Антон Чехов - Том 27. Письма 1900-1901
Ваш А. Чехов.
Юрьев хорош. Не нужно только, чтоб и он был должен ростовщице. Пусть лучше Наташа возьмет у нее взаймы потихоньку от отца. Пусть и Варя возьмет, чтобы дать матери.
Чеховой М. П., 23 января 1900*
3013. М. П. ЧЕХОВОЙ
23 января 1900 г. Ялта.
23 янв.
Сегодня здоровье матери лучше, чем вчера. Держу ее под арестом в комнате, где она раскладывает пасьянс. Завтра разрешу выходить.
Погода дрянная.
Будь здорова.
Твой Antoine.
На обороте:
Москва. Марии Павловне Чеховой.
Мл. Дмитровка, д. Шешкова.
Батюшкову Ф. Д., 24 января 1900*
3014. Ф. Д. БАТЮШКОВУ
24 января 1900 г. Ялта.
24 янв. 1900.
Многоуважаемый Федор Дмитриевич!
Рош просит выслать ему* те места из «Мужиков», которые были выброшены цензурой. Но таких мест не было. Есть одна глава, которая не вошла ни в журнал, ни в книжку, это разговор мужиков о религии и властях. Но посылать эту главу в Париж нет надобности, как и вообще не было надобности переводить «Мужиков» на французский язык.
Сердечно благодарю Вас за фотографию. Иллюстрация Репина — это честь, какой я не ожидал и о какой не мечтал. Получить оригинал будет очень приятно; скажите Илье Ефимовичу, что я буду ждать с нетерпением и что он, Илья Ефимович, раздумать теперь не может, так как оригинал я завещал уже г. Таганрогу*, в котором, кстати сказать, родился.
В своем письме Вы упоминаете о Горьком. Вот кстати: как нравится Вам Горький? Мне не всё нравится, что он пишет, но есть вещи, которые очень, очень нравятся, и для меня не подлежит сомнению, что Горький сделан из того теста, из которого делаются художники. Он настоящий. Человек он хороший, умный, думающий и вдумчивый, но на нем и в нем много ненужного груза, наприм<ер> его провинциализм.
Вы пишете «не знаешь, откуда чаять движения воды»*. А вы чаете? Движение есть, но оно, как движение земли вокруг солнца, невидимо для нас.
Спасибо Вам большое за письмо, за то, что вспомнили. Мне здесь скучно, надоело, и такое чувство, как будто я выброшен за борт. А тут еще погода дурная, нездоровится. Я всё еще продолжаю кашлять.
Желаю Вам всего хорошего.
Преданный А. Чехов.
На конверте:
Петербург. Его Высокородию Федору Дмитриевичу Батюшкову.
Литейная, 15.
Сухомлинову М. И., 25 января 1900*
3015. М. И. СУХОМЛИНОВУ
25 января 1900 г. Ялта.
Милостивый государь
Михаил Иванович!
Получив от Вашего Высокопревосходительства извещение об избрании моем в почетные академики по Разряду изящной словесности*, имею честь покорнейше просить Вас передать Отделению выражение моей глубокой признательности.
Не откажите принять уверение в совершенном почтении и преданности Вашего покорнейшего слуги.
Антон Чехов.
25 января 1900 г.
Ялта.
На конверте:
Петербург. Его Высокопревосходительству Михаилу Ивановичу Сухомлинову.
Императорская Академия Наук
От Почетного Академика А. П. Чехова
Чехову Ал. П., 25 января 1900*
3016. Ал. П. ЧЕХОВУ
25 января 1900 г. Ялта.
25 янв.
Седой братец! Посылаю тебе вексель на тысячу рублей*. Запоздал немного, потому что сам сильно запутался и потерял всякое соображение и руки опустил растерянно, кладя латки на свой финансовый кафтан, который, очевидно, починить никак нельзя.
Мать здравствует. Я то здоров, то хвораю. Известие об избрании в академики пришло, когда я был нездоров, — и вся прелесть пропала, так как мне было всё равно.
Не печатай, пожалуйста, опровержений в газетах*. Это не дело беллетристов. Ведь опровергать газетчиков всё равно, что дергать чёрта за хвост или стараться перекричать злую бабу. И шмули, особенно одесские, нарочно будут задирать тебя, чтобы ты только присылал им опровержения. Из всех беллетристов, каких я знал и знаю, только два писали опровержения: ты и Потапенко. И Потапенку всегда за это ругали, и сам он всякий раз раскаивался. Даже если бы напечатали, что ты делаешь фальшивые бумажки, то и тогда нельзя опровергать; единственный случай, когда прилично нам печатать опровержение, это когда приходится вступиться за кого-нибудь. Не за себя, а за кого-нибудь.
