Песочные часы - Данило Киш
Какие два патента (помимо всех прочих) придумал Э. С., о существовании которых он недавно узнал из Выбора лучших статей?
Одеяло с электрическим подогревом и мужской электрический брючный ремень.
В чем преимущества этих патентов?
Минимальный вес по сравнению с классической периной и пуховым одеялом или шерстяным стеганым одеялом; и максимальное тепло, а также возможность регулирования температуры и легкость в обращении; мужской электрический брючный ремень, помимо классической функции ремня — удерживать брюки на талии и предотвращать таким образом неприятные сюрпризы, при включении батарей нажатием на хорошо закамуфлированный выключатель, похожий на пуговицу, путем нагревания абдоминальной и поясничной областей оживляет весь nox microcosmica, повышая тем самым потенцию, предотвращает простатит, лечит импотенцию, регулирует работу почек, печени и эндокринных желез, предотвращает ночные поллюции (простым выключением батарей) и вызывает (при желании) мощную эрекцию и приятную эякуляцию.
Почему месяц назад он не принял ботинки (наследство покойного Маурицио), которые ему предложила его сестра Ольга, вдова пок. Маурицио?
Потому что он верил, что наступят лучшие дни (оптимизм); потому что не хотел носить ботинки покойника (суеверие); потому что они ему не нравились (эстетство); потому что они были на размер меньше (практичность).
Опишите ботинки.
Замша (имитация), цвет серый, круглый мыс, жесткий задник, высотой до щиколотки, размер 45, шесть пар дырочек для круглых шнурков, двойная подошва (дубленая свиная кожа и картон), декоративная перфорация в виде полукруга по всей передней части, где четко просматривается рисунок в виде снежинки; эти дырочки-снежинки расположены по обеим сторонам шнуровки; каблук средней высоты, подошва прошита белой нитью, производство фирмы «Батя», сезон осень-зима 1940/41.
Когда он перешел с солидной бритвы марки «Золлинген» на опасную бритву марки «Табула раса»?
В 1932 году в Ковине. Он хотел перерезать себе горло, но его остановил доктор, точнее, санитарка. Она встала в двух шагах от него и попросила его, голосом смиренным и строгим, бросить «эту вещь» или отдать ей, в закрытом виде. Он еще какое-то время размахивал острым лезвием, рассекая воздух, то резкими движениями, как будто режет картошку, то медленными и рассчитанными, как чистят яблоко. Потом он вдруг с отвращением отбросил бритву в траву, подальше от себя, и сел на скамейку. Была весна. В больничном парке цвели каштаны, источая тяжкий тоскливый аромат.
Что не упомянул в своем письме тот, кто сейчас вместо помазка пользуется огрызком помазка, с которого облупился весь лак, рукоятка треснула, а свиная щетина поредела или вовсе выпала?
Факт, что этот индивид был когда-то совладельцем фабрики кисте-щеточных изделий (Weiss&Kohn), выпускавшей ежегодно примерно пятьдесят тысяч первоклассных помазков для бритья и экспортировавшей их во все балканские и центрально-европейские страны, и даже в Советскую Россию, примерно до 1930 г.
Не имея теперь даже чашечки для пены, чем он утешался?
Держа обмылок в стиснутых пальцах, как священник облатку, он утешался притчей о некоем мудреце-отшельнике, который только в старости понял, что можно и без чашечки: он, понимаете ли, увидел пастуха, как тот черпает воду из источника ладонью.
Картины путешествия (III)
58
Человек берет кирпич и пытается бросить его в высокую кучу рядом с собой. Его руки замотаны какими-то тряпками, несомненно, носовыми платками, заскорузлыми от грязи, сквозь которую проглядывают темные линии клетки, может быть, синие, может быть, зеленые. Вот он на мгновение остановился и пытается поправить повязки. Обе ладони забинтованы до самых кончиков пальцев, а повязки сползли и перепутались, поэтому его движения неловкие и нерасторопные. Эта неловкость усиливается от некоторой паники в движениях. Сжимая пальцы, не зная, как поступить, человек думает о том, не сорвать ли повязки вовсе или попытаться опять их закрепить, или же содрать их зубами. Эта нерешительность продолжается совсем недолго. Вдруг в поле зрения, на узком пространстве в пределах его судорожно сжатых рук, прямо перед стеклами очков появляется пара точно таких же, как его, грязных рук, но без повязок. Человек бессильно отдает свои руки тем, другим рукам. Лицо он видит потом. Нахмуренное и суровое лицо, и взгляд немного опущен, морщины на лбу и грязная шляпа. На лице того, другого, прочитывается сосредоточенность, а губы странно и нервно подрагивают, как будто в развязывании узлов участвуют и они, вместе с пальцами. Человек слышит тихое учащенное дыхание того, другого. Они не произносят ни слова. Человек чувствует, что все это продолжается страшно долго, это развязывание узлов зубами и ногтями, это перевязывание ладоней грязными тряпками. Он в каком-то смысле чувствует, что и тот, другой, уже теряет терпение, потому что его движения становятся все более нервозными. Он пытается ему что-то сказать, наверное, освободить от этой мучительной помощи или поблагодарить. Но у него нет голоса, а только какое-то кряхтение, словно он откашливается.
Другой все еще возится с повязками. Только закончил с одной рукой и берет в свои руки вторую, ища на грязном носовом платке место, где завязан узел. Наконец, находит, но у него опять не получается его развязать. Склоняется ртом к отдавшейся ему руке. На секунду человек видит короткие, как будто подпиленные зубы того, другого, а потом его грязную шляпу. Человек смотрит куда-то поверх головы того, поправляющего повязки. Сквозь грязные стекла очков он не видит железнодорожной насыпи, не видит дом с закругленным фасадом. Он видит только — на расстоянии одного-двух шагов от себя, как какие-то тени ползают по чему-то, что, как ему известно, грязная насыпь. Он слышит скрип тачек и тупые удары кирпича, похожие на удары кеглей. Он повернут лицом к солнцу и видит только ярко-красное колебание над ползущими тенями. Вдруг ему кажется, что все тени, мгновение назад находившиеся в движении, остановились.
