Мирза Ибрагимов - Наступит день
Не отрывая глаз от руки Фридуна, в которой, как им казалось, действительно сняло само солнце, все присутствующие слушали затаив дыхание.
Серхан отодвинул стакан с крепким чаем. Забыв о недавнем ожесточенном споре, Риза Гахрамани и Ризван сидели, тесно прижавшись друг к другу.
Мать застыла, прижав руку к подбородку. Добрые глаза ее были внимательно прищурены.
Ферида, только что открывшая калитку Араму, стояла словно завороженная. Боясь нарушить торжественность минуты, Арам приостановился в дверях.
- Друзья! - обвел Фридун товарищей горящим взглядом. - Великая истина открылась мне! Всякая политическая партия, поднимающая в наше время знамя победы за свободу и прогресс, должна освещать свой путь солнцем ленинизма, иначе она будет слепа, будет спотыкаться и падать. В наш век единственное знамя свободы всех народов - это ленинское учение!
Стук в калитку заставил всех насторожиться. Ферида побежала открывать. Пришли Курд Ахмед и Керимхан Азади со своей женой Хавер.
Узнав, в чем дело, Курд Ахмед даже расцеловал Фридуна.
- Спасибо тебе, брат! Я сам давно искал эту книгу, но никак не мог раздобыть. - Курд Ахмед повернулся к товарищам. - Одна мысль за последнее время не дает мне покоя. Я считаю, что наряду с выпуском листовок и брошюр, наряду с организационной и агитационной работой в массах мы должны серьезно заняться и теоретическим воспитанием товарищей. Люди, вступающие на путь революционной борьбы, обязаны хорошо изучить и теорию этой борьбы. Я предлагаю раз в десять дней собираться на специальные теоретические занятия.
- Замечательная идея! - послышалось со всех сторон. Первое занятие взялся провести Фридун. Он собирался осветить вопрос о взаимоотношениях рабочих и крестьян в революционном движении.
Затем перешли к вопросу о распространении брошюры. В Тегеране это дело было поручено Ризе Гахрамани, Керимхану Азади и Хавер. В Мазандеране эту работу должен был провести Серхан, водивший туда поезда. Когда речь зашла о Курдистане, Курд Ахмед сказал:
- Мой хозяин посылает меня в Курдистан. Я возьму с собою сто экземпляров.
Распространение брошюры в Тебризе и других районах Азербайджана Фридун хотел взять на себя, но это предложение не нашло сторонников. Первой возразила против него Ферида.
- Брату Фридуну ехать в Азербайджан опасно, к тому же сейчас он здесь нужнее. Если согласитесь, в Азербайджан поеду я, - неожиданно закончила она.
Все с удивлением повернулись к женщине.
- А ты не боишься? - спросил Фридун.
- Чего мне бояться? - смело ответила Ферида. - Я так провезу, что ни один шпик не пронюхает!
Заметив колебание товарищей, в разговор вмешалась мать:
- А вы не сомневайтесь! Это не женщина, а богатырь. Не сомневайтесь!
Вопрос был решен единогласно. Курд Ахмед научил Фериду, как найти в Тебризе Азер-оглы.
Поздно ночью они поодиночке разошлись по домам. Оставшись наедине с Феридой, Серхан привлек ее к себе.
- Береги себя, Ферида! - сказал он дрогнувшим голосом. Ферида молча, с любовью, прижалась к мужу.
- Теперь уж я ничего не боюсь, Серхан, милый. Клянусь тебе, что я никогда не сверну с нашего пути!.. Не сверну даже под угрозой смерти!..
Ее волнение передалось Серхану.
Он понимал, что Ферида произнесла свою клятву неспроста: она догадывается о страданиях, которые могут встретиться ей на этом поприще, и клятвой хочет укрепить свою волю. Он только собрался ответить ей, как его перебила мать, которая сидела у порога и слышала их разговор:
- Да настанет светлый день и для вас, мои дети!..
После этих проникновенных, прозвучавших, как молитва, слов матери Серхан ничего не сказал, только прижал голову Фериды к груди.
Фридун избегал общества Гурбана Маранди, при случайных же встречах во дворе или в коридорах университета перекидывался с ним лишь незначительными фразами.
Сторонился студентов и сам Гурбан Маранди. Он чувствовал, что за ним установлен полицейский надзор, но ходил по университету с высоко поднятой головой.
Сегодня Фридун пришел в университет задумчивый и расстроенный. Напрасно он старался сосредоточиться на своих учебных занятиях.
Выйдя во время перерыва из аудитории, он заметил у окна группу студентов третьего курса. Среди них был и тот плотный, низкорослый студент, у которого не так давно вышел спор с Гурбаном Маранди.
