Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

Эта чудная ночь и темна, и свѣтла,

И огонь разливаетъ въ крови…

Въ домѣ все, повидимому, давно уже спало. Два глухой долго звенѣвшіе удара пронеслись надъ садомъ съ высоты фронтона, подъ которымъ, со стороны обращенной на дворъ, какимъ-то таинственно мѣрнымъ ходомъ двигались по освѣщенному изнутри циферблату длинныя золоченыя стрѣлки большихъ часовъ, выписанныхъ княгиней изъ Англіи, «le beffroi du château», какъ романически выражалась она. На звѣздномъ полотнѣ уже блѣднѣвшаго къ утру іюньскаго неба вырисовывались замѣтными очертаніями кудрявыя купы древесныхъ вершинъ. Но подъ густыми ихъ вѣтвями, въ глубинѣ аллей, словно чернильная волна катился и зіялъ мракъ настоящей ночи… Запахомъ жасмина и бузины пропитанъ былъ недвижный воздухъ, и только, казалось, соловей надъ рѣкою, да неугомонный кузнечикъ въ пахучей травѣ не дремали въ безмолвіи и безлюдьи заснувшаго сада.

Нѣтъ, не одни соловей да кузнечикъ…. Чуть слышно скрипнула одна изъ дверей выходившихъ изъ нижняго этажа въ садъ, и кто-то съ укутанною темнымъ платкомъ головой выскользнулъ изъ нихъ, оглянулся кругомъ, и исчезъ чрезъ мигъ въ темени ближайшей аллеи.

Изъ окна Надежды Ѳедоровны вылетѣлъ слабый, мгновенно удержанный стонъ…. И снова замолкло все, и заливался и щелкалъ надъ рѣкой одинъ влюбленный соловей…..

Но вотъ опять новые звуки, заскрипѣли шаги по песку…

Мы здѣсь поемъ въ тиши весенней ночи,Лишь для того чтобъ слушала насъ ты….

напѣвалъ чей-то молодой голосъ старинную дерптскую студенческую пѣсню Языковскихъ временъ.

— А вы потише! говорилъ другой густымъ басомъ, — а не то, пожалуй, и впрямь услышатъ, да спасибо не скажутъ!.. Буяны, скажутъ, спать не даютъ!..

— Она не спитъ! возразилъ первый голосъ.

— А «она» кто это?

— Княжна.

— Во! засмѣялся басъ;- вы почемъ знаете?

— А вотъ видите, наверху изъ-за деревьевъ свѣтитъ огонекъ: это въ ея окнахъ.

— А отличная, видать, она дѣвушка! какъ бы въ заключеніе мысленныхъ посылокъ проговорилъ басъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Прямо Жоржъ-Сандовская героиня! восторженно возгласилъ его спутникъ.

Шаги все ближе подходили къ дому….

— Кто-й-идетъ! крикнулъ вдругъ басъ, кидаясь къ кому то шмыгнувшему мимо его на перекресткѣ аллеи.

— Оставьте меня! послышался испуганный отвѣтъ.

— Кто вы?

— Это Надежда Ѳедоровна!.. Извините, мы васъ испугали.

— А я васъ не узнаю…. Такъ темно! отозвалась она.

— Это я, Факирскій! А со мною Никаноръ Ильичъ Ранцевъ.

— Зачѣмъ вы здѣсь? быстро проговорила Надежда Ѳедоровна.

— А мы съ Семеномъ Петровичемъ ко мнѣ, въ Никольское ѣздили и вернулись, отвѣчалъ капитанъ, — да чтобы подъ окнами не гремѣть ночью, лошадей внизу оставили, а сами поднялись садомъ….

— Никаноръ Ильичъ, не давъ ему договорить молвила Надежда Ѳедоровна голосомъ поразившимъ студента своимъ необычнымъ выраженіемъ, — пойдемте со мною!

— Куда это-съ? изумленно воскликнулъ капитанъ.

— Я вамъ скажу потомъ…. пойдемте!..

Она уцѣпилась за его руку.

— А меня не нужно? спросилъ Факирскій.

— Нѣтъ, не нужно!

— И за то спасибо! усмѣхнулся онъ про себя, и пошелъ своею дорогой.

Онъ остановился у цвѣтника разбитаго предъ большимъ балкономъ дома, отыскалъ знакомую скамейку, и опустился на нее. Съ тѣхъ поръ какъ Лина стала говорить съ нимъ, студентъ каждую ночь приходилъ садиться на эту скамейку, и, опрокинувъ голову на ея деревянную спинку, неотступно глядѣлъ въ окна княжны до тѣхъ поръ пока не исчезалъ въ нихъ свѣтъ. И благодарный богъ мечтательной любви посылалъ ему за это каждую ночь одинъ и тотъ же сонъ: княжна стояла предъ нимъ на колѣнахъ и говорила ему: «возьми меня, потому что ты народъ, и я хочу быть народомъ, а онъ плакалъ и отказывался отъ нея во имя своей бѣдности, своей святой бѣдности»!..

