Хозяин белых оленей - Константин Валерьевич Куксин
— Долго? — возмутился Коля. — Да этот «буран» проклятый, я думал, вообще не доедет: раз десять перегревался! Хорошо еще, с запасом времени выехали. Два раза нарты опрокинулись, а уже под конец, когда с Оби выезжали, веревки лопнули, которыми шкуры связаны были, — рассыпалось это шкурье по всей трассе! Еле собрали… В следующий раз сам вози свои экспонаты, если тебе быстрее надо!
— Ладно, прости, Колян! Не горячись! — примирительно сказал я. — Просто поезд скоро отходит, а нам еще багаж оформлять…
— Ну так иди, оформляй! А я здесь посижу! — проворчал юноша и отвернулся.
Я подошел к окошку багажной кассы:
— Здравствуйте! Можно груз на Москву отправить?
— Какой груз у вас? — спросила пожилая женщина в форме железнодорожницы.
— Нарты и оленьи шкуры!
— Молодой человек, мне не до шуток! — возмутилась кассир. — За вами еще люди стоят!
— Да никто и не думал шутить! — несколько обескураженный реакцией женщины, я тоже повысил голос. — Мы действительно везем в Москву нарты и шкуры, для музея!
— Бред какой-то! — покачала головой кассир, закрыла окошко и вышла в зал: — Ну и где эти ваши шкуры?
Мы прошли во двор багажного отделения, и я не без удовольствия увидел, как вытянулось лицо моей спутницы.
— Та-ак… — протянула она, — груз у вас, мягко говоря, негабаритный… Санки надо взвешивать, а вот шкуры, молодой человек, отправить я не смогу.
— Почему? — возмутился я. — Нормальные шкуры, у меня на них даже чек есть!
— Да что мне ваш чек? Шкуры сырые, все в крови какой-то. А если оттают по дороге? Весь вагон провоняет, кто платить будет?
Сказать по правде, я тоже опасался, что шкуры могут оттаять еще до Москвы, но честно посмотрел в глаза кассиру и на одном дыхании соврал:
— Не оттают. Я прогноз погоды смотрел. До самой Москвы — жуткие морозы!
— Ну, пеняйте на себя! Если СЭС ваш груз по дороге выкинет или оштрафует — сами будете платить! И еще: купите у меня большие мешки, в них шкуры сложите — не буду же я на каждом олене номер багажной квитанции ставить?
На взвешивание нарт ушло много времени и сил. Огромные заледеневшие сани с трудом помещались даже на багажных весах, и я с ужасом смотрел на цифры, которые кассир записывала в квитанции: самая легкая нарта весила сорок килограммов, а самая тяжелая — семьдесят пять…
«Да, вообще удивительно, как старый “буран” эту тяжесть сюда приволок!» — думал я, подтаскивая очередную нарту к весам.
Пока мы с Петром взвешивали нарты, Майя с Колей упаковывали шкуры в мешки и зашивали грубой ниткой через край. Наконец на всех нартах и мешках были поставлены номера, и я пошел расплачиваться.
— Ну, молодой человек, сколько лет здесь работаю, а такой груз впервые отправляю! — покачала головой кассир и улыбнулась: — Вечером мужу расскажу, он не поверит. В Москву люди шкуры и санки начали возить!
Выйдя из багажного отделения, я подошел попрощаться с Петром:
— Спасибо еще раз! — пожимая руку ханту, тепло сказал я. — Буду в Москве на экскурсиях рассказывать, как мы нарты через весь Ямал на твоем «буране» везли!
Петр улыбнулся, мы накинули рюкзаки и побежали к поезду. Едва мы заскочили в вагон, как состав, мягко качнувшись, стал набирать скорость, и вскоре цветные домики станции Лабытнанги за окном сменились однообразными белыми просторами тундры. До Москвы оставалось чуть менее двух тысяч километров…
Книга четвертая. Мандалада
Тревожный звонок
На праздник в Музей кочевой культуры съехалось много гостей. Были делегаты от администрации района, директора и учителя школ, множество детей. Но самое главное — из разных регионов Крайнего Севера прибыли представители коренных народов: эвенки, ненцы, селькупы, ханты, чукчи… Они приехали на свой праздник — в музее открывалась Северная коллекция.
Прошел почти год с нашего возвращения из тундры. Привезенные экспонаты были описаны, отреставрированы, возле чума красиво расположился аргиш из нарт, с таким трудом доставленных из Лабытнанги. И вот настал день торжественного открытия новой коллекции. Конечно, чум принимал гостей и до этого, почти каждый день к нам приезжали группы детей и взрослых, желающих познакомиться с культурой оленеводов Ямала. Но после официального открытия чум должен был получить статус самостоятельного музея, который мы решили назвать «Северное стойбище».
На площадке между чумом и монгольской юртой установили микрофоны и колонки, и после речей официальных лиц, говоривших о толерантности, этническом многообразии России и воспитании в духе терпимости молодого поколения, начался концерт. У меня было ощущение, что я оказался на празднике в одном из национальных поселков Севера. Селькупы пели, эвенки плясали, но больше всего мне понравилось выступление ненки, которую звали Татьяна Лар. Невысокая улыбчивая женщина пела необычную песню, где голос прерывался звуками природы: очень правдоподобно певица имитировала, как лаяли собаки за чумом, квохтали, взлетая из-под снега, куропатки, бежали по твердому насту олени…
После концерта представители Ассоциации коренных малочисленных народов Севера торжественно перерезали ленточку перед входом в чум, и гости прошли внутрь. Селькупы, эвенки и чукчи с любопытством разглядывали жилище, замечая, что у них все устроено по-другому. А вот представители народов Ямала принялись спорить: ненцы утверждали, что чум хантыйский, ханты, напротив, говорили, что чум ненецкий. Пришлось мне рассказать, что мой чум скопирован с чума Гаврилы Затруева, где традиции двух народов тесно переплелись, но ненцы и ханты продолжали спорить, настаивая, чтобы их культуры в музее были представлены отдельно.
— Ну и где я второй чум поставлю? — терпение мое подошло к концу. — Да и, потом, люди приходят в музей неподготовленные, им разница в деталях орнаментов неинтересна. Ведь культуры ненцев и северных хантов действительно похожи! Другое дело — чукчи. У них и жилище, и одежда сильно отличаются от ямальских…
Я поискал глазами в толпе гостей представителей Чукотки, надеясь на их поддержку, но те куда-то подевались. Неожиданно за меня вступилась та самая певица с Ямала, Татьяна Лар, чье выступление мне так понравилось:
— Ну что вы на него напали, а? Не стыдно? — ненка укоризненно покачала головой. — О толерантности говорили, говорили — и забыли, да? Русский парень привез чум, о нашей культуре рассказывает, а вы его обижаете. Вот привезите сами чум в Москву, откройте музей и делайте там все по-своему!
Нападавшие на меня представители хантов и ненцев сразу ретировались, и дальше экскурсия по чуму прошла без эксцессов.
На банкете, который мы организовали в большой казахской юрте, я подошел к ненецкой певице:
— Спасибо, что поддержали, Татьяна! Я понимаю, ошибок, наверное, много допущено, вот люди так
