Витражи. Лучшие писатели Хорватии в одной книге - Коллектив авторов
или даже с мировыми войнами, то это лишь доказывает, что редукция все еще не получила такой размах, какой бы нам хотелось. Если, скажем, при описании улитки довольно неожиданно появится, как об этом можно прочитать в некоторых пакостных критических заметках, сам Отец Нации, феноменолог обязан в таком случае снять с себя всякую ответственность за этот факт и, разумеется, вести линию улитки, более того, его долг состоит в том, чтобы указать, что Отец Нации приходит и уходит, а улитка просто есть, причем именно там, где и должна быть, то есть в винограднике.
В монографии Вондрачека о дождевых червях «Дождевой червь», работе, соответствующей всем канонам жанра и имеющей 712 страниц, описаны все близкие и дальние родственники этого существа, его склонности и способности, как скрытые, так и явные. Какова роль дождевых червей в мировой истории, Вондрачеку, несомненно, должно было бы быть хорошо известно. Но, учитывая, что в его монографии на это нет ни малейшего намека, уместным будет вывод, что дождевой червь в истории не участвовал, во всяком случае видимым образом.
Определенные сомнения, правда, вызывает тот факт, который Вондрачек не мог бы обойти своим вниманием, да, собственно, он его и не обошел. 1851 год был исключительно богат всевозможными осадками, в том числе и дождями, так что многие источники, в том числе и сам Вондрачек, отмечают настоящее нашествие дождевых червей не только на грунтовых, но и на шоссейных дорогах, связывавших отдельные княжества Германии.
Вондрачек, однако, как это ни удивительно, обходит полным молчанием тот факт, что всего лишь три года спустя, то есть в 1854 году, Роберт Шуман бросился в Рейн. Рейн, как известно, это та река… и так далее.
Моль
В Ежегоднике Британского королевского общества по исследованию сущности сэр Уильям Баттлби пишет: «Беспристрастный исследователь, изучающий заключительные главы “Феноменологии мелкого”, то есть конец тома XXIV, может прийти к мысли, что книга эта все-таки необъективна. Действительно, складывается впечатление, что автор не вполне свободен от предрассудков по отношению к мелким явлениям, иными словами, что для него все мелкое уже по самой своей сути безобразно или даже вредно. Господин Шнайдер видит безобразное и мелкое там, где речь идет, возможно, всего лишь о мелком, между тем в мире мелкого, конечно, вполне возможно найти и что-то хорошее. Даже если на мгновение согласиться, что безобразное и красота, польза и вред измеряются соотнесением с человеком, а человек в свою очередь измеряется соотнесением с британским лордом, осмелимся спросить: “Моль? Но почему моль, а не шелкопряд, например?”»
Сэр Баттлби, чей вклад в науку мы оцениваем очень высоко, найдет ответ на свой вопрос в разделе «Переходные и заключительные статьи» настоящей «Феноменологии мелкого», где одновременно рассматриваются и другие, не столь уж малочисленные замечания, а также дружеские предложения. Касательно последних ожидания составителя оказались оправданными, что подтверждает правильность всего подхода. Тот, кто занимается мелким, рискует обречь себя на одиночество ввиду того, что лишь редкие люди, такие, например, как сэр Баттлби, член Британского королевского общества по исследованию сущности, правда, наряду со своими главными научными интересами, которыми были и остаются именно исследования сущности, обращают внимание на мелкие явления. Создается впечатление, что от научного интереса к мелкому удерживает страх, что незначительность размеров предмета исследования может передаться самому исследователю. Нередки же случаи, когда тот, кто занимается бациллами или бактериями, вдруг просто исчезает, хотя еще миг назад сидел над своим микроскопом, так что, видимо, такого рода опасения небезосновательны. Открытость нашего подхода, разумеется, обязывает нас принять во внимание самые мелочные замечания и даже придирки, при условии, однако, что они касаются мелкого. Многие же, имея в виду нечто мелкое, выражаются довольно крупно. Мы, однако, стоим на той точке зрения, что в малом, равно как и в большом, следует придерживаться темы.
Моль, как действительно точно подмечено, представляет собой своеобразного антагониста шелкопряду. По сути она бабочка, и это лишний раз доказывает, что природа часто награждает высшими признаками более низкие существа. Так, бабочка, сама нежность, сама мимолетная красота, в обличии моли прогрызает дыры в нашей одежде. Особой привередливостью она не отличается, но больше всего любит шерсть. Может питаться и всяким тряпьем, единственное, с чем у нее будут проблемы, так это с новым платьем короля, и в такой ситуации гораздо лучше смогла бы сориентироваться блоха. Наблюдения подтверждают, что цвет моли меняется в зависимости от цвета одежды, которой она в данный момент питается, поэтому мнение, что одежда определяет человека, несомненно, следует расширить, распространив его и на того, кто эту одежду ест. Моль не переносит некоторые запахи, в то время как к цвету она совершенно безразлична. Первое обстоятельство широко используется против нее, второе же ей, так сказать, на руку. Полиглотская ориентация моли доказывается тем фактом, что она с равным успехом может съесть платье и из французского, и из хорватского гардероба. Не важно, каким словом будет называться помещение для одежды, главное – регулярно его проветривать.
Разновидность «книжной моли» умеет питаться и непроверенными идеями, она даже может окраситься в их цвет, если этого требует дух времени. Таким образом, моль может быть олицетворением постоянства, которое проявляется не в сопротивлении, а в исключительной приспособляемости. При этом ясно, что моль при всех изменениях, на которые ей приходится идти в соответствии с тем, чем она в данный момент питается, остается молью. Есть среди моли и такие экземпляры, которые видят в этом какой-то высший смысл. В конце концов, разве все те, кто становился носителем не только цвета, знаков различия, но и самой сути исторических этапов, громыхавших у них над головами, в минуты катастрофических переломов истории не утверждали, что под цветом, знаками различия и в отрыве от сути времен они остались такими, какими и были? То есть, говоря без экивоков, обычными людьми? Правда, исчезло шесть миллионов точно таких же, обычных людей, такой же моли, которая оказалась слишком чувствительна ко всяким газам, но об этом написано в другой книге, которую съела другая моль.
В будущем, в течение грядущего столетия, моль сожрет бумагу, на которой она увековечена, а черви источат полки, на которых стоят тома «Феноменологии