На телеграмму я ответил вчера поздно вечером*, тотчас же по получении.
«Россия» имеет большой успех в провинции, «Нов<ое> время» падает и падает*. И, по-моему, вполне справедливо.
Ну, будь здрав. Напиши хоть 2–3 строчки, как и что. Кланяйся своим.
Твой Antoine.
В редакцию «Русской мысли», 26 января 1900*
3017 В РЕДАКЦИЮ «РУССКОЙ МЫСЛИ»
26 января 1900 г. Ялта.
Журналу, двадцать лет выражавшему лучшие стремления русской интеллигенции*, и ее благородному представителю Виктору Александровичу, нашему другу, милому, доброму, родному человеку шлю поздравления, сердечные пожелания счастья. Чехов.
На бланке:
Москва. «Русская мысль».
Гольцеву В. А., 27 января 1900*
3018. В. А. ГОЛЬЦЕВУ
27 января 1900 г. Ялта.
27 янв.
Милый Виктор Александрович, я послал телеграмму*, все-таки позволь еще поздравить тебя письменно. Поздравляю тебя, крепко обнимаю, крепко жму руку и прошу верить, что я люблю тебя и почитаю, как редко кого. В последние 10 лет ты был для меня одним из самых близких людей.
Я всё жду того молодого ученого*, о котором ты писал, а он всё не едет. Где он? Конечно, мы его устроим. Погода здесь скверная, в феврале она будет хуже, но, говорят, ялтинский воздух обладает целебными свойствами и в дурную погоду. Я, начиная с 17 янв<аря> (день именин и возведение в бессмертный чин*), был болен и даже подумывал, как бы мне не обмануть тех, кто выбрал меня в «бессмертные», но ничего, ожил и теперь здравствую, хотя, впрочем, с мушкой под левой ключицей. Доктор нашел, что в правом легком совсем хорошо, лучше, чем было в прошлом году. А кроме всего прочего, титулярная болезнь — геморрой.
Идея открыть читальню в Ст<арой> Рузе мне совсем не нравится*. Ведь в Ст<арой> Рузе ничего нет, кроме парома и трактира, — это раз; во-вторых, хорошей читальни открыть всё равно нельзя, и, в-третьих, от чтения книжек в читальнях мужики нисколько не умнеют. Надо бы стипендии. Когда будет твой 25-летний юбилей, я предложу в честь твою дать полное гимназическое и университетское образование какому-нибудь «кухаркиному сыну», столь ненавистному твоим принципиальным противникам.
В скором времени к тебе по своему делу явится студент (кончивший в ялтинской гимназии), бедняк большой. Его зовут: Максимович, Георгий Андреевич. Пожалуйста, не откажи принять его и поговорить с ним.
«Вопль» Крестовской* хорошая вещь; всё хорошо, кроме названия. Вещь в стиле толстовского «Семейного счастья», в манере попахивает старинкой — и так всё деликатно и умненько. Маминская повесть* — это грубая, безвкусная и фальшивая чепуха.
Поклонись Вуколу*, поздравь его с прошедшим юбилеем.
Будь здоров и счастлив.
Твой А. Чехов.
Меньшикову М. О., 28 января 1900*
3019. М. О. МЕНЬШИКОВУ
28 января 1900 г. Ялта.
28 янв.
Дорогой Михаил Осипович, что за болезнь у Толстого, понять не могу*. Черинов ничего мне не ответил*, а из того, что я читал в газетах и что Вы теперь пишете, вывести ничего нельзя. Язвы в желудке и кишечнике сказывались бы иначе; их нет или было несколько кровоточивших царапин, происшедших от желчных камней, которые проходили и ранили стенки. Рака тоже нет. Он отразился бы прежде всего на аппетите, на общем состоянии, а главное — лицо выдало бы рак, если бы он был. Вернее всего, что Л<ев> Н<иколаевич> здоров (если не говорить о камнях) и проживет еще лет двадцать. Болезнь его напугала меня и держала в напряжении. Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не люблю так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру. Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шаршавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него бы это было беспастушное стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться.
