Виль Липатов - Сказание о директоре Прончатове
- Товарищ Прончатов говорит неправду, - медленно продолжал Вишняков. Переоборудование лебедок он задумал давно, а осуществил только сейчас, после смерти Михаила Николаевича... - Парторг секунду помолчал, затем неторопливо повернулся к Цыцарю. - Прончатов карьеру делает! - спокойно продолжил Вишняков. - Вот потому и затаился с лебедками...
С того самого мгновения, когда заговорил парторг, Прончатов не отрывал глаз от Цукасова - когда парторг оживал, Цукасов на него глядел с простым любопытством, потому у губ Цукасова прорезались острые и тонкие складки, а когда парторг закончил речь четко сформулированным обвинением, Цукасов вопросительно посмотрел на Прончатова, словно говоря: "Ну, а это что такое?"
- У тебя все, товарищ Вишняков? - спросил Цыцарь. - Ты все сказал?
- Пока все! - отрезал парторг. - Когда будет надо, я еще пару слов скажу...
За окнами кабинета улица опять была пустынной; давно разошлась по домам первая смена, работала вторая, и по тротуару шли только мальчишки с удочками, которые, ловчили попасть к вечернему клеву. Удили, черти, ельцов возле самых лебедок Мерзлякова, хотя кругом стучало и гремело сырое дерево. Ребятишки прошли, несколько секунд на улице никого не было, а затем вышла на тротуар рыжая собака с обрубленным хвостом.
- Еще вопрос! - медленно сказал Цыцарь. - Бог с ними, с лебедками, бог с ними...
Заведующий промышленным отделом еще понизил голос, старательно нацелил взгляд в глаза Прончатова, положив ногу на ногу, вдруг принял свободную, благодушную позу.
- Есть сигналы, товарищ Прончатов, что ты неправильно ведешь себя в быту, - извиняющимся голосом сказал Цыцарь. - Прости, что вникаем в это дело, но сам знаешь... Ты у народа на виду, народ с тебя берет пример...
Рыжая собака с обрубленным хвостом двигалась вдоль тротуара, и, так как Прончатов по-прежнему глядел на нее, к собаке постепенно повернулись все - и секретарь обкома Цукасов, и Цыцарь, и секретарь райкома Гудкин. Собака шла к конторе, и Прончатов наконец вспомнил, чья это собака - ночного сторожа.
- Я не буду отвечать на ваш вопрос, товарищ Цыцарь! - негромко сказал Олег Олегович. - Только уважение к такой высокой партийной инстанции, как обком...
Прончатов осекся, так как увидел похолодевшие глаза Леонида Гудкина. Секретарь райкома сидел уже так, что, казалось, был готов вскочить, бросившись к Олегу Олеговичу, закрыть ему рот ладонью. А заведующий отделом Цыцарь улыбался такой родственной ослепительной улыбкой, какой, если надо, умел улыбаться и Прончатов, так как товарищ Цыцарь получил как раз то, чего добивался, и Олег Олегович отчетливо услышал, как заведующий отделом говорит в обкоме: "Рыльце-то у Прончатова в пушку! Отказался отвечать на вопрос!"
- Ну и здорово же ты зазнался, товарищ Прончатов! -со вздохом сказал Цыцарь. - Возомнил себя богом, который не подвластен критике. Зазнался, зазнался ты, Прончатов!
И тут произошло неожиданное: Олег Олегович весело расхохотался.
- На обвинение в зазнайстве ответа нет! - смеясь, заявил Прончатов. - Я сам, товарищ Цыцарь, иногда позволяю себе пользоваться таким нечестным приемом.,. - Он поднял кисть руки и вяло помотал ею в воздухе. - Хотите, я вам продемонстрирую, как обвинением в зазнайстве можно угробить любое хорошее дело, любую здоровую инициативу? Ну, хотите?..
Секретарь райкома Гудкин уже не делал предостерегающих жестов - он сидел грустный, ко всему безразличный. "Дурак ты, Прончатов, круглый дурак!" - говорило лицо Гудкина. И он был прав! На вое вопросы заведующего отделом Прончатову надо было отвечать охотно, смотреть ему в глаза преданно, время от времени говорить сокрушенно: "Ошиблись, Семен Кузьмич, исправимся!" - а когда речь зашла о неправильном поведении в быту, сокрушенно разведя руками, признаться: "Было такое дело, Семен Кузьмич! Приехал в воскресенье на рейд слегка выпившим. Никита Нехамов, буть он неладен, уговорил. Так что сигнал Куренного правильный. А вот насчет племянницы - поклеп, навет, по злобе врут, Семен Кузьмич!" И Цыцарь бы растаял, довольный тем, что Прончатов поддается воспитательным мерам, говорил бы потом в обкоме: "Много нам пришлось возиться с Прончатовым, но зато теперь..."
Вот как надо было вести себя Прончатову, а он вместо этого на Цыцаря глядел холодно, катая желваки на скулах, сидел в кресле вольготно, сильные пальцы необдуманно сжимал в кулаки. Именно поэтому Цыцарь медленно повернулся к секретарю обкома с таким выражением на лице, словно хотел сказать: "Я же вас предупреждал, Николай Петрович!" - огорченно пожал плечами.
