Вацлав Михальский - Одинокому везде пустыня
Начальник госпиталя побагровел от смущения, польщенно кашлянул, разгладил свои молодецкие усы и скромно сказал:
- Да, маленько пришлось покрутиться. Кого на горло брать, кого лаской, кого как - это когда я его укомплектовывал. Правду сказать, таких госпиталей, как наш, немного, некоторые живут гораздо беднее. Кто сам прошляпил, а кому просто не досталось. Я по всему нашему Донскому фронту всех госпитальных знаю - люди золотые, работают на износ. И у меня хирурги, вы не смотрите, что молодняк, они уже почти опытные, а еще мастерства поднаберутся, они и вашим москвичам нос утрут. Главный хирург у меня вообще в полном порядке, у него и отец хирург, и дед был хирург, родовая косточка - это вам не шутки, он у меня с закрытыми глазами может работать. Я про него нарочно никому ничего не болтаю, но уже по всему фронту прознали - чуть что, звонят, консультируются, а то и выдернуть норовят, но я его не отдам, ни-ни-ни! А медсестрички какие у нас лапоньки, и красотули, и трудяги. А водители - звери ребята! Сами посмотрите всех в деле.
- Какой вы милый! - вдруг сказала Сашенька как-то совсем по-домашнему, не по-армейски.
- Я?! Да чего во мне хорошего, кроме усов?
- К людям хорошо относитесь. Извините,- зарделась Сашенька.- Я не из подхалимажа, а так - само вырвалось!
- Спасибо! Спасибочки! - покраснел до слез начальник госпиталя.- Доброе слово и кошке приятно.- И тут же постарался нахмуриться.- Ладно, поживем - увидим. У нас госпиталь третьей линии, и это хорошо, не потому что я боюсь фронта, а потому, что мы способны делать мало-мальски серьезные операции, и выживаемость получается выше, живых больше остается, пока до тыла довезут, понимаешь?
- Трудно не понять,- улыбнулась Сашенька.
- Так пойдем, я тебя моим архаровцам представлю честь честью.
Оперирующих хирургов в госпитале было семь человек. Шестеро сразу после института, а главный хирург, хотя и тоже еще молодой, но успевший поработать на гражданке. Как-никак ему уже было двадцать восемь лет и через денек должно было стукнуть двадцать девять. Когда начальник госпиталя представлял Сашеньку своей команде, хирурги дурашливо выстроились в шеренгу на сухой, пожухлой травке в тени крытой тентом полуторки.
- Я хочу вам представить нашу старшую операционную сестру Александру Александровну Галушко,- значительно сказал главврач и дал Сашеньке знак познакомиться с каждым за руку.
И тут своевольная Сашенька сделала то, чего от нее никто не ожидал: пошла к самому левофланговому, совсем молоденькому, протянула ему руку и сказала по-свойски:
- Саша!
- И я Саша!
Второго звали Илья, третьего - Николай, четвертого - Дмитрий, пято-
го - Виктор, шестого - Василий, а когда она, наконец, подошла к главному хирургу, тот церемонно отшагнул в сторону, взял ее протянутую руку и, вместо того чтобы пожать, как все, поднес ее к губам, чуть прикоснулся и, лихо щелкнув каблуками начищенных до блеска сапог, представился:
- Раевский Адам Сигизмундович!
- Раевский был герой войны двенадцатого года,- усмехнулась Сашенька, глядя прямо в его лицо.- Вам повезло с фамилией.
- Я не из тех. Наши Раевские по другой линии. Другая генеалогическая ветвь, хотя одного и того же родового древа. Прапредок у нас один, если это вам будет понятно.
- Мне это очень понятно! - дерзко сказала Сашенька.- Нам это преподавали по арифметике в фельдшерской школе.
Наконец она нашла в себе силы отвести взгляд от его лица. Никогда в жизни не видела она ничего подобного. У него была смуглая чистая кожа, высокий лоб под шапкой темно-каштановых кудрей, прямой, чуть с горбинкой нос, красиво очерченные полные губы, зубы ровные, чистые, что называется, один к одному, и необыкновенно белые ("Интересно, чем он их так чистит? Наверное, древесным углем,- подумала Сашенька.- Прямо-таки сахарные зубы".), но совершенно необыкновенными были глаза - эмалево-синие, чуть-чуть раскосые, однако эта раскосинка не портила их, а придавала им какой-то дополнительный оттенок необыкновенности, и еще на его лице были усики, в общем, черные, но со светло-русыми подусниками. "Как у Печорина",- подумала Сашенька, она хорошо помнила портрет Печорина. Адам Сигизмундович был ростом чуть выше среднего, но благодаря исключительной пропорциональности телосложения казался высоким.
