". Перед тем как войти, мой спутник стучит в дверь и вопросительным тоном громко кричит: "Мужчины?" Из-за двери раздается сиплый бас: "Заходи!" На ближайшей к двери кровати сидит, скрестив ноги, встрепанное существо в роговых очках и в нижнем белье. Существо не обращает на нас ни малейшего внимания и продолжает шептать какие-то заклинания, одновременно чертя пальцем в воздухе загадочные знаки. В комнате несколько человек. Все они находятся в различных степенях того-же буддийского транса и сверкают голым телом и нижним бельем. Недаром мой спутник предусмотрительно вопрошал за дверью. "Вот можешь полюбоваться твоими будущими коллегами", - радостно сообщает мой проводник. - "Это кладезь мудрости нашей Академии. Между прочим все они припадочные. Будь осторожен!" Смуглый худощавый лейтенант за столом у окна, - единственный, на ком сохранились погоны, - вывернув локоть и зажав вертикально между пальцев ручку с пером рандо, старательно выводит на бумаге затейливые рисунки. Знаки идут снизу вверх и справа налево. За окном полыхает московское лето, по коридорам бурлят молодью надежды, а здесь, вместе с сонными мухами, сидят эти несчастные и до одурения грызут гранит восточной мудрости. Последующие дни я брожу по Академии как обманутый жених. Обещали сказочную красавицу, а под вуалью оказалась жаба! Да еще какая. В один из этих дней ко мне подходит один из моих более удачливых приятелей и кладет мне на ладонь какой-то маленький темно-зеленый предмет. "Это тебе самый настоящий японский амулет. Недавно один из этих самураев", - он подмигивает в направлении японских комнат, - сбежал на фронт. Плюнул в окошко, а затем хотел выбросить туда-же и эту штуковину. Я у него ее еле выпросил". "Теперь хочу подарить тебе на счастье" - продолжает он. - "Этот японец поставил только одно условие. Слушай! Говорит - кто прочтет иероглифы на обороте, тот безо всякого труда окончит японское отделение. Тут даже дырочка есть - можешь повесить на шею". На моей ладони темнеет позеленевшей бронзой продолговатый четырехугольник, размером с почтовую марку. На передней стороне изображен жирный и сонный идол, восседающий на скрещенных ногах. На обороте сквозь слой зелени проглядывают с полдюжины иероглифов. Наверху, действительно, дырочка для шнурка. Я послюнил палец и осторожно потер сонного идола. Палец позеленел, но идол не пошевельнулся. Тогда я стал бесцеремонно обрабатывать сонное божество песком. Вскоре бронза засияла червонным золотом, божок стал более симпатичным, а таинственные знаки на обороте еще более непонятными. Амулет и таинственные иероглифы заинтересовали меня не на шутку. Я решил обратиться за справкой к "японцам" 1-го курса. Молодой человек, к которому я обратился с просьбой разобрать иероглифы, не взглянув на амулет, сразу полез за словарями. Все словари были японско-английские. Порывшись в словарях, он вскоре признался, что этот труд ему не под силу. Тогда я отправился дальше. Слушатель II-го курса не пытался браться за словари. Видно он уже убедился в их бесполезности. Он принялся расшифровывать иероглифы интуитивным путем, бормоча себе под нос, - "солнце", "дерево", "птица". Затем, он сообщил мне: Прежде всего стоит дерево... А под деревом сидит птица... А под птицей светит солнце... А лучше вещего, если ты пойдешь и спросишь где-нибудь, что это такое. Начав кое-что понимать, я зашагал дальше, пока не добрался до слушателей последнего курса. Их было всего-навсего четыре человека. Эти люди действительно хорошо знали и японский язык и дипломатию. Мельком взглянув на амулет, они переглянулись и хором заявили, что это не японские письмена, а китайские. Свое заявление они подтвердили парой японских слов и ссылкой на Конфуция. В конце-концов я разыскал профессора китайского и японского языков. Ученое светило окинуло мой амулет глубокомысленным взглядом и без малейшего колебания изрекло: "Это иероглифы и не японские, и не китайские. Это очень редкие иероглифы. Это - корейские иероглифы! Да, да... самые настоящие корейские". Таким образом вопрос с тайной амулета был для меня решен. На душе у меня стало тихо и спокойно, как в буддийском храме. Теперь я понял слова сбежавшего на фронт человека - "кто разберет эти иероглифы, тот покончит с японским языком". Видимо он проделал с амулетом тот же путь, что и я, а затем сбежал на фронт. Амулет действительно помог. - И ему и мне. Я решил при первой возможности распрощаться с японским языком. Пока-же этой возможности нет, я начинаю знакомиться с моим новым местом службы. Академия недавно вернулась из эвакуации. Временно она разместилась в нескольких четырехэтажных школьных зданиях вокруг Таганской площади. Отдельные Факультеты