Аббатиса - Лорен Грофф
А вдали, на монастырском пастбище, монахини, заслышав рокот воды, поднимут глаза, увидят, как по сухому руслу мчится пенный поток с таким грохотом, точно скачет галопом табун лошадей, и закричат от радости.
Вульфхильда стоит на вершине дамбы рядом с Мари и глядит на огромный серый матовый пруд.
Мари окидывает взором окрестности. У нее получилось. Она выстроила плотину, она перекрыла чашу и наполнила ее водой. Мари ощущает сияние в руках, ногах, животе.
Она чувствует себя королевой. Папессой римской.
Вульфхильда тяжело дышит. Последнее время она часто кашляет, и чем дальше, тем хуже, теперь вот хрипит. Мари смотрит на свою управляющую, берет ее за руку, замечает, как бледно ее загорелое лицо, как исхудало крепкое тело. Ты здорова ли, с тревогой спрашивает Мари и чувствует, что Вульфхильда пышет жаром.
Приболела немного, со слабой улыбкой отвечает Вульфхильда. Дышать больно.
Ты так много работаешь, отвечает Мари. Езжай-ка домой, отдохни хорошенько. Мари посылает за Нест, наказав лекарке явиться домой к Вульфхильде, иначе управляющая лечиться не станет и непременно уедет куда-нибудь по делам обители.
Монахини удаляются, по пути, как могут, латают дыры, прорубленные в лабиринте: весной они вернутся, посадят здесь кусты и деревья; в обитель они идут вдоль ручья. Монахини помоложе, вдохновленные бурлящей белой водой своих трудов, поют и танцуют, монахини постарше смеются и хлопают в ладоши.
Келарша Мамилла, зная, что в этот день завершатся работы, сговорилась с кухарками, и вместе они зарезали и зажарили упитанную свинью, напекли маслянистых пирогов с луком-пореем, и самое вкусное – сварили молочный суп с пряностями.
Два дня Нест отправляет осторожные известия: Вульфхильда серьезно больна, но болезнь держится в ее легких, дальше не идет.
На третий день Мари едет к Вульфхильде, на двор выбегает Нест, постаревшая от усталости. Плечи ее напряженно застыли подле ушей: без Беатрикс некому ее успокоить. Ох, Мари, произносит она, мне очень жаль, но к Вульфхильде нельзя, больше всего ей сейчас нужен отдых.
Ягнятся первые овцы, Года с помощницами ночует на пастбище в хитроумных домиках на колесах. Не так уж тут неудобно, говорит Года, когда Мари приходит ее навестить, по крайней мере, не пахнет ногами и ветрами, как в дортуаре. Субприоресса привязывает еще мокрую, еще окровавленную шкуру, снятую с мертворожденного ягненка, к ягненку осиротевшему, и дрожащий малыш тычется носом в новую мать, а та, обнюхав его, испускает вопль, похожий на плач страдающей женщины.
Висящая во влажном воздухе изморось сгущается в колкий дождь со снегом. Мари бредет по грязи обратно в обитель, думает о ягненке в шкуре мертвого ягненка, гадает, в чем смысл этого предзнаменования.
В уборной она вытирается насухо, но потом, поразмыслив, велит приготовить ванну, Мари вспоминает Вульфхильду, как приятно было бы той опустить измученное тело в горячую воду, Мари понимает, что бессильна подать утешение Вульфхильде через собственное тело, но все же надеется, что чары ее прародительницы Мелюзины передадутся вот так, по воздуху, ведь фея тоже любила принимать ванну. Кто знает, какими невидимыми путями странствует волшебство.
Из-за дождя темнеет рано, не успели отслужить вечерню, как уже начался комплеторий. Мари ложится, хотя еще не устала. Темная мгла сочится, окутывает землю, что-то сумрачное и большое крадется, невидимое Мари. Дождь хлещет в окна.
Мари лежит без сна и наконец слышит топот бегущих ног, отчаянный звон колокола; она поднимается, догадавшись, что случилось то, чего она так боялась. Мари накидывает древний котиковый плащ – она надевает его, разъезжая по делам аббатства, – выбегает из дома и через сад мчится на двор. В темноте суматоха, кто-то вопит: ручей вышел из берегов, вилланки кричат на своем трудном английском, одна подходит к Мари – лицо ее мрачно под капюшоном плаща – и говорит: ох, инда ягняти загинут в экую сырь. Мари вспоминает о Годе и монахинях, что ночуют на пастбище, и ледяная рука стискивает ее сердце. Она велит Асте и трем крепким вилланкам тотчас скакать к плотине, берет поспешно зажженный факел и со всех ног под темным косым дождем мчится на пастбище. Она бежит, бежит, кажется, не добежит никогда, ноги ее вязнут в земле.
Наконец она замечает на холме сгусток тьмы; приблизившись, Мари видит, что это спасенные овцы, монахини по пояс в воде мечутся по затопленному полю, спасают оставшихся. Во мраке плывет что-то белое: захлебнувшаяся овца. Мари заходит в студеную воду по пояс, по грудь. Холод пронизывает ее, мокрый хабит липнет к ногам. Мари находит овцу, та стоит на мертвой сестре, испуганно перебирает передними ногами; овца в два раза крупнее ребенка и неистово мечется, но Мари хватает ее и относит на холм. В полумраке все кажется темным, вдалеке зажигают факел, мерцает бледная шерсть, на холме маячит облако овец, они жмутся друг к другу. Загораются новые факелы, и Мари видит: вода поднялась чересчур высоко, большинство монахинь накроет с головой, не выбраться, они с плачем цепляются друг за друга. Силы у Мари уже не те, что раньше. Но она все равно возвращается к овцам – вода ей по грудь, – берет по одной под мышку и уносит на холм. Снова, снова, снова и снова, уже по шею в воде, Мари держит над головой ягненка, он обмяк, но дышит.
Года рвется к ней в темноте – простоволосая, без покрова, стриженую голову мочит дождь, глаза-щелки, – достаточно, кричит Года, достаточно, мы уже потеряли достаточно, не хватало потерять еще и аббатису. Достаточно. Мари слышит, как ее саму бьет дрожь, из нутра к горлу подкатывает стон, она не может его удержать, не может удержать зубы, чтобы не стучали. Мари кладет голову Годе на плечо, субприоресса обнимает ее. Будет, произносит она на своем родном английском, будет, спокойно, успокой сердце, моя дорогая, моя матушка, точно Мари испуганная телица, холодные струи дождя стекают по ее шее.
Утро обнаруживает размеры утрат: три дюжины овец утонули, с ними теленок – слишком маленький, не доплыл до укрытия, – и одной монахине вода попала в легкие. Дамбу сломали, сообщает Аста, на восстановление потребуется три дня. Бедных мокрых овец для безопасности перегнали в сад. Бессловесные беспамятные твари весело тыкаются носом в корни яблонь, ищут гнилую падалицу. Ягненок в чужой шкуре волшебным образом уцелел. Он резвится в