Гурбан Маранди, который стоял вблизи, поздоровавшись с Фридуном, произнес по-азербайджански двустишие:
К чему желать, чтоб виночерпий подал тебе вина,
Коль солнце поднесло, сияя, чашу свою сполна?
Низенький и плотный студент поспешил к Маранди.
- Здесь Иран, сударь, и язык у нас персидский, а не азербайджанский!
- Знаю, - слегка смутившись, ответил Гурбан Маранди. - Но это двустишие принадлежит Саибу Тебризи и напечатано в книге "Поэты Азербайджана"!
- Учить меня не надо. Я считаю это изменой и преступлением.
Гурбан Маранди при этих словах вспыхнул:
- Измена родине к лицу негодяям! Вы лучше подумайте о себе!
И, все больше горячась, Гурбан Маранди наговорил своему противнику немало оскорбительных слов, не замечая, что к ним подошел декан литературного факультета.
Декан строго подтвердил, что говорить по-азербайджански или читать стихи на этом языке равносильно измене родины.
- Господин декан, это стихотворение Саиба! Прекрасное поэтическое стихотворение! - ответил Гурбан декану.
- Если ты любишь поэзию, - возразил тот, - заучи стихи Саади и Хафиза. А стихи на топорном языке лучше и не произносить.
- Я имел честь доложить вам, что это стихи Саиба и написаны на красивом, звучном языке.
- Не будьте наглым! - вскипел декан. - Делайте, что вам говорят!
- Разве читать стихи на родном языке - наглость, господин декан?
Эти слова окончательно вывели из себя декана.
- Правильно сказал Мустофи, что вас надо кормить ячменем! - крикнул он.
Инцидент этот стал известен дирекции. Директор вызвал азербайджанца к себе и, обвинив его в потере патриотического чувства и в попытке вызвать смуту, объявил, что изгоняет его из университета.
Студенты взволнованно обсуждали это событие. Особенно удручены были студенты-азербайджанцы, курды и армяне, которые чувствовали себя во враждебной среде.
Вечером Фридун рассказал об этой истории Ризе Гахрамани:
- Этим господам шовинистам мало того, что они выжали из народа все соки, они еще разжигают национальную рознь. Какое им дело до того, что счастье человечества во взаимном уважении и дружбе наций?!
Слова эти сильно подействовали на Ризу Гахрамани.
- Ведь и я перс, - грубо проговорил он, - но я стыжусь позорного поведения тех, кто творит зло от имени моей нации. Я горд тем, что пользуюсь вашей дружбой и доверием - твоим, Курд Ахмеда, Арама... Мы - братья, и пусть это наше братство будет залогом единения наших народов! - заключил он убежденно.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Хафиз Билури и Явер Азими в тягостном ожидании сидели в кабинете сертиба Селими. Красные и белые шашки в беспорядке лежали на раскрытой доске. Игра прервалась в самом начале, - тревожные мысли, охватившие игроков, не давали им сосредоточиться. Остыл и чай в маленьких стаканах. Фрукты и сладости лежали в вазах нетронутыми.
Оба знали, что в эту минуту решается судьба их общего друга сертиба Селими.
- Неспокойно что-то у меня на душе... Не сделал бы сертиб непоправимого шага, - сказал Хафиз Билури.
- Мне тоже кажется, что сертиб пошел на слишком большой риск.
- Да, его положение трудное... Сертиб одинок, а противная сторона так сильна.
- Как вы думаете, - решился Явер Азими высказать давно уже мучившую его мысль, - если бы сторонников Селими было больше, чем его противников, принял бы государь его предложения?
- Трудно сказать, - помолчав немного, ответил Хафиз Билури.
- Одно ясно: если предложения Селими будут отвергнуты, значит, нет никакой правды в нашей стране и то, что пишут, и то, что говорят, - все ложь...
Когда раздался стук в калитку, оба друга, вскочив, поспешили навстречу Селими. Тот показался им бледным и осунувшимся.
- Ну как, сертиб? - не утерпел Явер Азими.
Сертиб молча опустился в кресло. Почувствовав недоброе, друзья больше не задавали вопросов.
Сертиб Селими не находил в себе теперь ни желаний, ли стремлений, ни надежд. Все было смято и уничтожено. Он впал в состояние полного отчаяния. Сознание бесполезно прожитой жизни мучило его, а слово "шпион" все еще звучало в его ушах, как ничем не заслуженное, невыносимое оскорбление.
Он вызвал слугу.
- Сними этот портрет! - приказал он.
Уставившись на портрет шаха, слуга на минуту опешил, потом поднялся на стул и осторожно снял портрет.
- Что прикажете с ним делать, сударь?
- Сожги в печке!.. С рамой!
Слуга вышел с портретом, и только тогда сертиб обратился к друзьям, которые продолжали сидеть молча, понурив головы.