- Не выходит у нас разговор с Прончатовым, не выходит, Николай Петрович! - сказал Цыцарь. - Разрешите мне не задавать больше вопросов.
Он все расставил по своим местам, этот могучий Цыцарь. Выходит, это не он расспрашивал Прончатова, а выполнял волю секретаря, выходит, не его вопросы были обращены к Олегу Олеговичу, а цукасовские, не только, выходит, Цыцарь беспокоился за судьбу Тагарской сплавной конторы, а и секретарь обкома. И как ни был зол на заведующего отделом Прончатов, не мог все-таки пересилить себя - восхитился им: "Голова! Умница!"
- У меня вопросов больше нет, -повторил Цыцарь. - Может быть, Николай Петрович...
- Я хочу сказать! - мерным голосом вмешался парторг Вишняков. Конечно, Прончатову не хочется отвечать на вопросы, но придется! - Он угрожающе сдвинул брови. - Я уж не говорю за то, что товарищ Прончатов в первое воскресенье июня приехал на рейд выпивши, что о его развратной связи с врачихой знает весь поселок, но вот за профсоюзное собрание я скажу... Вишняков поднял руку, из стороны в сторону пошевелил указательным пальцем. Ты почему, Прончатов, на профсоюзном собрании среди членов президиума организовал коллективную пьянку? Это раз! А во-вторых, кто тебе позволил уклониться от голосования? Дисциплина в партии для всех одинаковая, Прончатов!
Он напоследок еще раз пошевелил пальцем, раздвинув брови, принял прежнюю позу. Теперь его лицо ничего не выражало - даже удовлетворения не было на нем.
- Я все сказал!
Секретарь обкома на этот раз не смотрел на говорящего Вишнякова, и вид у "Цукасова был такой, точно он отсутствует. Когда же в кабинете опять наступила тишина, Цукасов поднял голову.
- Олег Олегович, - спросил он, - вы готовы в августе принять два новых крана?
Прончатов вздохнул, повернулся к Цукасову, потерев пальцем переносицу, так посмотрел на него, точно не понимал вопроса. Какие краны? Почему? О каких кранах можно говорить здесь, в кабинете, где сидят Цыцарь и Вишняков? Краны! Боже, это же из другой жизни... Потом до Прончатова все-таки дошел смысл вопроса.
- Да, да, - рассеянно ответил он. - В августе примем краны...
У Олега Олеговича был такой вид, словно он просыпается, - встрепенулся, повеселел, осмысленно глянул на секретаря обкома. Август, краны... Черт возьми, л что он ответил Цукасову?
- Николай Петрович, - засмеявшись, спросил Прончатов, - правильно ли я понял, что в августе мы получим электрические краны?
- Правильно!
Олег Олегович окончательно пришел в себя: встряхнувшись, энергично поднялся, обойдя стол, сел рядом с Цукасовым. Известие было таким значительным, важным, что Прончатов мгновенно превратился в того главного инженера, который сидел в кабинете до прихода партийного начальства властными, жестковатыми сделались его глаза, губы затвердели.
- Ну, наконец-то! - облегченно проговорил Олег Олегович. - У механика Огурцова сегодня большой праздник!
Прончатов почувствовал, что ему очень не хватает Эдгара Ивановича; его подвижного иронического лица, свободных движений, привычки садиться на стул задом наперед. Как обрадовался бы механик! Не будут теперь стоять возле берега лебедки Мерзлякова, скрипеть старое дерево, визжать ржавые тросы; современный, индустриальный пейзаж придет на берега рек - могучие фермовые конструкции, ослепительный свет прожекторов, вознесенный высоко в небо серый металл.
- Краны, краны...
Прончатов вдруг как бы заново увидел, перечувствовал все эти дни, что пришли после смерти Михаила Николаевича; его, прончатовские, тревоги за Тагарскую сплавную контору, попытки удержать дело в своих руках, короткие ночи и длинные рабочие дни. Три месяца прошло как во сне, жизнь была беспокойной, точно у кочевника, который не знает, куда ведет его незаметная тропа. Три месяца были длинными, словно прошло три года, и ему отчего-то вспомнилось то утро, когда он провожал отца, уезжающего на рычащем катере, а он, Прончатов, поклялся никому не отдавать Тагарскую контору... Он вспомнил: над Сиротскими песками колобродило солнце, Обь пошевеливалась в ложе, как хорошо проспавшийся человек, обская старица курилась в глинистых берегах. И он наклонился, посмеиваясь, зачерпнул горсть речной воды, не пролив ни капли, выпил, и ему показалось, что сизая дымка над старицей рассеялась, солнце скакнуло на верх горизонта и тальники стали прозрачными. Вот ведь как все было, а теперь хотелось уйти, исчезнуть навсегда, так как его желания превращались в фарс, делались смешными... Прончатов потер пальцами побледневшее лицо, криво усмехнувшись, вызывающе громко сказал: