Михаил Волконский - Темные силы
— Вы не слушайте его, Александр Николаич! — вступился титулярный советник. — Он вам и не такую философию разведет. А если вы так уж добры, нельзя ли вас попросить определить меня куда-нибудь в ваше будущее поместье, хотя бы экономом, что ли? Или что-нибудь в этом роде… По гастрономической части я тоже могу, как вы знаете… Вы благодетельствуете моему сыну Оресту, только он — неблагодарная свинья. Чем бы уделить его старому отцу из своих достатков, он пьянствует…
— Да я вовсе не благодетельствую ему, — возразил Саша Николаич, — а о вас я подумаю и непременно постараюсь сделать что-нибудь…
— Сделайте, Александр Николаич, а то посудите: я один совсем останусь — Орест при вас состоит, Виталия вы хотите везти за границу, Маня получила огромное состояние…
— Кстати, — спросил Саша Николаич, — вы не знаете, каким именно путем перешло к ней это состояние?
— Точных путей не ведаю… Знаю, что ей способствовал господин Сулима…
— Это-то и я знаю.
— Но, как бы она ни получила…
— То есть в сущности она присвоила чужое… — вставил Саша Николаич.
— Нет, извините, в том-то и дело, что свое…
— Свое?
— Да.
— Но ведь состояние принадлежало ее дяде… — сказал Саша Николаич.
— Не совсем! — пояснил Беспалов. — То есть, вернее, оно было ее отца, а дядя только расширил его на казенных подрядах… Но вы думаете, он сразу стал заниматься ими? Нет-с, поздно за ум взялся. Я сам довольно долго служил у него в конторе. Все дело знаю…
— Чем же он занимался? Раньше-то?
— Содержал игорный дом.
— Неужели? — изумленно воскликнул Саша Николаич.
— Да-с, аристократический игорный дом, куда сходились к нему и вельможи… Орлов бывал… Открыв у себя карточный притон, он отправил жену за границу; она там прожила года полтора…
— В каком году это было? В восемьдесят шестом? — спросил Николаев.
— Да-с, именно в восемьдесят шестом, так оно и будет…
— Хорошо, продолжайте…
— В полтора года граф составил себе капиталец и выписал жену, прекратив у себя ночные оргии, — сказал Беспалов. — Пустился он в аферы… Они шли у него с переменным счастьем, но с мало-помалу возраставшими убытками… Наконец, у него случился крах, то есть полный крах что называется. В то время произошла история и с его братом. Тот попался и, скрываясь, передал ему тридцать тысяч, чтобы на проценты от них воспитывался родившийся ребенок, то есть Маня. Все это слышал камердинер, который потом рассказывал мне. Граф же Савищев, когда его брат бежал, деньги присвоил себе, а Маню отдал в воспитательный дом. Мы с женой взяли ее оттуда и воспитали. Подымать историю я не мог: где мне было тягаться с графом Савищевым! А он с этих тридцати тысяч пошел и пошел на подрядах… Тогда сумасшедшие делали дела, в конце царствования блаженной памяти государыни Екатерины Второй!.. Так вот, собственно, Маня и получила только теперь, что ей следовало раньше получить… Вот какие дела бывают на свете!..
Глава LXVII
Только на другой день вечером, после исчезновения Кости, Анна Петровна серьезно встревожилась о нем…
Костя пропал без вести. Напрасно Саша Николаич старался, напрасно обещал за розыск крупную награду — ничего не вышло…
Анна Петровна находилась как в чаду после случившегося с ней нового неожиданного переворота. Казалось, она всю любовь перенесла на Сашу Николаича. К известию о пропаже Кости она могла привыкнуть исподволь, потому что сначала была надежда, что он объявится, и только мало-помалу выяснилось, что с ним, должно быть, что-нибудь случилось и он исчез навсегда. Анна Петровна горевала и, вместе с тем, быстро утешалась, потому что теперь у нее был Саша, который окружал ее такой лаской и таким вниманием, какие она еще не видела никогда…
Как-то раз Саша сидел с матерью, когда ему доложили, что его желает видеть Андрей Львович Сулима…
— Скажите, что я не принимаю, — распорядился он.
Лакей исчез, но вскоре вернулся снова и доложил:
— Они очень просят…
— Скажи, что я не принимаю, понимаешь? — рассердился Саша Николаич.
— Им очень нужно! — продолжал настаивать, видимо, получивший хороший «чаек» лакей. — Они говорят, что у вас их книга.
«Ах, эти записки!» — вспомнил Саша Николаич и приказал:
— Позовите ко мне Ореста Власовича!
Орест пришел, поставив растрепанные усы ежом, что служило у него признаком недоумения. Он недоумевал, зачем мог понадобиться.
— Я получил известие, — сказал он, — что вы нуждаетесь в моем обществе. Я на вашем месте не связывался бы с такой персоной, как я!..
