Алексей Толстой - Я призываю к ненависти (статьи)
Таков предполагаемый новый порядок Гитлера. Ради него вот уже полтора года льется кровь, разрушаются государства, гибнут миллионы людей от голода и лишений, и вот уже три недели фашистские полчища ломают свой хребет о стальную мощь Красной Армии.
Русские люди, граждане Советского Союза! Отдадим все для нашей героической и славной Красной Армии, отдадим все для победы над извергом и людоедом Гитлером.
Известия от 17 июля 1941 г.
Гордо реет советский флаг
Товарищи моряки Краснознаменного Балтийского славного Флота!
Поздравляю вас с крупной победой. О ней с почтением будут рассказывать моряки во всех флотах мира. Смело, хитро, умно, настойчиво, беспощадно вы уничтожили целую вражескую армаду - всю до последнего корабля, которая несомненно готовила мощный десант для удара по нашей гордой северной столице Ленинграду.
Страшна была эта ночь с 12 на 13 июля для хвастливых немцев. Они узнали силу комбинированного удара русских морских и воздушных сил. В бессильной злобе лязгнул зубами припадочный Гитлер, повесили носы белофинны, поглядывая в ту сторону моря, где за горизонтом пылали выскочившие на мели германские транспорты.
250 лет тому назад в такие же летние дни на Плещеевом озере под Переяславлем зародился русский военный флот. Это были потешные маленькие корабли, стрелявшие из пушек глиняными ядрами, горохом да огурцами, как было строго наказано маменькой-царицей мальчику Петру, дабы не побить зря много народу во время военных потех.
Через несколько лет уже настоящий первый русский флот был построен юношей Петром в Воронеже.
Первым адмиралом был португалец, храбрый бродяга, корсар, кривой Корнелий Крейс, нанявшийся на службу; к Петру.
В диковинку было тогда русским людям морское дело.
Адмирал Корнелий Крейс, уча первым делом матросов плавать, любил повторять на ломаном русском языке: Смело прыгай с борта в воду, кто утонет, тот не моряк.
Первые корабли были из сырого леса, неуклюжи и тяжелы. "Но с ними Петр I спал хозяином на восточном краю Черного моря, укрепился в Азове, построил Таганрог и загородил путь в Азовское море.
Когда началась война за исконные русские земли и города - Орешек, Ладогу, Иван-город, - русский легкий флот был построен на Белом море, в устье Выга, и оттуда водой и по лесным гатям на катках перетащен в Ладожское озеро. Нева стала нашей, был построен Кроншлот - восьмиугольный бастион на островке перед устьем Невы - и заложен Петербург. Началось большое строительство Балтийского военного флота.
Иностранцы вначале смеялись, что у русских-де кораблям не бывать и русским мужикам по морям не плавать. Но молодой русский флот одержал ряд блестящих побед, и белый с голубым русский флаг стал гордо реять по всей Балтике.
Во времена Екатерины слава русского флота прогремела на Черном море, и бессмертной славой овеяны русские моряки за оборону Севастополя.
Царско-помещичья власть дурно заботилась о военном флоте: он был местом кормления великих князей, и морское офицерство, надменное, узко-классовое, русские помещики да остзейские бароны, - не любило морского дела, предпочитая пиры да балы. И все же в толще моряков хранились из поколения в поколение славные традиции петровского, орлово-чесменского и нахимовского флотов.
Красный советский флот открыл свой счет в истории выстрелом с Авроры, призывающим к великой революции, походом сквозь тяжелые льды из Гельсингфорса в Кронштадт, борьбой за воды Финского залива, героическими операциями на Каспийском море и на Волге, трагическим самоутоплением Черноморского флота, который немцы требовали в Севастополь для разоружения по Брестскому договору. Тогда в Новороссийске эскадренный миноносец Керчь вывел на рейд эсминцы и линейные корабли и минами утопил их один за другим. Три мины попали в носовую часть, в корму и в борт линейного корабля Свободная Россия. Корабль весь дрожал до верхушек мачт, но не погружался. На Керчи моряки сняли бескозырки и плакали. Только от четвертой мины Свободная Россия легла на борт, показала киль и затонула.
Часть этих кораблей в свое время была поднята, отремонтирована и сейчас находится в строю. Советский военный флот растет, крепнет и множится. На лучших традициях его славы воспитываются команды комсомольцев.
Флаг военного флота СССР гордо реет на Балтике, на Черном море, на Тихом океане, на Баренцовом море. С четырех сторон компаса грозно и зорко военные моряки сторожат берега и гавани нашего отечества.
В ночь с 12 на 13 июля в Балтийском море открыта новая страница советского морского счета, где на все двенадцать баллов отмечена славная победа.
Красный флот от 19 июля 1941 г.
