Г Владимов - Три минуты молчания
- Клавка, зачем ты все же в море-то пошла? Или денег моих мало показалось? Могла бы и пожить на них.
Вот тут наконец она смутилась. Вся красная стала, даже вырез порозовел.
- Миленький, про деньги я все скажу. Обязательно, а как же? Я тебе их все верну. Наверно, с этого надо было начать... Ну, прости. Я так обрадовалась, когда тебя встретила. Но ты - неужели только из-за них про меня вспоминал?
- Сколько ж ты мне вернешь?
Опять она поежилась, обняла себя за локти.
- Все, что было. Триста с чем-то.
Так. Решили они, значит, со мной поделиться. Моим же собственным поделиться. Испугались, вдруг я скандал начну. Ведь я от них прямиком в милицию попал, а что, если я заявил там, и милиция свой розыск начала, ждет лишь, когда я с моря вернусь, вспомню каких-нибудь свидетелей... Торгаша, гардеробщика в "Арктике". Таксишника, который нас вез, - их на весь город человек двадцать и наберется. Так лучше меня опередить, вернуть мне какую-то долю, и с нас взятки гладки, остальное - ты у своей Нинки на Абрам-мысу посеял, пусть там и поищут. Не для того ли ты за мной "в море пустилась"? Бог ты мой, сколько мороки! Знали б вы, что я на них крест поставил.
- Ну, мы все кончили про деньги? - она спросила.
- Да, все.
Она помолчала.
- Может быть, там больше было?
- Не было.
- Вот, слава Богу... А другого разговора у нас не будет? Не приготовил, да?
Так и спросила - "не приготовил"?
- Вот здорово, еще я специально готовиться должен?
- А как же? Разве я не думала, какие тебе скажу слова, когда встречу? Просто не вышло... из-за этих денег. Никак я не могу к тебе пробиться. То так жить без меня не мог... Обиделся, что тогда тебя побили?
- Ну, за это я отдельно как-нибудь посчитаюсь.
- А так тебе и надо, если хочешь знать. Ты вспомни, как ты себя вел. Или совсем ничего не помнишь?
- Ладно, - я сказал. - Кончили обо всем. Никакого разговора у нас и быть не должно. Кто я тебе? И ты мне - кто? Поняла?
Она кивнула молча.
- Эти ты мне вернешь, а все остальное, что вы из меня вытрясли... пользуйтесь, никуда я заявлять не буду.
- Там, значит, больше было?
- А то не знаешь?
- Сколько же?
- Тысяча. Ну, почти тысяча.
- Ой, много! - вздохнула чуть не горестно. - Где же ты столько растерял? Может, когда на Абрам-мыс ездил?..
- Клавка, - я сказал. - Ну, что ты финтишь? Насквозь же я тебя вижу!
- Господи, ну не знаю я, где твои деньги! Пропили они, наверно...
- Пропили?!
Отчего меня так поразило, что именно пропили? Ну, ясное дело, не дворцы же они строили с хрустальными палатами на мои шиши! Но я так представил себе - вот я сегодня с этими бочками.., а они там, на берегу, в каком-нибудь шалмане; может, даже в тот самый час... Хорошо ли им пилось? Хорошо ли вспоминалось обо мне? Может, и пропустили по одной за мое драгоценное. Вот так. Пропили. Я их - убью. Ну, я же их убью, другой же кары у меня нету для них. Пусть меня судят. В суде, в зале, свои же будут сидеть, такие же моряки или их жены, они-то знают, как я эти шиши заработал. И вот пришли подлые лодыри, нелюди, сволочь подзаборная, и накололи меня на эту девку, и ограбили. И добро бы еще употребили эти деньги на что путное. Так нет же. Промотали. Пропили...
- Уйди, - сказал я Клавке. - Уйди, пока я тебя не пришил тут же. Никогда мне не попадайся на глаза.
Она себя взяла за плечи, как будто ей тут-то и стало холодно. Прикрыла наконец свой вырез.
- Что ты на меня кричишь? - спросила, чуть не со слезой в голосе. Хотя я не кричал, я тихо ей это сказал, сквозь зубы. - Думаешь, я боюсь тебя, бич несчастный? Что ты можешь мне сделать? Чем ты мне грозишь? я, знаешь ли, криканная. Мужиками битая. Родителями проклятая. Ревизорами пуганная. Мне за себя уже ничего не страшно. А ты вот - жизни не понимаешь, рыженький! С тобой по-хорошему, а ты на людей кидаешься.
- Я еще на тебя не кинулся. Я еще всех слов тебе не сказал.
- Да уж какие ты там слова для меня приберег... Слышала, и сама умею.
Она пошла от меня, застучала каблучками по палубе. С полдороги повернулась, спросила:
- Говорят, вы на промысле остаетесь?
- Тебе-то что?
- Теперь - ничего. Вам счастливо, с пробоиной. Авось не потонете. Значит, до апреля?
- Значит, так.
- Ну вот, в апреле и получишь свои деньги. Скажи хоть спасибо - я эти-то у них отняла. Когда они в коридоре их подбирали.
- Постой...