разбросаны где-то Но окрестностям Москвы. Наше здание стоит в тихом переулке на высоком спуске к гранитной набережной Москва-реки. Из окон, выходящих на реку, виден Каменный мост и кремлевские стены по другую сторону реки. Вечерами мы часто любуемся радостным и чарующим зрелищем - над Москвой полыхают салюты побед. Особенно красива панорама вечерней Москвы в венце салютов из окон нашей Академии. Батареи расставлены концентрическими кругами вокруг Кремля и в этом месте зрелище особенно величественно. Говорят, Сталин часто поднимается на одну из кремлевских колоколен любоваться салютами. Военно-Дипломатическая Академия была создана в годы войны, когда изменившаяся международная обстановка потребовала расширения военно-дипломатической связи с заграницей, когда Советский Союз, отбиваясь от гитлеровской Германии, шагнул вперед на международную арену. По часто меняющимся учебным планам Академии можно предвидеть шаги нашей внешней политики за несколько лет вперед. Военно-Дипломатическая Академия была создана на базе Высшей Дипломатической Школы, Высшей Разведывательной школы, Института Восточных Культур и ряда других военных и гражданских высших учебных заведений. Чтобы представить себе трудности отбора достаточно упомянуть, что в Высшую Дипшколу принимают только людей с уже законченным высшим образованием, - пусть это будет даже ветеринарный Институт, и не менее как с пятилетним партийным стажем. Восточный Факультет Академии, кроме японского и китайского, имеет еще арабское, турецкое, персидское, индусское и афганское отделения. Западный Факультет, кроме английского, немецкого и французского, еще норвежское, шведское, финское, голландское, итальянское и т.д. пр. отделения. Дальше следует Военно-Морской Факультет имеющий отделения всех омываемых морями и океанами держав. Военно-Воздушный Факультет временно преобразован в Парашютно-Десантную Группу с упором на национальности, где в ближайшем будущем предвидится непосредственный контакт. Поскольку Академия организована недавно, то на первых курсах числятся несколько тысяч человек, на вторых - сотни, на третьих - десятки, последние четвертые курсы находятся в стадии организации. Восточный Факультет предусматривает еще дополнительный пятый год обучения. На старшие курсы, где потребности велики, а кандидатов мало, выискивают подходящих людей по всем уголкам страны. Иностранцев не принимают, а русских граждан со знанием иностранных языков не много. Около половины состава слушателей первого курса - дети генералов или же крупных партийных и советских работников. Попасть на первый курс человеку подлого происхождения практически невозможно. Исключение составляют герои Советского Союза, молодые офицеры, особо отличившиеся во время войны, или вообще "знаменитости". Вся Академия знает молодую таджичку Мамлакат. Когда-то в тридцатых годах Советский Союз облетели ее детские портреты с букетом цветов на руках у самого Вождя. В далеком Таджикистане маленькая Мамлакат сумела собрать рекордное количество хлопка. В это время в Москве происходил Съезд стахановцев колхозных полей, требовалась сенсация. Мамлакат привезли в Москву на Съезд, наградили орденом Ленина, сам Вождь подарил ей золотые часы браслет и, взяв на руки, сфотографировался с ней в отеческой позе. Прошло несколько лет. Мамлакат с тех пор не собирает хлопка, но по-прежнему греется в лучах славы и милости Вождя. В Академии с улыбкой рассказывают о мелких деталях ее карьеры. В роскошном апартаменте гостиницы "Москва", разгоряченная славой и золотым подарком, она нырнула в ванну, забыв снять драгоценные часы. Часы стали, а маленькая таджичка переполошила всю многоэтажную гостиницу диким многочасовым воем. Выла она, по словам рассказчиков, как каспийская белуга. Теперь Мамлакат около двадцати лет. За этот короткий срок она стахановскими темпами успела переменить четыре Института и приземлилась, наконец, в нашей Академии. Менять учебные заведения ей приходится после каждой экзаменационной сессии. Хотя ленинский орден и сталинские часы не улучшают деятельности мозговых извилин, но зато с легкостью открывают любые двери. Говорят, что Мамлакат уже собирается переходить куда-то в новое место. Таких дармоедов былой славы в Академии несколько. Где-то в окрестностях Москвы существует еще одно учебное заведение, аналогичное нашей Академии. Там обучаются исключительно иностранцы по рекомендациям и путевкам официально распущенного, но продолжающего свою деятельность, Коминтерна. Это массовый питомник советских агентурных работников заграницей. Они не обладают дипломатическими паспортами, но их работа важнее, и, во всяком случае, активнее, чем официальных дипломатов. Кроме того многие