Гусейн Гусейнов - Солнечный огонь
Переводчик неуверенно посмсцрел на Бегичева.
- Давай, давай, и я посмеюсь, - подбодрил тот.
- У нас, господин, с древних времен место такое было - Ворсиран, начал Ованес, - о жителях оттуда слава далеко шла, очень у них странные обычаи и потому все веселые рассказы - про них. Вот пришли два ворсиранца в гости. Хозяйка перемешала черных жуков с черным изюмом и подала на стол. А жуки и поползли во все стороны... Один из гостей и говорит другому: "Давай съедим сперва этих, которые с ногами, пока безногие спят!"
Бегичев невольно заулыбался вслед за остальными.
- Хороша байка! - похвалил он. - Но все же отдыхать пора. Завтра большой переход. Следующий привал в Нахичевани.
- Мы знаем... - обронил Ованес. - Нахичевань - древняя армянская земля. Это был большой город в средневековой Армении. Там вызревал самый отборный виноград, и самое лучшее наше вино было оттуда...
- А я считал - там магометане испокон веков жили, - задумчиво произнес Бегичев, - в Нахичевани ведь почти нет армян...
- Теперь будут, - уверенно произнес Ованес и что-то сказал по-армянски напряженно глядевшим на него соплеменникам, те одобрительно зацокали.
- Благословит Бог русского царя! - торжественно продолжал Ованес по-русски. - Под его сенью день избавления близок, воссияла надежда, что имя Армении и вековая ее слава оживут на лице земли. Воскреснет великое царство Армянское от моря до моря, соберется рассеянный народ!
Пока Ованес говорил, Бегичев с нарастающим удивлением смотрел на этого всегда тихого и незаметного парня. Сейчас его плечи распрямились, голова была гордо вскинута, лицо обрело воинственную жесткость. Он напомнил капитану проповедника, выступающего с кафедры. Казаки даже притихли, не менее командира озадаченные преображением привычно-услужливого толмача.
- Надо же... - присвистнул простодушный Гурьянов. - Великое царство армянское... - И Бегичев поймал быстрый и брезгливый взгляд, брошенный переводчиком на казака. Он хотел чем-нибудь осадить заболтавшегося армянина, но передумал.
Что-то томило и мучило Ивана Дмитриевича, пока он шел от костра к своей палатке, то ли какая-то невысказанная мысль, то ли предчувствие какое... И разнылось плечо, напоминая об ударе кабардинской сабли.
- Да, отвел Господь, боком клинок пошел, - неожиданно для себя сказал он вслух, останавливаясь уже у самого входа в палатку. И мрак ночной внезапно отступил в его глазах перед яростным блеском той, пережитой им давней кавалерийской атаки лоб в лоб.
Луна стояла уже высоко. Тихо фыркали, ржали, переминаясь, кони. Погрузился в сон весь ведомый им караван. Только вспыхивали тут и там огоньки дозорных костров. Тянуло дымком, запахами жарившегося на деревянных вертелах мяса, свежеиспеченного на решетках хлеба.
"Не будет здесь мира!" - покачал головой Бегичев, откидывая полог палатки, и даже не удивился тому, что знает это определенно, что ему открылась сия истина в том необманном прозрении, которое нисходит однажды на всякого, кому удается, хоть на самое короткое время, увидеть изнанку вершащихся событий и человеческих душ.
Командир Отдельного кавказского корпуса, Его сиятельство граф Иван Федорович Паскевич-Эриванский уже с раннего утра сидел за письменным столом в своей резиденции в Тифлисе. Отгремели военные баталии и пышные чествования по случаю его побед, а дел в его канцелярии накопилось немало. Сейчас он пригласил к себе своего секретаря Петра Максимовича Устимовича, чтобы вместе с ним разобраться в ворохе противоречивых донесений, которые он имел в связи с переселением из Персии сорока тысяч армян в пределы границ Российской Империи. Дело это было важнейшее. За ним пристально следил не только Карл Васильевич Нессельроде, вице-канцлер, министр иностранных дел. Сам Государь выказывал живейшее участие в этом многотрудном предприятии, которое поручено было непосредственно осуществлять полковнику Лазареву.
Но, кажется, не все концы сходились с концами, как доносил усерднейший Лазарь Якимович. Граф немного поморщился. Разумеется, он знал, сколько у того возникло трудностей и с ассигнованиями на переселенцев, пришлось даже у тифлисских армян занять, и с тем, что не все дотошно рассчитали с переселением. Неожиданный приток нового народа в Эриванскую и Нахичеванскую области произвел в них недостаток хлеба. Пришлось часть переселенцев срочно направлять в Карабахское ханство, где, предполагалось, есть запасы изобильные и надежные. Лазарев действовал в отношении своих соплеменников с попечительством заботливого отца, однако имелись известия, что не всегда он придерживался строго завета, данного ему Паскевичем: никого к переселению не принуждать. При этой мысли Иван Федорович вздохнул и наконец обратил свой взор на почтительно стоявшего Устимовича.
