Складки - Валерий Михайлович Кислов
Обидел и обиделся. Хотя сам виноват.
Винился, каялся, томился, терзался, отчаивался, опускался, трудился так себе, шатался направо, болтался налево, пускался во все тяжкие, гулял куда глаза глядели, влагал, не глядя.
Заблуждался не в меру, блудил, не зная как.
Волочился, вился, увлекался, увивался, валялся в ногах, пристраивался, пользовался, использовал, обижал и обижался.
Простужался. Поправлялся. Радовался и изредка радовал.
Встретился, воодушевился, влюбился, возбудился, вложился, женился, разродился.
Трудился в меру, заботился, обольщался, ошибался, вкладывал, влагал, трудился, заботился, вкладывал, влагал, вкладывал, влагал, выкладывался, выложился.
Простудился и подцепил какую-то заразу. Расклеился не на шутку. Разболелся всерьез. Лечился. Вылечился. Поправился. Обрадовался.
Трудился, выкладывался, сам не зная куда, обольщался, ошибался, обманывался, терзался, простужался, держался, жаловался, плакался в жилетку, лечился, чаще не лечился, поправлялся, оправлялся, радовался, хотя сам не понимал чему.
Пробуждался, возбуждался, блуждал, убеждался, ублажался своим, умилялся чужому, распалялся в меру и влагал не без удовольствия, довольствовался и не довольствовался малым, крепился и не крепился изо всех сил, трудился, не перетруждаясь, терзался, держался, жаловался, плакался в жилетку, обижался, не зная на кого и на что. Обижал.
И нередко.
Крепился, трудился, терзался, иногда распалялся, но вовремя вспоминал, печалился в меру, мирился до следующего раза, держался как мог, жаловался, как умел, плакался в жилетку, обижался до одури. Часто без причины. Обижал. Часто без причины.
Печалился, мирился, молча. Упирался, упрямился.
Свыкался, старался, стирался, как мочало, старел.
Сдувался, сдавал.
Обижался, обижал. Без причины.
Ссохся, скукожился, скрючился.
Наработался, навыкладывался, наобольщался, наошибался, наобижался, нажаловался, наплакался, намучился.
Отмучился.
Преставился.
Всю жизнь как бы держался, держал себя, сдерживал себя в своих (хотя не всегда был уверен, своих ли?) границах, ограничивался, определялся, определял себе предел, отмерял себе меру, метил мету, тему и рему, раму, рамку, рюмку, кромку, и в эти гранки и коронки вжимал, втискивал себя, — вываливающегося, вытекающего, выползающего — нередко защемляя нерв, нрав, норов.
Всю жизнь старался сжимать себя в кулак, сбивать себя в комок, складывать себя без зазоров, склеивать себя по частям, по частицам, сшивать вместе, мечтая рассыпающееся — словно песочное время — неточное бремя плоти — сбить в литой монумент-монолит.
Всю жизнь — собой и собою, себе и себя, дабы казаться, представляться, предъявляться, ся, ся, ся, сам не зная зачем, другим и чужим, а там, после жизни — кем, кому и кого? Ведь по ту сторону и чужое, и другое вроде бы должно раствориться порошком, рассеяться песком, распасться падалью, расклеиться прелью, развеяться пылью, перестать быть. Но как может все, что есть, вдруг перестать быть? Как все сущее может стать несущественным, ничтожным, ничем? Как это возможно? Возможно, свое и чужое быть не перестают, а продолжают, но иначе. Иначе, но как? В каком качестве? Что происходит с телом после того, как тело расклеится, развалится, распадется? Снова склеится? Как клей схватится? Загустеет, затвердеет, закостенеет и даже не костью, а уже камнем ниспадет, падет вниз чего? Вниз куда?
Как в этом уходящем «вниз» падающее окаменевшее тело будет изменяться?
А вот как.
Падая, уменьшаться. Падать, уменьшаясь. А потом наконец пасть в какое-нибудь пекло и там гореть в сине-белом, словно газовом пламени, не сгорая. Вечным беспечным огнем гореть, угорать, но не сгорать и не сгореть, а коптиться, коптиться, коптиться…
А то и закипать, поскольку даже в самом мелком невзрачном камне, как в играющем на свету кристалле, живица волнуется в хрупких трепетных капиллярах. Коптиться, соприкасаясь с другими павшими камнями, двигаясь и даже переворачиваясь на другой бок (хотя боков уже не будет, и переворачивать будет кто?), и опять коптиться, коптиться, коптиться…
А потом?
А потом камушком усыхать, катышком усекаться, чернея. А спустя — какое? — время, быть — какой силой? — изъятым и извергнутым из магмы-коптильни и выброшенным — куда? И ждать, изредка вздрагивая, ждать головешкой, угольком, — через пепел и сажу — до пыли, — когда кто-нибудь возьмет.
А там вдруг раз — и повезет: некто двухлетний подберет, неловко поднимет двумя пухлыми пальчиками, уронит, вновь подберет и начнет, старательно пачкаясь, мять и теребить в мокрой от пота ладошке, а затем, что-то вполголоса лепеча-приговаривая, на чем-то белом чирикать черные каракули и искренне радоваться…
ЗРЕНИЕ 4
… дальше…
… еще дальше…
… все дальше и дальше от гоминидов, которых все больше и больше…
… как можно дальше, уйти в лес — в леса? — отстраниться, отгородиться, отрешиться, от- что там еще?
… все дальше и дальше от гоминидов, которых все больше и больше…
… как можно дальше от загаженных городов, сел, деревень…
… и слушать тихое действо: шепот мха, шорох травы, шелест листвы… шу-шу-шу… и где-то поблизости жу-жу — жужжание жесткокрылых…
… и наблюдать плавное действие хлорофилла, будто насыщать, подпитывать зрачок, не хвастливой пестротой, не обманчивыми кричащими красками, а очевидной истиной — veritas-viriditas — одного благородного цвета, сочетанием его оттенков, сопряжением его тонов…
… все дальше и дальше от гоминидов, которых все больше и больше…
… как можно дальше от загаженных городов, сел, деревень…
… от машин, механизмов, виртуальных устройств, кибернетических организмов — мутанты! мутанты! — от общества, от сообщества, от общественных связей и социальных сетей…
… если недавно был дождь — россыпи кварцевых ожерелий с золотистым проблеском и серебристым отливом, цепочки аквамарина, гирлянды авантюрина, подвески-оливки, сережки-фисташки, кулон-хризолит, все трепещет и все дрожит, дрожь радужных — если на солнце — капель, преломление света, переливание цвета