- Да нет уж, я все сказала, что тебя мучило. А стоять мне больше некогда. Я тоже, знаешь, тут не пассажирка.
Она ушла в тамбур и прикрыла броневую дверь с задрайками.
Лицо у меня горело как ошпаренное. Так, значит? Не понимаю я в жизни? Я закурил, глядел на траулеры, которые внизу шарахались и бились об кранцы. Может быть, и не понимаю... Вообще, все так гнусно вышло, и ведь вовсе я не собирался скандалить. Но почему я верить ей должен - когда уж так погорел хорошо? И еще спасибо ей скажи. А зайди за этими деньгами в апреле, так, может, без шмоток последних останешься, там такая шарага. Надо бы кореша взять с собою, он и свидетелем будет, и поможет в случае чего. Главное этой кошке не верить, никому не верить, когда дело грошей касается, это дело вонючее, тут все сами не свои делаются...
Ладно, закрыли пока тему, пошел я эту лавочку искать. Спустился на четвертую палубу - и сразу в другую жизнь попал: ковры по всему коридору, стеклянные двери, переборки пластиком обшиты - "под малахит", в салонах телевизоры, читальные столы, ребята в бобочках играют в пинг-понг. То-то сюда дикарей неохотно пускают: поди, приглянется им здесь - так и с траулеров посбегают. От нас же только отдача требуется, а живут - другие. Ну, правда, они наших денег не получают, да хорошо б нам их как-то попридержать наши деньги, тоже не выходит.
И Клавка эта запутанная все-таки не шла у меня из головы. Отчего-то мне и жалко ее вдруг стало. Ну прибилась она к этой роскошной жизни, кому-то небось и в лапу сунула, чтоб ее сюда взяли, да может, как раз мои кровные и пригодились, - так ведь какая цена вшивым этим деньгам: сколько еще юлить приходится перед бичом-то "несчастным", страхом душу уродовать, любовь, видите, изображать! В общем, я так решил - не пойду я за ними в апреле, разве что она сама захочет меня разыскать. Не понимаю чего-то - так лучше от этого подальше.
Вломился я в лавочку - в сапожищах, как бегемот, заорал с порога:
- Бритвы электрические есть?
А там - тишина, как в церкви, тихонько вентилятор жужжал, и два парня в бобочках чинненько беседовали с продавцом, отрез на костюм выбирали. Все только покосились на меня и головами покачали: видали дурня с мороза?
Аив самом деле - чего спрашивать? Да тут всего, что душа пожелает, навалом: и костюмы, какие хочешь, из шевиота, из бостона, и бритвы эти пяти сортов, и лезвия "Блюз Матадор", и транзисторные приемники, и магнитофоны со стереофонией. А платить - ничего не надо. Вот просто не надо-и все. Только предъяви матросскую книжку, чтоб тебя там, в ведомости, отметили, и пальцем ткни: "Вот это мне заверните". Тоже великое слово - "потом"! Оттого ты себя и впрямь Рокфеллером чувствуешь, хватаешь чего ни попадя, а потом-то и окажется при расчете, что всего на какой-нибудь месяц и заработано - пожить. А то еще, бывает, и в долгу окажешься: ведь по аттестату, покуда плаваешь, тоже капает - жене, детишкам, родителям. Спалил бы я эту лавочку - сколько б биографий спас! И свою, между прочим: как минимум я из-за этого "потом" лишних две экспедиции отплавал.
Лично я ничего не стал покупать, только бритву взял по Шуркиной книжке - самую, конечно, дорогую, Шурка ж мне не простит, если дешевую. Продавец мне чего-то мурлыкал - как она включается на 127, на 220, как ножи менять, а я думал - еще повезло Шурке, что он до этой лавочки не дорвался, он бы не бритву, он бы сейчас два костюма отхватил, которые потом в шкафу будут висеть ненадеванные, покуда жена не загонит в комиссионке за полцены. Когда ему костюмы носить? Удивительно - каким горбом, какими мозолями мы эти деньги зашибаем и как стараемся побыстрее размотать! Но может быть, если таким горбом, такими мозолями, такой каторгой, так это уже - и не деньги? Может, они уже как-то по-другому должны называться? Неужели же я за деньги жизнь отдаю? Не согласен. А вот для Клавки-то этой - они, пожалуй, деньги. Она их, как я, не размотает, все в дело пойдет. Так чего ж я на нее кидаюсь? Бог с ней, пусть пользуется, все - справедливо. И мне сразу легче стало.
А больше на всей этой базе мне делать было нечего. Если даже и знакомые плавали, где их найдешь в этом муравейнике.
У главного трапа дрифтер меня завернул. С каким-то он дружком беседовал - сам в телогрейке, в шапке на глазах, а дружок - причесанный, брюки в складочку, ковбойка с коротким рукавом. Но веселые одинаково, прямо лоснились.
- Погоди, Сеня, сейчас сети доберем, поможешь мне. Разговор у них с дружком был серьезный:
- Сатаны меня занесли на этот пароход! - дрифтер говорит.
- Да, не повезло тебе, - дружок отвечает.
- Перейду на другой, вот те крест истинный.
- Конечно, себя ценить надо.
