Судьбы - Владимир Иванович Шлома
Вспомнил, как потом он купил себе велосипед. Так уже можно было жить, это не то, что пешком по трем селам мотаться. Теперь после обеда он даже немного отдохнуть успевал. Сын подрос, и тоже на ветеринара выучился. Теперь их было уже двое, уже и выходные дни удавалось выкраивать. Но про сына Ивану вспоминать не хотелось. В отличие от отца, который никогда не пил на работе, да и в нерабочее время выпивал крайне редко, (а было ли у него это нерабочее время, когда могли вызвать в любой момент), сын не мог отказаться от рюмки водки, которую ему предлагали почти на каждом вызове. В результате Николай спился, и Иван опять остался единственным ветеринаром на три села. А годы брали свое, уже и крутить педали велосипеда стало ему тяжело. Тогда колхоз выделил ему лошадку, которая находилась у него дома. Иногда он ездил на ней верхом, но чаще на телеге. С работой справлялся, казалось бы никуда не спешил, а везде успевал. По-прежнему поднимал скотину на ноги, промывал и запускал работать остановившиеся желудки. Почти до восьмидесяти лет работал. А когда и перестал работать, то тоже не сидел сложа руки и не лежал дома на диване, как сейчас, а помогал дочери и зятю по хозяйству, да что там помогал, все домашнее хозяйство было на нем. Вот только за последний год он сильно ослабел. Уже не может ни воды из колодца вытащить, ни скотину покормить, ни навоз убрать. Сам с трудом до туалета доходит. Странные люди, ну чему тут можно завидовать? И его мысли уносятся в прошлое. Вот говорят, что он прожил хорошую жизнь. А что там было хорошего? Что они знают про его жизнь?
Почему-то вспомнилось раскулачивание. Раскулачивать пришли, когда отца почему-то не было дома. Разрешили надеть на себя свою одежду и по маленькому узелку взять в руки, больше ничего брать не разрешалось. Мать одела одиннадцать своих детишек, в маленькие узелки положила немного хлеба и детское бельишко, себе же даже узелок не связала, так как руки у нее были заняты, на руках у нее была самая маленькая Паша, полгодика всего. Закутала Пашу в надетый на себя тулуп и все вышли на улицу, где их уже ждала телега. И тут при свете морозного дня старший разглядел, что на Харитине одет новый тулуп.
– Ну ка снимай тулуп, сучка кулацкая! – закричал он на мать.
Та стояла, явно не понимая, что от нее хотят. Не собираются же они раздевать ее на таком морозе? Но именно это они и хотели, уж больно добротным был новый тулуп. Один из активистов подскочил к растерянной матери и стал стаскивать с нее тулуп. Маленькая Паша выпала из рук матери в снег, и громко заплакала. Ваня подбежал и поднял сестричку на руки, вытирая снег с ее маленького личика и успокаивая. А мать осталась на морозе в одной старенькой кофточке. Их всех погрузили на телегу и повезли на самый край села, где стояла маленькая, на данный момент ничейная хатка, возле которой их и выгрузили. Хорошо еще, что в своем селе оставили, а не вывезли на Урал, как других раскулаченных. А какие они кулаки? В хозяйстве была одна коровка и две лошадки. На то, что на эту одну коровку у них одиннадцать детей, никто даже не посмотрел. После раскулачивания некоторые дети умерли, другие погибли во время войны, в том числе на войне погиб и их отец. В итоге после войны в живых их осталось пятеро: Николай, Федор, он Иван, Дуся и младшая Паша. Сейчас в живых осталось только двое: он и Паша, тоже уже вся больная.
И опять мысли уносят его в прошлое. Вспомнилось начало войны. Немцы пришли в село как-то совсем неожиданно. Только накануне вечером мобилизованных на фронт молодых ребят, в том числе и двух его старших братьев Петра и Михаила, построили в колонну и пешком отправили на Змиев, а уже на следующий день утром в село пришли немцы. В тот же день и узнали, что отправленную колонну перехватили немцы и всех расстреляли. Ему тогда еще и четырнадцати не было, но его, вместе с другой молодежью, немцы отправили на работы в Германию. Там он четыре года работал у какого-то бюргера на ферме, ухаживал за коровами и поросятами, вместе с ними в подсобке и спал. Ему тогда повезло, голодным он никогда не был, всегда можно было съесть пару картошин из того корма, которым он кормил свиней. И немец был не очень злой, бил редко.
Все он выдержал, все пережил, но так плохо как сейчас, ему еще никогда не было. Он чувствовал свою ненужность, и это его сильно угнетало. Вместо помощника, каким он был в последнее время, он становится обузой для дочери и зятя. А ведь раньше на нем все держалось, и он даже думал, что без него они не справятся, и все развалится. Оказывается, он переоценивал свое значение, ничего не развалилось, справляются и без него, он им теперь только мешает. Зять делает вид, что все нормально, а дочь начинает на него покрикивать, то не там встал, то не там сел, везде он ей мешает, наверно у покойной матери научилось. Та в последние годы своей жизни постоянно на него кричала, он ей тоже везде мешал. Но тогда он еще мог куда-то уйти, чтобы не слышать всего этого крика и визга, а теперь уже никуда не уйдешь, ноги не носят, приходится все выслушивать и терпеть. О…ох, как это унизительно. А что будет дальше? Что будет, когда он не сможет и до туалета дойти? Нет, этого нельзя допустить, пока он еще кое как может ходить и распоряжается своим телом, нужно что-то решать. Он уже достаточно пожил, то, что будет дальше, это уже будет не жизнь, это будут сплошные мучения, как физические, так и моральные. К физическим болям за последний год он уже привык, постоянно болит все тело, он даже затрудняется назвать ту часть тела, которая у него не болит. А по ночам ноги так выкручивает, что уснуть невозможно, и он всю ночь ворочается, мешая спать дочери и зятю. Иногда
