В Маклаков - Из воспоминаний

Старообрядцев, не посещавших Церковь, признающих только свою духовную власть, было много и помимо них; бегунов поэтому не было повода трогать. Прозелитизма же, проповедания, совращения за ними не наблюдалось. Но так как они были всё-таки полны религиозного одушевления, то были честны и воздержаны в своей личной жизни и потому обыкновенно были зажиточнее и богаче других. Возможно, что они давали полиции взятки, чтобы к ним не придирались. Косо смотрело на них одно духовенство. Но поставить им в вину было нельзя ничего. Правда, у них часто бывали, живали и потом исчезали никому не известные люди и недоброжелатели их подозревали, что они пристанодержатели, скупщики краденного и что из этой профессии возникали их состояния, но доказательств на это всё-таки не было, а у полиции были свои причины относиться к ним снисходительно.

На деле эти "незнакомцы" - были "настоящие бегуны", которым "жилые бегуны" давали пристанище и иногда средства к жизни. Так стояло дело, пока не стали обращать внимание на один странный, но повторявшийся факт. Было замечено, что эти отпавшие от Церкви, состоятельные, безупречные люди; жилые бегуны, исчезали бесследно. Никто не видал, ни как они умирали, ни как их хоронили. Многие старики этой секты тяжело болели несколько времени; всё селение {241} или город ждали их смерти, но вдруг узнавали, со слов семьи, что больной поправился и "ушел в Иерусалим Богу молиться". Это было обычное объяснение, которому скоро перестали верить. Замечали и то, что такой уход "Богу молиться" обыкновенно совпадал с присутствием в их доме и таким же исчезновением незнакомых людей. Отсюда пошла легенда, неизвестно кем сочиненная, но которой в этих местах все верили, будто этих старых людей убивали; было придумано и объяснение: так как они своей жизнью в миру были грешны перед Богом, то они должны были искупить эти грехи мученической смертью. Потому их единомышленники, с их согласия, их убивали.

Этот ритуал и назывался "красной смертью". "Красная" была, вероятно, равнозначаща "прекрасной", "желанной" смерти. Потом же это стали понимать буквальнее и прозаичнее и утверждать, будто их душили красной подушкой. Такое мнение возникло, существовало, его повторяли казенные миссионеры, добиваясь, чтобы секта "бегунов" была признана в установленном порядке "особо вредной" сектой, как скопцы, чтобы можно было карать за одну к ней принадлежность. Но кроме непонятного факта исчезновения и возможного его объяснения, против них ничего не было. И вот, наконец, такой факт появился. В одном селении Шуйского уезда, я не помню имени ни селения, ни действующих лиц, жил такой "жиловой бегун", который на вопрос о его вере всегда называл себя "православным", а долголетнее непосещение Церкви объяснял недосугом и нездоровьем. С ним случилось то же, что и с другими. Он заболел и у него появились незнакомые люди; потом все исчезли, а через несколько дней жена объяснила, что больной поправился и ушел "Богу молиться". До тех пор всё шло по ритуалу. Но через несколько месяцев, уже в сентябре, когда ребята в лесу собирали грибы, собака стала рыть землю и дорылась до трупа. Он так разложился, что нельзя {242} быдо определить даже возраста. Но по одежде и другим признакам удостоверились, что это был исчезнувший старик. По заключению уездного врача, который за неимением специалиста по судебной медицине делал вскрытие трупа, на нем не оказалось никаких внешних знаков насилия. Врач констатировал только увеличение сердца, жировое его перерождение. Но по каким-то кровяным точкам эксперт заключил, что он умер от удушения "красной подушкой".

Экспертиза таким образом только подтвердила общераспространенную версию, или вернее была сама ею вдохновлена. Как-то удалось найти тех незнакомцев, которые были у покойного перед его смертью. Их тождество было свидетелями установлено, в том числе и женой. Но они говорили, как и жена, что старик ушел из дома еще до смерти. Делом заинтересовался Синод. По его требованию, ему были высланы копии с дела, и последовала экспертиза казанского профессора по богословию Ивановского, который легенду о красной смерти признал и совершенно возможной, и логически правдоподобной. Если покойный был, действительно, удушен, как это утверждает медицинская экспертиза, то остальное становится ясным.