видные иностранные коммунисты, как Ракоши, Димитров, Анна Паукер, прошли курс обучения в Коммунистическом Университете имени Сун Ять-сена или в Политической Академии им. Ленина. Всего не узнаешь! О нашей Академии тоже много не говорится, хотя деятельность ее совершенно легальная - готовить персонал для советских военных представительств, заграницей. Профессия интересная и безопасная. Если, в крайнем случае, и засыпешься, то только вышлют обратно домой. Вот что дома будет - это уж другой вопрос! Как это не странно, но в нашу Академию для евреев прием категорически закрыт. Здесь я в первый раз сталкиваюсь с официальным подтверждением тех слухов, которые с некоторого времени упорно циркулируют в стране. Кремль шагнул в вопросах национальной политики в довольно неожиданном направлении. До последнего времени евреи играли и играют важную роль в советской дипломатической и вообще заграничной службе. Чем можно объяснить, что теперь для них закрыли двери Дипломатической Академии? Может быть Сталин не может простить, что на московских процессах 19351938 годов большая часть обвиняемых была евреями. Невольно приходят в голову некоторые факты недавнего прошлого. В период отступления 1941 года евреев не эвакуировали из оставляемых областей и умышленно обрекали на истребление руками немцев. Москвичам очень хорошо памятны осенние дни 1941 года. Почти никто из московских евреев не получил разрешения на эвакуацию. Когда 16-го октября немцы одним прыжком вышли на подступы к Москве, тысячи и тысячи людей искали спасения в паническом бегстве. Большинство были евреи, т. к. партработники эвакуировались в плановом порядке, а рядовое московское население не имело ни возможности, ни желания к бегству. Тогда Сталин бросил на шоссе Москва-Горький-Чебокасы заградотряды НКВД и издал приказ расстреливать на месте всех, бегущих без разрешения на эвакуацию. Приказ был умышленно опубликован несколько позже, чем были пущены в дело заградотряды. Результат - гекатомбы еврейских трупов по обочинам московского шоссе. В годы войны единство народов Советского Союза подвергалось тяжелой пробе. Национальные меньшинства не оправдали надежд Кремля. Сейчас в Армии на каждом шагу слышишь новое незнакомое ругательство - "ялдаш!" На языках малоазиатских народов это слово значит - "товарищ". Рожденное революцией как новое официальное обращение, оно выродилось в презрительное ругательство. "Второе азиатское слово, которым обогатился армейский словарь в годы войны, это - "бельмейды!" Нацмены сначала массами перебегали к немцам, самострельничали, затем перешли к пассивному - "бельмейды!" Не понимаю! С чисто азиатским спокойствием туркмен или таджик, призванный в Армию, на все вопросы коротко отвечал - "бельмейды!" Когда ему командуют "на-лево", он поворачивается на-право. Следующее, с легкой руки Председателя Всеславянского Комитета генерала Гундорова, лексическое словообразование это - "братья славяне". Часто, когда в Армии рассказывают или наблюдают следы какого-нибудь безобразия, грабежа или бессмысленной глупости, то добавляют "Это уж братья-славяне!" Это оценка самих солдат некоторым вещам, которые поощряются верховным руководством и развязывают руки темным инстинктам и побуждениям наиболее безответственной части Армии. Когда очередная "кампания" изживает себя, то то-же верховное руководство сваливает всю вину на исполнителей, издает негодующий приказ, производятся расстрелы козлов отпущения. Несмешливое "братья-славяне" слышится часто по адресу польских и балтийских формирований в Красной Армии. Об эстонцах и других балтийцах, бившихся на стороне немцев, солдаты отзывались с большим уважением. Советские солдаты не знают, какую "независимость" дадут балтийцам их немецкие хозяева, но хорошо знают что за "независимость" они получили в 1940 году от советской власти. Русские солдаты, которых до последнего времени старательно воспитывали в духе абстрактного интернационализма, в годы войны снова получив возможность национального восприятия событий, умеют подсознательно ценить стремление к национальной свободе даже у своих врагов. "Крепко стоят, черти!" - слышались замечания, где было больше скрытого уважения, чем злобы. Через пару месяцев после начала войны я встречал на постройке второго кольца аэродромов вокруг города Горького тысячи и тысячи иностранцев, работающих на земляных работах с лопатами и тачками в руках. Их сразу можно было отличить по одежде. Физиономии у них были довольно кислые. Это были в свое время присосавшиеся к новой власти граждане Эстонской, Латвийской и Литовской ССР. Пользуясь конъюнктурой они заделались милиционерами, партийными и советскими пастухами в новых советских