Николай Некрасов - Том 6. Драматические произведения 1840-1859

Миллер. Жаль мне вас, сердечно жаль, однако ж я отчасти рад, потому что это удостоверяет меня в благородстве вашего характера…

Ваня (про себя). О! что он сделал! За что его теперь накажут! Как он мне странен! Сам на себя сказал, а я думал, он на меня скажет, какой он добрый! Мне жаль его вдвое, чем давеча всех моих товарищей! Надобно признаться, что у него душа лучше моей, я, виноватый, не хотел потерпеть, чтоб избавить товарищей, а он… нет, это несправедливо… О! что я сделал!.. Как теперь спасти его… Лучше бы я и не трогал этого стула! Бедный Митя!

Миллер (к ученикам). Господа, вы невинны и можете идти домой, когда за вами пришлют слуг, виновный нашелся и признался. (Обращаясь к Мите.) А вы…

Ваня (с усилием, быстро вскакивает и бежит к Миллеру). Господин Миллер, господин Миллер, это не он сделал, божусь вам, не он… Он нарочно сказал…

Миллер. Как, что такое? Кто же?

Митя. Полноте его слушать, он этого не знает, накажите меня.

Ваня. Нет, Митя, я не хочу, чтобы ты за меня терпел.

Миллер. Что такое?

Ваня. Это я переменил стул у Шпринка, поставил ему безногий, а целый отнес в переднюю. Божусь вам, господин Миллер…

Поверьте мне, — не допущу,Чтоб потерпел за грех мой Митя,Я сам наказан быть хочу,Его домой вы отпустите!Укоры совести моейХочу раскаяньем исправить!И не хочу к вине моейДругой вины еще прибавить!

Я виноват, я это чувствую, простите, господин Миллер! простите! И поверьте, что я вперед буду лучше! Благородный поступок Мити сначала изумил и насмешил меня, потом проник до глубины сердца… я ужаснулся самого себя… Извините меня, товарищи.

Прости меня, мой Митя милый,Великодушьем ты своим,Как бы какой волшебной силой,Всем сердцем завладел моим…Полюбит, как родного, Митя,Теперь тебя душа моя…

Митя (Миллеру).

Теперь и вы его проститеТак точно, как прощаю я.

(Заключает Ваню в объятья.)

Миллер (Мите). Поди обними меня, добрый мальчик… Вот, дети! будьте все на него похожи; действуйте так же великодушно; вы видите, он хотел собой для вас пожертвовать, но бог не допустил до этого; начав свое доброе дело, Митя, кроме того, избавил еще Ваню от дурной привычки быть скрытным и злопамятным. (Обнимает Митю.)

Митя. Но простите же его, добрый господин Миллер!

Миллер. Этого я не мог бы сделать без господина Шпринка, если б не был уверен, что он добр и охотно простит того, кто чистосердечно раскаивается и обещает исправиться… (Ване.) Прощаю вас, вы можете также идти домой, к своей маменьке, благодарите Митю…

Ваня. О, как хорошо быть добрым!

Миллер. И как легко! Стоит только положить себе правилом в жизни идти прямо и действовать открыто: честному человеку нечего стыдиться своих проступков… (Обращаясь к ученикам.) Ну, теперь вы все свободны, благодарите доброго Митю… Научитесь из этого примера быть добрыми, откровенными и незлопамятными… Играйте теперь и будьте спокойны! (Уходит.)

Хор учеников.

Мы недавно горевали,Нам грозил голодный пост,Просто так нас напугали,Что мы все поджали хвост,Но теперь мы все довольны,Поиграем прежде здесьИ домой, счастливы, вольны,Побежим конфекты есть…А чтоб снова нам печалиНе случилося такой,От проказ мы будем дале,И пойдет всё чередой.Мы теперь постигли ясно,Что в проказах нет путиИ что истинно прекрасно —Хорошо себя вести!

Федя и Володя*

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Г-н Видовский, помещик.

Феденька, его сын, 12 лет.

Дальвиль, гувернер Феденьки.

Володя, 13 лет, приятель Феденьки.

Иван, слуга.