Смельчаки
Это было на Северо-западном направлении...
Лежали в пахучей траве, в густом орешнике. Пункт связи укрыт надежно; побледневшее от зноя небо пустынно. Зной был такой, что, казалось, трещали листья. Где-то неподалеку находилась муравьиная куча, и лейтенант Жабин нет-нет да и смахивал со щеки муравья. Покусывая стебелек травы, он не торопился с рассказом.
- Немецкому солдату думать запрещено, этот процесс у фашистов считается вредным, - говорит он. - Котелок у, него не приспособлен для быстрого соображения, - покуда он еще спохватится. Вот на этих секундах мы и выигрывали... А дело было трудное, вспомнить, - так задним числом мороз дерет по спине... Ну, и народ, конечно, у нас смелый. Взгляните на связиста Петрова, - по лицу, никак не заметно, что отчаянный парень. "Чересчур для мужчины смазливый, глаза сонные, - мгла какая-то в глазах; девушке каждый день открытки пишет... Бойцы ему; постоянно: Петров, да кто ты - человек или пень ходячий? Ведь ты же на войне, - расшевелись... Отвяжитесь от меня, - отвечает, - когда надо, расшевелюсь...
- Товарищ Жабин, как же все-таки вам удалось столько дней пробыть с двадцатью пятью красноармейцами в фашистском тылу и уйти невредимым? - спросил человек с блокнотом на коленях.
Жабин повернулся на бок:
- У меня шофер очень сообразительный. Я ему говорю: Зачем ты, Шмельков, вертишь эту баранку? Тебе в университет надо, на физико-математический... Да так, говорит, смолоду засосала шоферская жизнь... Вы спрашиваете, как мы попали к немцам. Мне было приказано в местечке П. сосредоточить все средства связи и связь держать со штабом до последней возможности.
Ну, вот, я и оказался в окружении. Под вечер два грузовика, битком набитые фашистами, ничего не думая, сунулись в Дубки. Мы немцев спокойно пропустили, с флангов полили их из пулеметов, когда они из машин расползлись, - мы их в штыки. Немцы этого не любят, некоторым удалось убежать, офицер их кинулся в камыши и сидит в воде так, что видны одни ноздри. Взяли у него сумку с важными документами.
Завели мы немецкие грузовики, погрузились в них все двадцать пять бойцов, да вот мы с Петровым, за рулем на переднем - Шмельков. Небо заволокло, звезд не видно, луна еще не всходила. Едем по фашистскому тылу вдоль фронта. Час, другой не встречаем ни души, на западе полыхают зарева, на востоке - стрельба и тяжелые взрывы. По заревам, по грохоту пушек ориентируемся.
Впереди должна быть знакомая деревня. Остановились. Петров соскакивает: Разрешите мне в разведку.
Вот, думаю, когда человек оживился и девчонку свою забыл. Иди. Он гранаты по карманам и быстро так, сноровисто, умело пошел. Минут через сорок зашелестели кусты, он стоит у кабинки: В деревне - колонна фашистских автомашин.
Думаю, - это неприятно. Но - дорога одна, справа и слева - болота, а возвращаться назад нам нет никакого расчета. Шмельков говорит успокоительно: Садитесь, ребята, проедем.
Наши стальные шлемы в темноте могут сойти за немецкие, отличительных значков - не разобрать, только штыки наши русские, четырехгранные, могут выдать. Я приказал бойцам держать винтовки на коленях.
Скоро увидели три синих огонька, - германский стоп сигнал в голове автоколонны. Шмельков включил свет в подфарки, видим - семитонные грузовики с ящиками, на радиаторах - белый диск с черной свастикой. Сбоку дороги трое офицеров, глядят в нашу сторону и вертят электрическими фонариками. Шмельков дал полный свет в фары, офицеры сморщились, заслонили глаза ладонями, и мы равнодушно проезжаем мимо автоколонны, отворачивая головы, чтобы не показывать красную звезду на каске. Прибавляем скорость, проезжаем деревеньку, уютную, милую, с тихими хатами среди густых вишен и яблонь, где жить да жить. Деревня пуста, все население ушло.
Около деревянной церковки в открытой машине сидит морщинистый немецкий офицер с дряблым кадыком и фонариком освещает карту. Едва-едва я успел схватить Петрова за руку, - он было высунулся из кабинки, замахнулся гранатой.
Но все-таки офицер что-то заподозрил. Когда миновали село, нас догоняет двадцатисильный мотоцикл с прицепом, в кабине - пулеметчик. Тут Петров и швырнул гранату, да так ловко, что пулеметчик на полтора метра подпрыгнул из кабинки, будто торопился что-то нам рассказать, а водитель вместе с мотоциклом вперед головой кинулся в канаву.
