Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
– Загубили дивчину! Ох, загубили!
Классная руководительница зашла поговорить с Сонькой. Учительница была дальней родственницей, знала семью и любила Соньку. Она все понимала, но не знала, как помочь.
– Соня, – сказала она и заплакала. – Соня, тебе надо бежать отсюда. Иначе пропадешь. Заканчивай восьмой класс и уезжай. В Кишинев или в Москву. А я тут присмотрю…
Через год Сонька отправилась в Москву с бригадой земляков.
…Миша Ейский дал Соньке волю. Она ездила на машине по Москве, ела мороженое, покупала братьям джинсы и кроссовки, выбирала французские духи и пила пепси. У нее кружилась голова от бижутерии, купальников, косметики, наборов, приборов, сумочек, кукол Барби, мобильников, сумочек и браслетов… Боже, половина человечества трудится на дамские аксессуары и украшения! Другая половина изобретает мужские аксессуары и украшения. Кажется, уже некому сеять и жать. Разве что молдаване в Кучугурах колупаются на своих огородах. Да на Украине и в Нечерноземье еще водятся хрюшки и есть еще сало с прорезью в русских и украинских селеньях.
Миша Ейский очень любил сало с прорезью и сам ездил на рынок выбирать деликатес. Он никогда ничего не сеял, не выращивал, но денег у него было столько, что он мог бы купить Кучугуры вместе с молдаванами, курами и хрюшками. Только зачем ему Кучугуры с молдаванами? Он взял Соньку, и ему не жалко для нее никаких денег.
Не учел Миша, что Сонька понравится и Пучеглазову. А может, и учел. Это случилось не сразу. Пучеглазов не обращал внимания на девушку. Наверное, год прошел, когда вдруг… Кто знает, когда выскакивает это «вдруг». Министр долго гнал эту мысль прочь, но она копошилась, свербела, кузюкала, пока однажды он не проснулся ночью и не прошептал, задыхаясь: «Это конец… я умру, если не…» Год назад у министра умерла жена, он уже свыкся с одиночеством. Отвлекала работа, мельтешенье людское, гостиницы, приемы, наезженная за годы колея большого начальника.
Однажды Пучеглазов допоздна задержался в доме у Миши. Долго сидели за столом, лениво обсуждали свежие новости, пили кофе. Соня сидела в кресле, по-детски подтянув к подбородку круглые коленки. Впол-уха слушала скучную канцелярию друзей. Когда Пучеглазов засобирался домой, Сонечка вышла и вернулась с парой мужских носков.
– Вам так нельзя. – Она смущенно наклонилась и мизинцем показала дырку на носке министра. – Наденьте новые.
Пучеглазов и Миша засмеялись, захихикала и Соня. Все было как-то по родственному, по-простецки. Министр вдруг (вот оно «вдруг»!) покраснел и пробормотал:
– Э… я… Спасибо, я должник. Дырка, гм… откуда она взялась?
На следующий день Пучеглазов приехал к Мише мрачный и тихий, они заперлись в кабинете. Соня с ужасом смотрела на запертую дверь. Она чувствовала, она знала, что сейчас решается ее судьба. Она не волновалась, когда за спиной скрылись родные Кучугуры. Не смутилась, когда Миша оставил ее в своем доме. Не вспоминала бригадира Михася. Это казалось ей понарошку, игрой, настоящее было сегодня в кабинете, там заходила гроза, копились громы и молнии. Господи, пронеси! Соня дрожала и шептала молитвы.
Через час дверь отворилась. Пучеглазов с пунцовыми щеками прятал глаза, вытирал платком лоб. Миша нервно приглаживал расческой рыжую шевелюру и вызывающе ухмылялся.
– Сонька! – крикнул он весело. – Министр нам честь оказывает! Он просит у меня твоей руки! Он жениться на тебе хочет! И я, как посаженный отец, не против… Как ты на это смотришь, Соня, дочка…
Сонечка едва стояла, крепко сцепив руки. Она смотрела прямо в глаза Мише, моля о пощаде. О милосердии. Она боялась пафоса и мелодрамы, боялась игривости. Пучеглазов спас ее. Он поднял глаза и спокойно, твердо и по-мужски сказал:
– Это серьезно, Соня. Я буду тебе хорошим мужем.
4
После затяжных июньских ливней свалилась жара, перекипало влажное душное пекло. Над садами, над огородами стояло дрожащее марево. Роскошное цветущее разнотравье волнами перекатывалось на пойме. Ветерок разносил по Загряжску запахи донника и медуницы. В пойменном лесу, в непроходимых зарослях терновника неумолчно выщелкивали, неистовствовали соловьи.
Отец Амвросий с Дрюней ходили в пойму собирать травы для сушки. Душицу, полынок, зверобой, чабрец. Травы смешивали и добавляли в чай. От аромата, от вкуса такой заварки человек становился сентиментальнее и, как свидетельствовал Дрюня, очищался от скверны в душе. «Пользительно для организма», – поддакивал отец Амвросий.
Собирая травы, друзья предавались разговорам на самые чувствительные и философские темы. Например, о загробной жизни.
– Есть ли твердые свидетельства, что там я встречу Клариссу… и маму, и отца? – спрашивал батюшку Дрюня.
Отец Амвросий отвечал скороговоркой, стараясь убедить не столько Дрюню, как самого себя. Ему, видно, часто приходилось отвечать на этот вопрос.
– Царство Божие внутри нас. Веришь, значит, есть. Не веришь, значит, нет.
– А ты сам видел там что-нибудь?
– Я тебе скажу, Дрюня, как другу скажу… Только боюсь одного. Можно ли всуе рассказывать об этом? Личный мой опыт сводится к сновидениям настолько явственным, что, проснувшись, я перебираю в уме каждую характерность. Снится мне школьный товарищ, девушка снится, наша, загряжская… Сестра родная снится. Я знаю, что они покойники, и не удивляюсь, как они появляются среди живых, сегодня живущих. Они разговаривают со мной о том, что деется в Загряжске сейчас, что люди говорят о них, покойниках. Они пьют со мной чай, едят селедку с картошкой. И я ем вместе с ними, хотя одновременно леденею душой от мысли, что ем с покойниками. И признаюсь тебе, что не могу различить, где сон, а где явь… Ночь – великое благо для человека, она же и великая тайна есть.
– Ну, это бывает. – Дрюня поддакивает понимающе. – Бывает. Я целые сюжеты с покойниками могу рассказывать. И Кукую нашему апостол Петр во