Всё дело было таким образом только в ней. Я попросил Соколова дать мне копию с этой экспертизы, привез ее в Москву и показал профессору судебной медицины Нейдингу. Он и помощник его прозектор Минаков заинтересовались этим делом, так как, по их словам, никогда не видали более безграмотной экспертизы. Указание на удушение, как на причину смерти для трупа, который несколько летних месяцев лежал в земле, было вообще невозможно; разве если бы оказались наружные повреждения горла, дыхательных путей и т. д. Ссылка же на точечные образования в крови в разложившемся трупе бессмыслица; они могли быть не прижизненным явлением, а трупной имибицией. Наконец, сам эксперт, видевший труп, установил, что покойный страдал {243} "перерождением" и "расширением" сердца; это расширение указывало на длительную сердечную болезнь и не могло произойти мгновенно от одного удушения. Дело становилось ясно. Искусственно созданный миф о "ритуальном убийстве" сбил с толку экспертизу. Создателем всего этого дела был уездный врач, который в своей наивности и безграмотности дошел до того, что говорил об "удушении красной подушкой". Это еще куда бы ни шло, если бы на трупе оказалась хотя бы "красная нитка", но этого не было; всё было взято из той легенды, которую надо было сначала проверить. Подобная экспертиза была, однако одобрена Владимирским губернским правлением и, к стыду его, Медицинским департаментом в Петербурге.

Нельзя было оставить такое дело без защиты. Соколов списался с начальником Шуйской тюрьмы, которого я потом видал несколько раз и сохранил о нем воспоминание, как о добрейшем человеке, которых в те времена можно было встречать на несоответствующих их характерам должностях. Обвиняемые заявили суду о желании иметь меня своим защитником. Я же подал прошение о вызове экспертом проф. Нейдинга, но срок для вызова свидетелей и экспертов истек еще раньше моего приезда во Владимир и мне было за пропуском срока отказано. Я попытался привлечь к защите более авторитетных людей, чем я. Просил Плевако. Он не отказал, но согласился условно: если по ходу процесса я увижу, что он необходим, чтобы я ему послал телеграмму, и тогда он приедет. Я ее, действительно, послал в трудный момент, но он не приехал, сославшись на что-то, что ему помешало. Больше всего, вероятно, помешали ему его отношения с Победоносцевым, который, как и весь Синод, этим делом был заинтересован. Это и была одна из причин, почему я особенно дорожил участием в этом деле именно Плевако. Пришлось мне защищать одному. Не {244} буду рассказывать всего хода процесса.

Свидетели внесли мало нового и возбуждали улыбки, когда объясняли, почему десятки лет они в Церковь не ходят. Оказывалось всё по "случайности", которые повторялись многие годы. Но от свидетелей ничего и не ждали. Главным материалом казались две экспертизы - медицинская и духовная, в лице проф. Ивановского. Суд не пожелал выслушать нового специалиста врача, но Нейдинг и особенно Минаков меня достаточно "начинили" и просили на всякий случай записывать в протокол показания экспертов. Их было двое - уездный врач и губернский врачебный инспектор. Я начал с того, что просил суд их допрашивать порознь, в отсутствии друг друга. С экспертами так обыкновенно не поступают, на что мне и указал председатель Кобылкин. Я настаивал и он согласился. Затем я стал просить ответы эксперта на некоторые вопросы целиком записывать в протокол.

На вопрос, зачем мне это нужно, я объяснил, что по закону, если свидетель будет осужден за заведомо ложное показание на суде, то это осуждение может быть основой для пересмотра процесса. Это, очевидно, должно относиться и к экспертам. Для этого-то мне необходимо, чтобы в протоколе их показания были точно записаны. Это мне нужно не для присяжных, а для дальнейшего направления дела. Это предупреждение о возможности обвинения против экспертов имело благодетельный результат. Они испугались и стали или противоречить друг другу или от ответов уклоняться. Так на вопросы, заданные им порознь - считают ли они увеличение сердца следствием удушения или длительным процессом, а точки в сосудах явлением "прижизненным", или "трупным" явлением, они давали такие ответы, что сами присяжные улыбались. В довершение всего уездный член суда, который сидел в составе присутствия, просил уездного врача объяснить, из чего он заключил, что покойный был удушен "красной {245}подушкой"?

На что эксперт имел наивность ответить, что он так заключил потому, что иначе, почему бы эта смерть называлась "красною"? Словом, медицинская экспертиза была для обвинения полным провалом. Положение поправил эксперт богословия Ивановский; он добросовестно признал, что это дело будет решаться медиками, а не богословами. Но если доказано, что покойный удушен и последние люди, которых потерпевший видел, были бегуны, то изучение их заблуждения позволяет понимать мотив такого убийства. Он рассказал про реформу Никона, про раскол, про учение, что в Православную Церковь вселился Антихрист; указал, что "жиловые бегуны" необходимы, чтобы настоящие бегуны могли существовать, но что с их точки зрения они поддались уже диаволу, что этот их грех может быть искуплен мученической кончиной и что в этом обвинение находит свое полное объяснение. Как присяжные к этому отнесутся, дело их совести. Он же дает объяснение, которое может быть им полезным, чтобы решить, достаточно ли этих мотивов или надо искать каких-либо других. Заседание было прервано до утра, и тогда произошел памятный для меня эпизод.