— Вот что, Орест! Возьмите у меня в комнате на столе сафьяновую тетрадку и передайте ее господину, который меня спрашивает. Да скажите ему, чтобы он впредь оставил меня в покое, что я теперь не сомневаюсь ни в чем. А если он начнет слишком рассуждать, то вы намекните ему, что я приму меры против общества «Восстановления прав обездоленных», запомнили?
— Общество «Восстановления прав обездоленных», — повторил Орест, — что ж тут трудного… Помилуйте, мой друг, для вас я на все готов. Вы можете выпустить на меня целую роту господ, которые вас спрашивают — и я с ними поговорю. Вы же знаете мое красноречие… Может быть, вы ему предложите какие-нибудь напитки? Я его угощу с удовольствием и сам тоже выпью…
— Нет, он, вероятно, не пьет…
— Тогда это нестоящий человек, гидальго, я пойду к нему…
Андрей Львович Сулима сильно поморщился, когда увидел вышедшего к нему Ореста с сафьяновой тетрадкой.
— Эге! — сказал Орест. — Да мы с вами знакомы, кажется! Встречались, кажется… Позвольте вам, милоссдарь, сервировать честную длань Ореста Беспалова.
И он с размаху наотмашь протянул первым важному, осанистому Андрею Львовичу руку…
Сулима не без брезгливости ответил Оресту рукопожатием.
Тот расшаркался перед ним, затем с необыкновенным достоинством указал на кресло и сел сам, после чего сказал:
— Мне поручено вернуть вам манускрипт. Он нам не подходит.
— То есть как это не подходит? — переспросил Андрей Львович, принимая тетрадку.
— Не подходит, не годен!.. Я его, собственно, не просматривал, но мой друг, Саша Николаич, читал его и нашел негодным. А я в его литературный вкус верю!
— Но Александр Николаевич взял у меня заметки вовсе не для одобрения их с литературной стороны. Они его интересовали…
— А теперь более не интересуют! — перебил его Орест.
— Странно!..
— Но тем не менее факт! Слово Ореста Беспалова!
— Это совсем не похоже на него! — продолжал Сулима.
— А между тем, господин Сукровица, это так!
— Извините, какая сукровица?
— Так, кажется, ваша фамилия?
— Моя фамилия — Сулима!
— Виноват! — воскликнул Орест. — Тысяча извинений… и столько же сожалений. Так вот, господин Сыворотка!..
— Послушайте, молодой человек, вы, кажется, просто хотите быть со мной дерзким?
— Ничуть! — с важностью произнес Орест. — Но, видите ли, я совершенно не привык к дипломатическим объяснениям в особенности на сухое горло… Когда у меня в горле сухо, то иногда оттуда вылетают такие слова, что я совершенно не понимаю, откуда и как я запомнил их! Иногда даже думаешь, что это просто ничего не значит! Так, звук пустой, а выходит какая-нибудь дрянь, которая может оскорбить слух почтенного аристократа. А все потому, что сухое горло!
— Так если хотите, то этому горю можно помочь. Стоит только нам спуститься в ресторан гостиницы.
— Но, видите ли, вопрос в том, кто кого будет угощать: я — вас или вы — меня?
— Нет, я вас угощу! — ответил Андрей Львович.
— Я нахожу, что вы красноречивы, как старик Вольтер! — воскликнул Орест. — Вы говорите так убедительно, что я не могу не согласиться на ваши доводы… Итак, вперед, ребята!.. Я за вами… как командуют храбрейшие из офицеров…
Сулима с Орестом спустился в ресторан, но повел его не в общий зал, а спросил отдельный кабинет.
— Вы что хотите пить? — спросил он Ореста.
— Принеси ты нам, — обратился Орест к ожидавшему заказа лакею, — во-первых, водки, во-вторых, еще водки! В третьих, повтори то же самое, а их благородию принеси оранжаду, потому что они, верно, любят сладенькое!
— Так что вам передал Александр Николаевич?.. — начал Сулима, дав Оресту выпить несколько рюмок.
— Вы желаете слышать его подлинные слова или хотите, чтобы я изукрасил их фиоритурами вежливости и цветами красноречия? — спросил Орест. — На это мне наплевать, потому что вы платите за водку, и я рад исполнить ваше желание.
— Нет уж, говорите прямо, без фиоритур.
— Слушаю-с! — произнес Орест. — Мой друг гидальго изволил выразиться так: «Скажите этому господину, чтобы он оставил меня в покое, потому что я ни в чем уже не сомневаюсь; а если он будет рассуждать, то пугните его…» Впрочем, виноват, тут он употребил какое-то дипломатическое выражение, но смысл был, несомненно, таков: «Пугните его, что будут приняты меры против общества «Взаимопомощи обездоленных»!