республиках. Бежав от наступающих гитлеровских полчищ на родину всемирного пролетариата, они получили лопату в руки и узнали, что это такое быть пролетарием. Марионетки были полезны у себя дома, здесь же их использовали как рабочий скот. Позже их всех включили в состав нормальных рабочих концлагерей НКВД. Когда созрела необходимость создания национальных воинских частей, то их из концлагерей перевели в эстонскую и прочие национальные бригады, где большинство и легло костьми. Такова карьера мелких рыцарей конъюнктуры! Не всем положено теплое местечко в Коминтерне, титул вождя или опереточный мундир маршала. Это следует учесть тем, кто в дальнейшем вздумал бы соблазниться. Идут дни. На фронтах гремят бои, а над Москвой полыхают салюты. Подходит сентябрь, а с ним и начало регулярных занятий. Я все еще не могу примириться с мыслью, что я обречен к карьере японского дипломата. Когда я говорю об этом кому-нибудь из знакомых, то они смеются как веселой шутке. Неужели судьба не улыбнется мне? Однажды, проходя по двору Академии, я с разбега наскочил на женщину в военной форме. Машинально я отдал честь и извинился. В среде военных первым делом смотрят на погонь. Удивленный редким для женщины чином майора, я посмотрел на лицо. "Ольга Ивановна!?" - воскликнул я радостно, пораженный неожиданной встречей. Передо мной стояла Ольга Ивановна Москальская - доктор филологических наук, профессор и декан Немецкого Факультета I МПИИЯ. Когда-то я встречался с ней. Тогда она была приятно тронута моим интересом к языкам, исключительно любезна и внимательна ко мне. Это был человек высокой культуры и исключительной личной обаятельности. Неудивительно, что у меня вырвался возглас радостного изумления, когда я неожиданно увидел ее перед собой. "Товарищ Климов?!" - также изумленно окинула она меня взором с ног до головы, "В форме! Что Вы здесь делаете?" "Ах, лучше не спрашивайте, Ольга Ивановна", - смущенно ответил я. "Да, но все-таки... Опять учите немецкий?" "Нет, Ольга Ивановна. Еще хуже... Японский!" - печально ответил я. "Что-о-о ?! Японский?! Не может быть! Вы шутите". "Не до шуток, Ольга Ивановна". "Ага, та-а-ак!" - понимающе покачала головой Москальская, - "Пойдемте-ка в мой кабинет поговорим". На двери комнаты, куда мы вошли, я прочел табличку "Начальник Западного Сектора" и ее имя. Следовательно Ольга Ивановна теперь служит в Академии. "Так что за идиот засунул Вас на японское отделение??" - спрашивает Москальская. Она и без моих объяснений хорошо знакома с порядками в Академии. "Не идиот, а полковник Горохов", - отвечаю я. "Согласны Вы быть переведенным на Немецкое Отделение?" - коротко по деловому спрашивает Москальская. "Сейчас я занята набором последнего курса и ломаю себе голову, где я должна искать людей," - говорит она в ответ на мое утверждение. - Если Вы не возражаете, то сегодня же дам рапорт генералу с просьбой о Вашем переводе. Как Вы смотрите на это?" "Только, ради Бога, чтобы полковник Горохов не заподозрил за этим мое личное желание... Иначе я не ручаюсь за последствия", - говорю я и с благодарностью жму ее протянутую руку. "Об этом не беспокойтесь. До скорой встречи!" - смеется Москальская, когда я выхожу из кабинета. На другой день меня вызывает начальник подготовительного японского курса и встречает подозрительным вопросом, как-будто он меня в первый раз видит: "Так это Вы - Климов?" "Так точно, товарищ майор!" - отвечаю я. "Тут от генерала пришел приказ перевести какого-то Климова", - майор смотрит в бумаги,- "На какой-то четвертый курс Западного Факультета". Он скептически смотрит то на меня, то на бумагу. Условия в Академии довольно своеобразные. Те, кто принят на Подготовительный Курс, - плавают в блаженстве. Слушатели 1-го Курса, - в особенности "солидных" наций, - полны самосознания. II Курс - рассматривается как уже "сделанные люди". О слушателях III-го Курса шепчут как о людях, имеющих какие-то особенно сильные протекции. О существовании IV Курса мало что известно - это считается обиталищем богов. Этим и объясняются странные взгляды и вопросы начальника Подготовительного Курса. Жалкий червяк, приготовишка - и вдруг летит куда-то в небеса. "Вам что-нибудь известно об этом?" - подозрительно спрашивает он. "Никак нет, товарищ майор", - отвечаю я. "Ну, так вот! Нате Вам этот приказ, - пока другого капитана Климова у нас нет, и отправляйтесь на Западный. Я думаю что это ошибка и мы с Вами скоро встретимся", - заканчивает он. "Слушаюсь, товарищ майор!" - козыряю я. Итак - я на последнем курсе Немецкого Отделения Академии. В довершение всех благ оттуда всегда открыты ворота на фронт. Нет, свет действительно не без добрых людей! Судьба мне все-таки улыбнулась.