Что увидела Кассандра - Гвен Э. Кирби
Мы не замечаем мужчину, пока не оказываемся слишком близко, когда поворачивать уже поздно. Он сидит на небольшой каменной стенке напротив общежития, его волосатые ноги закрывают проход. Меган тыкает Кайсу, которая тыкает Бекки, которая тыкает Лизу, которая щиплет себя за лицо.
Вот секрет, который все знают: нас легко напугать. Мы видели видосы про то, как бывают опасны незнакомцы, друзья и бойфренды. Мужья и отцы. Но мы гордые. И самое главное: никто из нас не хочет быть той, которая убежит и всех подставит.
Мужчина приподнимает бейсболку.
– Гроза идет, – говорит он. Его борода – будто тень на лице.
Мы смотрим в небо, проверяем, есть ли этому какое-то объяснение, пришел ли он сюда, чтобы что-то нам показать. Но там все те же облака, тот же звездный узор.
– Еще ливанет, а уж потом распогодится, – говорит он.
Мы закрываемся тишиной, как щитом.
Он посмеивается и встает, все еще загораживая нам дорогу.
– Никогда не видел девушек с такой прической, – говорит он, и мы вдруг понимаем, что он обращается к Кайсе.
Он проводит рукой по ежику на ее голове, палец задевает ее ухо, и даже Кайса выглядит слишком потрясенной, чтобы ответить.
– Тебе идет, – говорит он и отодвигается ровно настолько, чтобы мы могли протиснуться мимо, вытянувшись в одну тонкую линию. Последняя из нас, зайдя в общежитие, захлопывает за собой дверь и еще долго тянет на себя ручку, хотя мы все слышали, как щелкнул, закрываясь, замок.
В нашем общем номере с выключенным светом мы разыгрываем наш страх, подбираем к нему аккорды. Кондиционер разогнался на полную, пот на наших спинах холодеет.
– Я думаю, он все еще там, – говорит Меган. Она сидит, скрестив ноги. Рядом с ней на кровати Лиза, прислонившись к стене, вертит в руках деревянный резной свисток в форме черепашки.
– Надо кому-то сказать, – говорит Лиза.
– Бродяжничество – это незаконно, – говорит Бекки. – Нельзя ошиваться где попало.
– Я уверена, что он все еще там. Вы чувствуете это? – Мы чувствуем. Мы уверены, что он все еще там. – Мне посмотреть в окно? – спрашивает Меган.
– Он тебя заметит, – говорит Лиза.
– Да наплевать, – отвечает Меган, но не двигается с места.
Из окна видно дерево, освещенное уличным фонарем. Мы рады, что наша комната на третьем этаже и тот мужчина слишком крупный, чтобы забраться наверх по тонким ветвям.
– Может, он серийный убийца, – говорит Бекки.
Мы сидим, обкатывая эту мысль в нашем воображении. Он убивает девочек, которые приезжали сюда до нас, по одной группе каждое лето: сначала флейтисток, потому что они самые красивые, затем он обнаруживает, что гобоистки доверчивые, а у контрабасисток самые большие футляры, в них очень удобно складывать камни. Он привязывает тяжелые черные футляры к их слабым коленям; девочки не всплывут, когда он сбросит их тела в глубокое озеро. Мы представляем его подвал, где лежат разные инструменты, его собственный тайный оркестр.
– У нас в городе, – говорит Меган, – был один мужик. Жил в домике на отшибе со своей женой, но однажды осенью она погибла в аварии, ее протаранила в говно убуханная чирлидерша. Поэтому всю зиму он провел один. А зима в Мэне длинная. До фига длинная. Все в городе пытались понять, умер он или сошел с ума, и в первую же оттепель шериф отправился к нему проверить, что к чему. Когда шериф вернулся, он не сказал ни слова, собрал вещи и уехал из города. Потом владелец ресторанчика, крепкий такой мужчина, пошел в тот дом. А вернувшись, сказал жене, что они вместе с дочерями переезжают в Нью-Мексико, где, как он слышал, жить полегче. Несколько месяцев никто больше в тот дом не заходил, пока однажды ночью туда не отправились две чирлидерши, которых взяли на слабо. А может, и не на слабо, а потому, что они тупые очень, точно не знаю. И вот подходят они к дому. Внутри горит тусклый свет. Они тихонько поднимаются по лестнице в своих крошечных чирлидерских топах и коротких юбочках, открывают дверь и видят мужика, совершенно вроде нормального: он сидит за столом и решает кроссворды. Эй, говорят они, и тут он поворачивается, и они замечают, что у него нет кожи на половине лица, плоти на половине ребер, а левая рука гниет. Он ел себя по кусочкам всю зиму. Тут он увидел их форму, схватил их, связал и жрал кусочек за кусочком всю следующую зиму!
Последние слова Меган кричит во всю глотку и хватает Лизу, которая взвизгивает.
– Это не смешно, – говорит Лиза.
– Худшая страшилка, которую я когда-либо слышала, – говорит Бекки.
– Ну, жену того чела и правда чирлидерша убила, – говорит Меган. – Но к концу зимы он просто сильно схуднул.
Нам грустно представлять этого человека, но еще лучше мы чувствуем романтику его страданий, чувствуем, как сильно, должно быть, он любил свою жену, и нам хотелось бы, чтобы какой-нибудь мужчина так же сильно страдал из-за нас.
– Во время первого футбольного матча той осени, – говорит Меган, – он подсыпал в кулер с водой мышьяк. Все игроки и чирлидерши померли. Помпоны, оранжевые пластиковые стаканчики и тела валялись по всей боковой линии.
– Да ты пиздишь, – говорит Бекки, но не очень уверенно.
– Как скажешь, – говорит Меган.
Кайса лежит, прислонив ноги к стене.
– Как думаете, он умный или тупой? – говорит она, как будто мы все это время молчали. – Наш мужик. Это самое важное.
Кажется, лучше бы он был тупым, ведь мы-то умные. Но раз уж мы такие умные, наверное, мы можем представить, как себя поведет умный мужчина. А вот чего ждать от тупого? Тупой мужчина, думаем мы, медленный и неуклюжий, но у него в руках огромный тесак, и ночью он проломит нашу дверь – такой бессмысленный поступок, что мы останемся абсолютно беззащитными. Нас пробивает дрожь, и, как будто мы приманили его своими мыслями, в окно ударяет камешек, звук короткий и резкий, и как только мы думаем, что это ничего не значит, что-то снова бьет по стеклу. Лиза начинает плакать. Негромко. Мы знаем, что с ней случались очень плохие вещи.
– Думаешь, это он? – шепчет Бекки, как будто нас можно услышать.
– А кому еще там быть? – говорит Меган.
– Надо срочно кому-то сообщить, – говорит Бекки, – ребят, я не шучу. Нам надо сказать вожатым.
