Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде
Как ослепший, потерянный или, точнее, оставленный ребёнок, я двигался лыжными движениями, выставив руки чуть-чуть вперёд, по направлению к койке отца. Он снова оставил меня, а я всё равно, как в детстве, не веря этому, иду к нему, протягивая руки. И, как в детстве, без всякой корысти. Лишь бы прижаться к нему, ощутить его присутствие и побыть в безопасности.
В квартире стало ещё холодней. Свет из окна падал на телевизор, кресло, стол, чуть меньше на шифоньер и совсем не доходил до отца. Я прикоснулся к краю койки и присел перед ней на корточки, а потом, повернувшись спиной, сел на пол, подтянув колени к подбородку. Затылком я упёрся в левую руку отца. Потом взял её в свои и перенёс таким образом, что получилось, будто отец меня обнял. Рука его была ледяная и жёсткая. Туманный свет окна едва подбирался к моим носкам. Я положил голову на руку отца, придерживая её своими.
Отец никуда не торопился. Был терпелив, сдержан и удивительно тактичен к моим мальчишеским нежностям. Так я сидел и смотрел то на матовый свет из окна, то на белую кожу папиной руки, на которую одна за другой сбегали из-под век по щекам горячие мои слёзы. И старался не нарушить идиллию этого единственного вечера в нашей жизни, когда мой отец, обняв меня за шею, выслушивал плач счастливого сердца своего благодарного сына.
Но в дверь вдруг настойчиво постучали.
Чтобы не нарушать того спокойствия, что здесь воцарилось с момента, когда отец перестал дышать, мне пришлось мягкими неторопливыми движениями освободиться от его руки и на ощупь отправиться к выходу.
Я открыл не сразу. Сначала, выйдя в коридор и нащупав рычажок выключателя, зажёг свет. И, только растерев по щекам слёзы и причесавшись пальцами, встретил того, кто стучался.
Это была соседка, тётя Тая, в своём байковом домашнем халате, но еще и в повязанном поверх головы шарфом чёрного цвета. Она стояла, словно тень. В руках держала какие-то вещи. Это было бельё отца, которое она, как обычно, стирала и гладила у себя. Потом приносила и раскладывала.
Я не сказал ей ни «здравствуй, тётя Тай!», ни «проходите, пожалуйста». Сказала она, когда тихо, молча, с выражением скорби прошла мимо по коридору в сторону кухни. Перекрестилась на тёмный проём комнаты, входя в кухню, сама включила свет, положила всё, что было в руках, на холодильник. Постояла, помолчала и ушла.
50
Мне кажется, я без сна уже долго-долго. Мне кажется, или так и есть, что я словно во сне? Что все и всё, что меня окружает, включая мои воспоминания, – это только плоды фантазии, галлюцинации, желания, мечты?
Я обращаюсь к Интернету. Нахожу телефоны ритуальных фирм, знакомых мне со слов Даниила и Арнольда. Вспоминаю, кто какой фирмой представлялся. Беру телефон и набираю номер.
– Арнольд?! – мне захотелось тут же сбросить вызов. – Это вы??? Вико. То есть Виктор Дрез…
– Я слушаю вас, чем могу помочь?
– Вы меня не помните?
– Простите, вы к нам обращались ранее?
– Нет, кажется… То есть это вы… А не вы ли приезжали со «Скорой» к моему отцу?
– Извините, без вызова мы ни к кому не приезжаем! Но я догадываюсь, о чём и о ком вы говорите.
– О ком?
– Об агенте по имени Арнольд. Верно? Вас смутило, что я представился таким же именем. Да?
– Признаться, да.
– Не беспокойтесь. По телефону по-другому нельзя.
– Удивительно.
– Да. Так я понимаю, у вас умер отец или простите…
– Да. Да-да.
Я коротко излагаю Арнольду свою просьбу. Он меня не понимает. Я говорю громче. Арнольд задаёт встречные наводящие вопросы и слышит ответы, которые проясняют ситуацию. После нескольких фраз начинаем понимать друг друга лучше. Сделав паузу, во время которой он, видимо, подсчитывал размер своей комиссии, Арнольд называет цену услуги бальзаматора, который поможет мне сохранить тело отца. Ещё мгновение – и я соглашаюсь и прошу его выезжать.
Арнольд несколько раз употребил формулировку услуги – «подготовка тела к захоронению» и «сохранение тела до момента похорон». Но я, ясно представляя, что мне нужно от бальзамировщика, не перебивал и не настаивал на уточнениях, на сколько можно сохранить тело умершего человека при тех манипуляциях, что делает санитар.
Я приготовил чашку растворимого кофе, добавил сахар по вкусу и, обняв ладонями горячее стекло, глубоко вдыхал аромат чёрного напитка, при каждом вдохе закрывая веки. Только в эти моменты моя голова освобождалась от построения ходов задуманного мною действа. Кофейные пары укрепляли мои силы и решимость. Отступать было уже некуда.
Примерно через час раздался такой пора-зительно жалобный треск дверного звонка, какого я до сих пор не слышал. Неужели та круглая коричневая кнопка, замазанная несколькими слоями лет, может взывать к хозяевам таким разрывающим душу скрипом?
Опешив, я всё-таки поспешил открыть дверь.
Ничего ужасного во внешности человека невысокого роста, стоявшего в неосвещённом коридоре лестничного марша, не было. За исключением того, что заставило меня покориться судьбе. Передо мной стоял… Артур Исаакович Шуфтич. Наверное, страшнее всего было само явление этого человека с прямоугольной сумкой в руке, больше похожей на чемодан. Мало кто просто разгуливает в наше время с портфелями такого размера, как его. Натуральный саквояж для путешествий. Страшной была его лёгкая улыбка на губах, которую в студенческие годы я не замечал. Словно обладатель её родился с чертой улыбающихся губ. Такая улыбка, а точнее – ухмылка выражает насмехающуюся надменность, пренебрежение, холодность. Его открытые круглые глаза, поднятые изогнутыми, похожими на хирургические иглы, бровями, его небольшой, как скальпель, заострённый нос, накрывающий ноздри, – всё было отталкивающим. Страшными показались нити седых волос в его волнообразной шевелюре, чёрной, словно на неё вылили чернила. Страшно зазвучали его голосом слова, обращённые ко мне.
Вопрос, верить мне своим глазам или не верить, конечно, отдалённо возник. Но я доверился своим чувствам. А в глазах стояла пелена. Я понимал, что это всё от моего состояния. Мне хотелось видеть вокруг себя лица родных и близких людей, чтобы разделить с ними горе. Поэтому я видел в людях только тех, кого любил и кому мог довериться в эти дни. Но меня раздражало одно: почему они, любимые и родные лица, на них – на этих