- И что же, Петр Максимович, изложено в том письме от Лазарева на имя Аббаса Мирзы? - спросил он, иронически приподняв брови.
- Полковнику Лазареву пришлось извиниться перед наследным принцем насчет духовенства, приехавшего из Эчмиадзинского монастыря в область Салмасскую. Епископ Стефан и архимандрит Николай еще до заключения мира и советами, и угрозами вынуждали тамошних армян к переселению. И Лазарев буквально написал Аббасу Мирзе, что "война изобретает все средства ко вреду своего неприятеля".
- Своеобразное извинение... - усмехнулся Паскевич. - Дерзок полковник! Ловко примазался к нашей победе. Но дело сделано! - Он слегка хлопнул ладонью по столу. - Надо отдать должное Лазарю Якимовичу, что сейчас, осенью, мы обо всем этом переселении говорим в прошедшем времени.
- Да уж, Ваше сиятельство, - вставил Устимович, -полковник постарался, стремительно, за три месяца, с марта по июнь завершил начатое. А у нас надежда одна - лишь бы на пользу государства Российского.
- Надеюсь, - Паскевич впервые улыбнулся. - Наш умнейший и милейший Александр Сергеевич Грибоедов в донесении своем графу Нессельроде этим летом писал, что цветущей промышленностью своей и торговыми оборотами армяне приносили в год дохода Персии сто тысяч туманов, более полутора миллиона рублей ассигнациями! Вот почему за них так держался шах Аббас! Да и стеснения их в Персии были незначительны. К чему только приведет это переселе ние?.. Нет здесь лишней земли...
Паскевич помолчал. Взглянул в окно на аллею чинар вокруг своей резиденции, потом на портрет Государя Императора Николая I, украшавший его большой и обустроенный с комфортом кабинет. Опытный чиновник, Устимович догадался, что Его сиятельство терзает все же легкое сомнение по поводу переселенческой кампании. Тем более что перед ним на письменном столе лежал некий документ, но что это был за документ оттуда, где стоял Петр Максимович, разглядеть было невозможно, хотя он имел зоркий глаз.
- Я хотел тебе одну записку показать... - прервал затянувшееся молчание граф. Очень на него было не похоже теперешнее его поведение. В делах Паскевич был скор и решителен по-военному. - После сражения под Карсом у меня в лагере под Ахалкалаками наездом побывал Грибоедов. Мы много о чем беседовали... Он мне обещал запиской некоторые свои размышления направить сразу по приезде в Тифлис, да заболел лихорадкою, а потом озаботился женитьбою.Впрочем, ты это знаешь... Теперь вот, имею... - Паскевич поджал упрямый рот и осторожно постучал крупными пальцами по тому документу, который столь долго интриговал Петра Максимовича. - Ты здесь присядь, прочитай внимательно. Затем обсудим.
Петр Максимович бережно взял из рук Паскевича протянутые бумаги. Только вчера вечером он получил из Тавриза от горячо любимого им Александра Сергеевича письмецо, где тот, в частности, просил его поздравить от лица всего персидского посольства и от четы Грибоедовых графа Паскевича с награждением и получением Андреевской ленты. С этой мыслью, собственно, и шел нынче утром в канцелярию Устимович. Но начальник своим настроением переменил планы Петра Максимовича. Устимович устроился в кресле в глубине по-англицки мрачного кабинета начальника поближе к окну и углубился в чтение присланной Грибоедовым "Записки".
"Записка о переселении армян из Персии в наши области"
Вашему сиятельству угодно было узнать досто вернее чрез меня о способах, которые были приняты к переселению армян из Адербейджана, и о нынешнем их водворении в наших областях.
Вот истина по сему предмету, как она мне известна: полк[овник] Л[азарев] почитал себя главным побудителем этой эмиграции, о чем, как Вам известно, он изъяснялся довольно гласно, но неосновательно, потому что армяне никакого понятия не имели о нем, будучи единственно движимы доверенностью к России и желанием быть под ее законами. Трактат давал им на сие полное право. Деятельными орудиями при переселении были: кн[язь] Аргуминский, Гамазов, а другие подчиненные офицеры действовали уже под их влиянием. Полк[овник] Л[азарев] помышлял только о сочинении прокламаций, довольно неуместных, между прочим, о формировании регулярного армянского ополчения, полагая даже включить в круг своих замыслов хотя благонамеренно, но необдуманно, и самый Карабах и прочие области, имеющие свое начальство и где особенной власти от давно учрежденных не могло не быть допущено. Кн[язь] Аргутинский представлял ему несколько раз о его поведении, как это все хвастливо, ветренно и бесполезно. Все прочие дела полк[овника] Л[азарева] были такого же рода и не стоят того, чтобы о них распространяться. Должно только прибавить, что он человек пустой, но не безнравственный, не способен утаивать казенных денег и делать вред умышленно.
