Алька. 89 - Алек Владимирович Рейн
В двадцатых числах Людмила расхворалась: рези в животе, температура, понос. Юг, мы решили, ясное дело – отравление. Я, как человек сведущий в медицине, всё ж таки как-никак мать у меня медсестра, предложил ей хорошенько промыться, приготовил воды с марганцовкой пару литров, которые она мужественно выпила. Затем пошёл в аптеку, рассказал, что происходит с моей ненаглядной, и мне предложили какую-то желудочную пилюлю, Милка приняла, ей вроде полегчало, на второй день температура немного спала, и мы снова пошли на пляж. Невысокая температура у неё держалась до отъезда, но боли прошли, чувствовала она себя вполне нормально.
В конце сентября мы самолётом вернулись в Москву. На второй день я вышел на работу, а Людмила опять немного затемпературила и осталась дома. Погода стояла тёплая, изредка моросили дожди, я неспешно прогулялся после работы до дома, дверь после звонка открылась моментально, и Катька выпалила мне в лицо: «Ты где болтаешься? Людмилу в Склифосовского отвезли, мама с Лидией Ивановной там, у неё очень тяжёлая операция». Я растерялся от такого наезда, но препираться времени не было. Позвонил Милке домой, но её младшая сестрёнка ничего толком не знала. Выскочил на проспект Мира, повезло, поймал попутное такси, довезли меня до Колхозной площади, от неё до Склифа пару минут. Разузнав в приёмном отделении, где она находится, бегом помчался туда. В коридорчике перед отделением сидели отец Людмилы Виктор Владимирович и наши мамы. Отец рассказал, что они были дома вдвоём, Люда пошла в туалет, вышла и потеряла сознание. Отец, слава богу, не растерялся, завернул её в одеяло, взял на руки и вышел на проспект Мира. Тут же остановился частник, помог отцу с Милой на руках сесть в автомобиль и отвёз в Склиф прямо к приёмному покою, где останавливается скорая помощь. Людмилу забрали, через какое-то время сообщили, что скорее всего аппендицит, отвезли в операционный блок, операция идёт уже пятый час, недавно выходила сестра, сказала, что операция прошла успешно, сейчас шьются, скоро выйдет врач. Появился врач, сообщил, что у Милы лопнул аппендицит, но всё в порядке, брюшную полость почистили, что нужно отрезали, вставили катетер, теперь послеоперационный уход. Людмила пролежала в больнице ещё около трёх недель, из них неделю в реанимации. Лечили, осматривали через день, но года через два рубец шва воспалился и в районной поликлинике врач-хирург удалил кусок бинта, который забыли по окончании операции.
Как она рассказала, операцию по удалению аппендикса ей начали делать при местном наркозе, врач – молодой мужчина, вскрыл брюшную полость, покопался немного внутри её и убежал куда-то, оставив ассистента. Потом они явились вместе с врачом – женщиной постарше, она тоже немного покопалась в Милкиной брюшной полости и убежала куда-то, потом она явилась в компании седовласых мужчин и женщин, каждый из которых счёл нужным осмотреть или слазить к ней в брюшко, затем они посовещались. Итогом всех действий и обсуждений были общий наркоз и трёхчасовая операция. Лечащий врач рассказал, что, по всей видимости, аппендикс у неё лопнул в Крыму, именно тогда, когда мы предполагали, что у неё пищевое отравление. По его предположениям, непонятно какими небесными силами у лопнувшего аппендикса на месте разрыва возможно образовалась сальная оболочка, которая препятствовал развитию перитонита. Может быть, как-то влияли солнце, южный климат, а в Москве оболочка эта стала рассасываться и перитонит начал стремительно развиваться. По большому счёту, было понятно, что никто в Странноприимном доме имени Склифосовского, прославленном ордена Трудового Красного Знамени НИИ, толком не понял, как она смогла выжить, но слава богу, ненаглядная моя осталась жива тогда, в сентябре тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Как ни крути, чудо, а я-то ведь ни в чудеса, ни в Бога, и вот на тебе, чудо случилось.
Я ходил на работу, после работы ездил к Милке. Однажды, как раз по дороге к ней в Склиф, сидя в сорок восьмом троллейбусе, прочитал заметку в «Комсомольской правде», в которой рассказывали об одном известном старинном московском вузе и о том, что там образовали рабфак (рабочий факультет) на котором студенты готовили молодёжь, трудящуюся на московских предприятиях, к поступлению в институт. Принимали лиц, окончивших среднюю школу и имеющих на руках направления райкома ВЛКСМ. Когда-то, после революции 1917 года, так назывались учреждения системы народного образования, которые подготавливали рабочих и крестьян для поступления в вузы. Тут у меня в голове что-то скрипнуло, я понял, чем мне занять свободное время, которое у меня образовалось в результате того, что всем моим корешам забрили лбы, я, правда, не был комсомольцем, но, с другой стороны, я ж к ним не за талоном на повидло приду.
В комсомольской организации на заводе мне сказали: хочешь направление – вступай в комсомол. Warum nicht, Маргарита Павловна, я тут же написал заявление, через день меня приняли и, не дожидаясь получения комсомольского билета, выдали направление. Наш заводской комсомольский босс записал меня в райкоме ВЛКСМ на приём, и где-то через неделю я стоял на втором этаже Дзержинского райкома в толпе каких-то сопляков, стоявших за комсомольскими билетами. Вызывали пофамильно, меня пригласили, как мне помнится, последним. Войдя в кабинет, я увидел длинный стол, по бокам которого сидело человек двенадцать, все возрастом за тридцать или около того, и сидящего в торце главного: первого или второго секретаря, как мне потом объяснили. Секретарь этот прямо как сошёл с агитплаката, худенький, остроносенький и в очочках, вылитый Леонид Быков в роли комсомольского вожака в «Чужой родне». Я быстренько объяснил, что мне нужно от них, все, кто не дремал, сделали круглые глаза, оказалось, никто из присутствующих про такие инициативы не слышал. Пришлось объяснить, откуда информация, я достал направление с завода и сообщил, в каком номере «Комсомольской правды» я прочитал про то, что направление даёт райком комсомола. Принесли газету, прочитали по очереди все, видно, на слух воспринимали с трудом, стали дискутировать, как быть. Директивы-то не было, выдавать или не выдавать, мало ли чего, а вдруг я с такой важной бумагой в Америку
