А также их родители - Тинатин Мжаванадзе
– Спокойно, папочка, – хладнокровно осадила я сострадающего отца. – Я чувствую по тембру плача, серьезное дело, или он просто дурака валяет.
Проверка показала, что я права: Мишка сидел в кровати и заливался в три ручья только потому, что Саныч вырубил мультики.
– Да ты что, мальчик?! – обалдел папа и сурово посмотрел на меньшого сына. – У меня чуть сердце не разорвалось, а он!
Чихать тот хотел на наше осуждение.
Пришлось укладываться с ним рядом и применять шоковую воспитательную терапию.
– Мишка, – начала я, – вот есть такие дети, у которых нет ни мамы, ни папы, и живут они в приютах, и комнаты у них своей нет, и игрушек нет, и они так хотят иметь свою семью, и одежду им привозят и дарят какую попало, а тебе мы с папой все новенькое покупаем, и комната у вас такая красивая, что мы и мечтать о такой не могли, а ты все рыдаешь и всем недоволен, и не хочешь спать один, и…
Ну и в том же духе прочувствованная речь длилась полчаса. Мишка молча слушал. Саныч сверху подал голос:
– Перестань, я сейчас заплачу.
И не врет – правда заплачет. Но я-то работаю на Мишку, жду реакции. Он молчит и смотрит в темноту. Ну, думаю, ребенок в стрессе, узнал об ужасах жизни.
– Мишка, – не выдержала я, – скажи, тебе их жалко?
– Кого? – недоуменно спрашивает мальчик.
– Как кого?! Детей в детских домах!
– Нет, – брезгливо отвечает Мишка, – они не мылись и потому туда попали!
Саныч сверху начинает квакать и душиться подушкой.
– Да причем тут не мылись, балда! У них мамы-папы нету!
– Нету? – искренне удивляется Мишка. – А кто их застрелил?
Это выше моих педагогических способностей.
– Ну, никто не застрелил… хм, а может, частично и застрелили. А может, они заболели. Или у них не было работы, и они голодали, и оставили своих детей в детском доме!
Мишка смотрел непроницаемо. Я увязла в каких-то не подлежащих объяснению обстоятельствах и заткнулась.
– В общем, единственное, что я поняла, – Саныч всех жалеет, и ему не надо ничего объяснять. А Мишка – форменный эгоцентрист, – поделилась я с папочкой.
Папочка глянул задумчиво:
– Ну, ясное дело, Сандро весь в меня.
Скажите, пожалуйста!
Впрочем, последовавшая дискуссия не для ваших ушей. А вот каким образом тасуются гены – это чрезвычайно интересно. Может, Мишка просто умеет скрывать свои истинные чувства.
Кульминацией борьбы за Мишкину независимость стала его дикая и мерзкая уличная истерика перед воротами ненавистного детсада.
Мое терпение – сами понимаете, не безразмерное, – лопнуло пузырями. И я пошла ва-банк.
– Все, Луку сдали сегодня в приют, – с трагическим видом сообщила я Мишке.
– Почему? – не повел бровью партизан.
– А за то, что орал на улице, что хочет голую Барби, – ядовито напомнила я встревоженному сыну.
Тут как раз пришла на кофе Лукина мама Хатуна, заранее предупрежденная о возможном выкачивании достоверной информации.
– Луку забрали в приют? – недоверчиво спросил Мишка. Хатуна переливчато захохотала.
Мишка опешил. Он во все глаза смотрел на тетку, которая собственноручно отправила такого милого ребенка в это ужасное место – мама же давеча рассказывала про приют.
Через некоторое время он осторожно спросил у Марины:
– А почему Хатуна смеется?
– Она радуется! – хором завелись мы с Мариной. – А знаешь, как мы будем радоваться, когда тебя заберут?!
О Господи, подумал Мишка. Это что за мегеры и фурии, с них станется отправить и меня тоже в приют и потом так весело хохотать.
На следующее утро он без слов оделся и встал возле двери.
– Я иду на работу, – мученическим голосом сказал он, глядя в пол. – Зарплату дайте мне, пожалуйста.
Ура, победа.
Через пару дней пришел в гости Лука.
Мишка, заглядывая в глаза Луке, сочувственно спросил:
– Ну как там, в тюрьме?
Лука увлеченно лопал хачапури и ничего не понимал.
Погибающие от хохота мамки-няньки скорректировали:
– Да не в тюрьме, Миш, а в приюте!
Мишке это все равно. Он смотрит на Луку с подобострастием: еще бы, сидел чувак!
Никаких негативных психологических последствий от шокового эксперимента пока не наблюдается.
Мишка сдается
Белесая жара навалилась на город с самого утра.
Движения замедлены, ничего не хочется – только лечь в воду, как бегемот, и пускать пузыри.
Мишка жары не чувствует. Он подорвался в полвосьмого, пошатываясь, прикнацал к телевизору, нацепил наушники, воткнув штекер куда полагается (вот в технике сечет, паразит!) и с хмурым видом стал смотреть «Джимми Нейтрона».
Я в тоске представила весь последующий ход событий: сначала Мишка откажется умываться, потом завтракать, а потом идти в садик.
Ну уж нет, рассвирепела я и силовыми методами прорвалась через два первых пункта – а с садиком пусть разбирается Марина.
Мишка надел новую майку со Спайдерменом и вышел на балкон покрасоваться перед Анькой.
Та с ним немного пококетничала, потом церемонно извинилась – я, мол, в садик иду, потом встретимся.
Мишка проводил ее глазами и вдруг сказал:
– Я тоже хочу в садик!
От неожиданности я вздрогнула и уронила крышку от чайника.
Неужели войне конец?!
Неужели боец капитулировал?!
Целый год он упорно воевал за свободу и независимость, и вот, когда победа была так близка, он перешел на сторону противника…
Эй, маманя, очнитесь, ребенок хочет в садик!
Однако я недооценила своего сына.
– Он всех заставил себя хвалить, – пожаловалась воспитательница. – Не похвалишь – ноль внимания на порядок в группе. Похвалишь – он шелковый.
– Ну похвалу все любят, наверное, – косясь на Мишку, попыталась я оправдать сына.
– Ну да, все! Кроме него, никто нас не шантажирует!
Вторая воспитательница продолжила разоблачение:
– Он сейчас стал золотой ребенок! Прекрасно стихи читает, ест неплохо, но это все – пока я рядом с ним сижу. Он не выносит быть не в центре внимания, сразу начинает нас игнорировать…
Я позорно бежала с поля брани: Мишка ведь «абыцный малцик»!
Садиковая эпопея подходит к финалу.
Еще пару недель, потом утренник в честь получения первого диплома, потом праздник с тортом (торты, которые Мишка на дух не выносит), парадный дембельский фотоальбом – и прощай, Маруся!
Однако все-таки каждый понедельник юноша Михаил выходит из детской с кислым лицом, ложится на диван и говорит придушенным голосом:
– Ненавижу садик.
Никакого смысла оппонировать ему я не вижу, но для острастки и объективности возражаю:
– И за что ты его так, дорогуша? Тебя там бьют, что