- Если разрешите, я покажу Александре Александрове окрестности,- обратился главный хирург к главному врачу.
- Показывай,- взял тот под козырек и даже не улыбнулся, чем как бы дал понять, что никто здесь Адаму Сигизмундовичу неровня и это его личное дело - показывать Александре окрестности или не показывать.
Окрестности были бедные - купы чахлых деревьев, несжатые, побитые колесами и гусеницами нивы, заросшие сорняком овраги, в которых и прятались операционные палатки, маскировался госпитальный скарб, палатки с больными, где-то далеко-далеко бухали то ли взрывы, то ли раскаты грома, но какой в сентябре гром?
- Бомбят,- сказал Адам Сигизмундович,- фрицы бомбят наши позиции. Скоро повезут, к утру будет много работы. У нас всегда так: или аврал, или затишье, как сегодня.
- А вы что, правда, из рода Раевских?
- Правда.
- А почему? Ну то есть, как же…
- Наверное, вы хотите сказать, почему я до сих пор жив, здоров и на свободе с такой фамилией?
- Да.
- Вы слышали такое понятие: военспец? Так вот, мой папа - военспец. Другими словами, царский генерал, но очень нужный советской власти. Он хирург, руководил когда-то всей медсанчастью у генерала Брусилова[13]. Наверное, вы и не слышали про такого, а он чуть не выиграл первую войну с немцами. Не дали.
- Как это? Кто? Почему?
- Кто? Царь. Другие политики из его окружения. Политики всегда мешают военным в их работе.
- Зачем?
- Ну это трудно сказать: то по глупости, то по дезинформации и наушничеству - по разным причинам. Поэтому великие полководцы, такие, как Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, никому не говорили о своих решениях, а принимали их как бы внезапно. Иногда делали вид, что советуются, а поступали наоборот. Наполеон тоже так делал, пока не попер на Россию,- ошибся. Теперь Гитлер ошибся.
- Так мы победим?! - восторженно спросила Сашенька.
- Безусловно, но какой ценой…
- Вы видите меня в первый раз, а говорите так смело? - удивленно сказала Сашенька.- А вдруг я стукачка?
- А чего мне бояться? Дальше фронта не пошлют, так я уже здесь. Так называемым органам все про меня известно - каждый чих. Когда я буду не нужен, меня ликвидируют, а пока я нужен.
- Вы так говорите о себе, что страшно делается!
- Да, говорю. Просто я устал дрожать за свою шкуру - как будет, так и будет. Я фаталист. Вы читали у Пушкина?
- У Лермонтова,- робко поправила Сашенька.- Это "Герой нашего времени".
- Точно! Ха-ха-ха! Дурею я с этой работой. А у вас в фельдшерской школе был хороший литератор! - Он взглянул на нее с неподдельным интересом.
- Да. У нас и хирурги были хорошие, и литераторы…
Они вышли из мелколесья в поле, широкое русское поле. Было тепло, тихо, солнышко отбрасывало из-за ветвей кружевные пятна.
Видимо, пан Раевский решил взять свое и начал тихим, но очень глубоким, красивым баритоном:
- Есть в осени первоначальнойКороткая, но дивная пора -Весь день стоит как бы хрустальный,И лучезарны вечера…Где бодрый серп гулял и падал колос,Теперь уж пусто все - простор везде,-Лишь паутины тонкий волосБлестит на праздной борозде.- Пустеет воздух, птиц не слышно боле,Но далеко еще до первых зимних бурь,И льется чистая и теплая лазурьНа отдыхающее поле…
- закончила декламацию стихов Сашенька.
- Вот это сестрицу из Москвы прислали! - восхищенно глядя на Сашеньку, сказал Адам, взял ее руку, нежно поцеловал и уже не отпускал из своей руки.- Какая у вас была замечательная фельдшерская школа! Вы, может быть, и "Войну и мир" читали?
- Читала. Правда, войну мы с мамой иногда старались пропускать, а мир читали до буковки.
- И это правильно,- сказал Адам Сигизмундович.- В войне ничего интересного, убийство людей друг другом - это самое тупое, жестокое, самое бессмысленное, что только есть на свете. И кровь течет по нашим рукам, но иногда удается ее остановить, не дать ей всей уйти из человека. Я имею в виду конкретных людей, нашу работу хирургов.
- Да,- сказала Сашенька, почему-то не освобождая свою руку из сухой, горячей ладони Адама Сигизмундовича,- я не один год проработала в хирургии, но кончится война, если я останусь живой и невредимой, то после института в хирургии работать не буду.