Первое действие

Театр представляет хорошо убранную комнату. В глубине сцены софа и несколько кресел, по бокам зеркала, направо дверь, ведущая в залу, а налево дверь в кабинет.

Видовский и Дальвиль.

Видовский. Всё ли готово для бала?

Дальвиль. Буфет убран, мебель расставлена; всё готово.

Видовский. А что делает Феденька?

Дальвиль. Иван его завивает, я думаю, уже в третий раз.

Видовский. Ах, как это вы позволяете!

Дальвиль. Что ж делать! Бал, который вы сегодня даете, вскружил ему голову; он говорит, что хочет сегодня танцевать, прыгает, рвется, повертывается и беспрестанно портит свою прическу. Это ни на что не похоже.

Видовский. Это непостижимо! Прошлый год он решительно не любил танцев.

Дальвиль. А теперь совсем другое. Он так их полюбил, что встал сегодня прежде меня и, не думая о завтраке, принялся танцевать.

Видовский. Что ж это значит? Верно, у него есть к тому причина.

Дальвиль (смеясь). Разумеется, есть.

Видовский. Какая же? Объясните ее мне поскорей!

Дальвиль. Причиною тому то, что маленькая Софья будет на балу, что она очень хороша собою и что она отлично танцует.

Видовский. Вы так думаете?

Дальвиль. Я уверен: он любит Софью всем сердцем.

Видовский. Но ему не более двенадцати лет!

Дальвиль. Я вас уверяю, что он судит о красоте и достоинствах Софьи как двадцатилетний.

Видовский. Нет, это слишком много! Надо его образумить. С двенадцати лет начать любить: это ни на что не похоже; он должен быть поскромнее. Погодите здесь, я сейчас приду, мне нужно кой-что приказать. (Уходит.)

Дальвиль и Феденька.

Феденька (вбегает, напевая и припрыгивая).

Что за наслаждениеЛовко танцевать!

Дальвиль. Monsieur![1] Вы опять уже растрепаны.

Феденька.

Можно, без сомнения,Всех очаровать!

(Делая несколько па.) Это проклятое па!.. я никак не могу его затвердить!

Дальвиль. Феденька, я вам говорю.

Феденька. Ах, monsieur Дальвиль…

Дальвиль. Я удивляюсь вашему послушанию и твердости вашего слова… «Я не буду больше танцевать, — говорили вы мне, — я вам обещаю».

Феденька (обидясъ). Это правда, я обещал, но не давал честного слова… Я никогда не поступаю против моего честного слова.

Дальвиль. Поэтому вам нельзя верить, покуда вы не дадите клятвы. Но как не должно расточать клятв, их должно употреблять только в важных случаях жизни, то с нынешнего дня я вам вовсе не буду верить.

Феденька. Вы не будете мне больше верить?

Дальвиль. Да, разумеется.

Феденька. Но…

Дальвиль. Не скрою от вас, что если я должен буду не верить вашему честному слову в пустяках, то в важных делах и подавно…

Феденька (плачевным голосом). Это значит, monsieur, что вы меня больше не любите… мы всегда верим честному слову любимого человека. Я верю всему, что вы говорите.

Дальвиль. Разве я вас когда обманывал?

Феденька. Нет.

Дальвиль. Итак, вы мне во всем верите, хотя <я> никогда не давал вам честного слова. Знайте, Феденька, что да и нет честного человека стоят всех клятв, что правда есть первая добродетель человека и что улика есть самая жестокая и ужасная обида, какую только можно получить.

Феденька. А! так я вас уверяю, что с нынешнего дня я никому, исключая моего папеньки, не позволю уличить себя в чем бы то ни было.

Дальвиль. Вы будете драться!

Феденька. Разумеется…

В двенадцать лет уж мой папаГубил врагов ружьем и шпагой,И мне грудь щедрая судьбаСогрела тою же отвагой,И я готов прицелить в лобТому, кто честь мою затронет,Он оплошал; я хлоп-хлоп-хлоп!И полумертвый он застонет.

Дальвиль. Но не лучше ли употреблять свое мужество на врагов отечества, чем драться с своим соотечественником?

Феденька. Всё это я очень хорошо понимаю, monsieur Дальвиль, и даю вам честное слово говорить всегда правду.