Дочь царского крестника - Сергей Прокопьев
В девяностые годы я подал на суд, нанял адвоката, он оформил запрос, чтобы дали моё дело ознакомиться. Меня вместе с адвокатом пригласили в здание архива ФСБ. Заходишь, одни двери – охрана, двое с пистолетами, другие двери, снова вооружённые охранники. Идём дальше, сидит дежурный офицер, по его указанию завели в отельную комнату без окон: «Ждите». Минут через двадцать-тридцать приносит женщина дела, две толстенные папки, что в Хайларе на меня завели.
Я полистал одну папку, вторую, разволновался – не могу читать… Потом на крыльце адвокат спросил:
– А вы видели, что показала на вас Артёмова?
– Нет, а что?
Пусть, думаю, перескажет.
– Ну, и не стоит давнее ворошить, – ушёл от ответа.
Лишь обронил: наговорила, что я вёл агитацию против Советского Союза.
А потом до меня дошла информация от земляков, что Аня в Москве запилась. Человеком всё же оказалась порядочным по большому счёту…
При аресте у меня отобрали очень дорогой перстень, часы золотые. Пообещали вернуть при освобождении. Но в деле изъятие не зафиксировано. Забрали и присвоили. И кто преступник? Мало того, что раскручивали дела на пустом месте, зарабатывая звёздочки, ещё и грабили.
Я им говорю:
– Это не оружие, зачем забирать?
– Не положено! Потом вернём.
И положено было в чей-то карман…
Генерал
Допросы вели не в Кудахане. Оттуда перевели всех арестованных, то есть задержанных, в бывший японский военный городок. Заборы кирпичные – метров шесть высотой. Японцы, прибрав к рукам кусок Китая, серьезно обосновывались. Строили на века. Благо дармовых рук миллионы. Ведут нас пэпэшатники по городку, сворачиваем в одном месте – кирпичная стенка на уровне человеческого роста сплошь исстреляна, до половины выкрошена пулями. Гильзы валяются. Сразу в голове зароились невесёлые мысли. Друг друга толкаем, показываем на стену, шепчемся:
– Здесь расстреливают.
Каждый подумал: «Вот зачем подальше от Хайлара привели». Кто-то глазастый заметил:
– Крови-то нет, везде была бы от расстрелов.
Поселили в доме с комнатами японского стиля. Заходишь – обувь оставляешь, залезаешь на возвышенность с татами, столик маленький. Наше дело подневольное, на татами развалились, лежим. По очереди следователи вызывают. Меня два дня допрашивал капитан, две недели подполковник писал за мной, потом к генералу привели. После генерала тишина. Генерал, подводя итог работы со мной, захлопнул дело и бросил:
– Все ваши дела и опилок не стоят!
– Зачем тогда держать? – говорю. – Отпустите.
– Ишь ты! Не так скоро Москва строилась.
Как-то мы в нашей арестантской комнате расшумелись, заспорили, охрана открывает дверь:
– Что вы тут болтаете?
И вызвали парня, если память не изменяет – Алексей, приказывают ему:
– Выходи!
Он рукой нам помахал:
– Всё, ребята, я на свободу!
До этого уверял:
– Меня обязательно выпустят, я на советских два года работал, у меня радиостанция была.
Молодой – двадцать лет.
Не очень его россказням верил: что за шпион, всем подряд о подпольной работе треплется, тем не менее – отпустили.
Сейчас думаю: может, наседкой был.
А мы дальше сидим. Правда генерал обнадёжил:
– Жду распоряжения из Москвы, вот-вот должно прийти, сразу вас освободим! Многих. Которые замешаны в гражданской войне на стороне белых, тех оставим. Остальных освобожу.
Уверенно сказал.
Человек в неволе за всякую соломинку хватается, а здесь сам генерал пообещал. Я размышляю о дальнейшей жизни, планы строю. С дикторством эпопея закончилась, надо в Харбин подаваться. Хорошо бы на железную дорогу устроиться…
Но вдруг что-то изменилось в смершевском ведомстве: засуетились они, забегали. Адъютант генерала заглянул и сказал:
– Знаете, чанкайшистские войска разбили 8-ю народную китайскую армию.
И добавил:
– Это плохо.
Не знаю, насколько ченкайшисты подгадили, погнав части Мао Дзе-Дуна, однако вместо обещанной свободы, нас повезли в Россию. Перед отправкой на вокзал построили на улице, поздняя осень, конец ноября, ночь, генерал вышел и повинился:
– Извините, что наболтал вам. Так в жизни бывает.
Искренне нам обещал и чувствовал себя виноватым. Во всяком случае, мне так показалось. Мог бы и не выходить к нам, не извиняться…
Москва прислала срочную депешу: не отпускать никого, всех, кого взяли, везти в Советский Союз. Виноват или нет, был карателем в Белой армии или нет, воевал у Семёнова, Каппеля, Колчака или нет – не имеет значения…
Поезд
При погрузке в вагоны первый звонок прозвучал: мы не люди, мы – скоты. Набили впритык один к другому. Потерпите, дескать, до Читы недалеко ехать. Конвойные кричат:
– Ещё двое осталось!
Каждый арестант на учёте, конвой головой отвечает. А вагоны под завязку. Слышим, крики с перрона:
– Куда мне девать?!
– Впихивай! Твою мать!
Втолкнули. Двери кое-как закрыли. Как ехать в таких невыносимых условиях? При дыхании друг друга раскачиваем. Я впередистоящего тесню, дышать мешаю, он мне.
Погрузили, и стоим. Полчаса, час… Смотрю, передо мной парень опустился на корточки, на коленке записку карандашом настрочил, в щель вагона сунул. Можно сказать в никуда. Другой просит:
– У кого есть бумага?
Писали: я такой-то, нас увозят в СССР. В надежде, что клочок поднимут добрые люди и передадут родственникам. Многие уцепились за призрачную возможность сказать о себе. Но доходили весточки. Мне потом рассказывали: «Записки, что вы из вагонов бросали, люди поднимали и отдавали родственникам». Был уже мороз, снег… Нас в Хайларе погрузили в вагон и десять часов стояли. Задубели. Ждали три вагона с такими же бедолагами, как мы, из Харбина. Наконец подогнали их, подцепили, слышу, снаружи возглас:
– Сейчас отправят их!
Двинулся состав. Стоим сельдями в бочке. Кто-то умный предложил рассчитаться по номерам, чётным сесть, а нечётным стоять. Потом поменяться. Получилось как в анекдоте про козу. Бедолага взмолился к небесам: «Помоги, Господи! Не могу больше! Детей – воз! Теснота! Жена – змея! Тёща – зверь! Содом и Гоморра! Сил больше нет так жить!» Бог посоветовал поселить в доме козу. С ней и подавно невмоготу сделалось. Взмолился опять: «С козой вообще житья не стало, хоть в петлю». Всевышний даёт новый совет: убрать скотину из жилища. Без козы жизнь бедняге показалась раем. Вот и мы – одни сидя едут, другие стоят. И так хорошо. При дыхании не раскачиваем друг друга, не стесняем. Свободно лёгкие