— Никаноръ Ильичъ, скажите, пройдя съ капитаномъ нѣсколько шаговъ, залепетала вдругъ Надежда Ѳедоровна, — вы любите Ольгу Акулину?

— Ольгу Елпидифоровну? воскликнулъ озадаченный капитанъ…. — Люблю-съ, не совру! рѣшительно отвѣтилъ онъ подумавъ.

— Очень? Сильно?…

— Даже, могу сказать, больше-съ чѣмъ собственно жизнь свою!..

— И я, истерически зарыдала вдругъ перезрѣлая дѣва, — и я больше жизни люблю — одного человѣка!..

— Та-ак-съ! протянулъ капитанъ, не различая ея лица въ темнотѣ и размышляя: что ему дѣлать въ случаѣ она, «съ большой этой любви своей, возьметъ да и шарахнется?» — Ужь позвольте лучше я васъ домой отведу, предложилъ онъ ей, — въ постелькѣ своей вамъ, мнительно, поспокойнѣе будетъ!..

— И этотъ человѣкъ… Она еще крѣпче уцѣпилась за его рукавъ, — въ объятьяхъ этого человѣка теперь ваша Ольга!..

— Что-о-съ? Ольга Елпидифоровна…. въ объятіяхъ!.. чуть не «шарахнулся» самъ навзничь злополучный воинъ.

— Я слышала… я знаю… они здѣсь!.. Я видѣла какъ она… Пойдемте, пойдемте! восклицала безумнымъ голосомъ дѣвица Травкина, увлекая его за собой…

— О, какъ я бѣжала… и эта темнота!.. Я боялась заблудиться… и все казалось за мною гонятся!.. Я не думала чтобы все это было такъ страшно, говорила во второй бесѣдкѣ, влѣво отъ цвѣтника, порывисто дыша и дрожа отъ волненія и ночнаго холода Ольга, прижимаясь къ плечу счастливца Ашанина.

— Чего бояться? шепталъ онъ въ отвѣтъ, отыскивая подъ ея плащемъ и обнимая ея упругій, трепетавшій подъ его горячею рукой станъ, — мы одни… и нѣтъ въ мірѣ человѣка блаженнѣе меня въ эту минуту!..

Она накрыла рукой его жадно льнувшія къ ней губы:

— Сколькимъ женщинамъ вы это говорили? И сколькихъ обманули?…

— Всѣмъ, кромѣ тебя! страстно восклицалъ онъ, перецѣловывая одинъ за другимъ нажимавшіе ротъ его пальцы.

— О, я и не изъ тѣхъ кого обманываютъ? Я кину первая! засмѣялась она вдругъ какимъ-то побѣднымъ молодымъ смѣхомъ… — Скажите отчего я вамъ такъ нравлюсь? молвила она, ухватывая своими его обѣ руки и дотягиваясь глазами до высоты его сверкавшихъ во мракѣ глазъ.

— Отъ того что лучше тебя я еще не встрѣчалъ! И онъ въ свою очередь схватилъ и потянулъ къ себѣ руки ея.

— Неправда, есть много лучше, я сама знаю! Лина меня лучше!.. Но такихъ какъ я нѣтъ, — вотъ что! Потому я свободная!.. Да, я додумалась, я свободная…. Развѣ другая рѣшилась бы придти сюда, къ вамъ, — къ извѣстному, опасному?… Но я пришла… И страшно въ первый разъ, а я все же пришла! Потому, я поняла что такое жизнь… И мнѣ ее подавай, всю подавай! — Она засмѣялась груднымъ, горячимъ смѣхомъ, — и я всего хочу, все хочу испытать…. И все возьму, я свою силу знаю! Мнѣ все, все возможно пока только у васъ, у мущинъ, искорки будутъ прыгать въ глазахъ говоря со мной, я знаю!.. А не будетъ ихъ, мнѣ все равно, я въ монастырь пойду, или яду приму, какъ ваша Травкина. Я такая, рѣшительная! Courte, mais bonne!.. Но до этого еще долга пѣсня…

Ольга нагнулась вдругъ къ самому уху Ашанина, и млѣющимъ голосомъ пропѣла:

Зачѣмъ грустить, зачѣмъ страдать?Намъ жизнь для радости дана….

— Прелесть ты моя! вскликнулъ онъ, покрывая неудержимыми поцѣлуями ея наклонившееся къ нему лицо…

Они мгновенно оба отпрянули другъ отъ друга… Чьи-то слышные, спѣшные шаги скрипѣли почти подъ самою бесѣдкой…

Ашанинъ кинулся ко входу, загораживая его собою…

Ревнивые глаза старой дѣвы тотчасъ же признали его во мракѣ:

— Вотъ онъ! кинулась она съ крикомъ къ бесѣдкѣ. — Пустите меня, пустите!..

— Куда вамъ? спросилъ онъ, ухватываясь обѣими руками за косяки входныхъ дверей.

— Пустите! Я знаю кто съ вами здѣсь… Пустите! визжала она и цѣплялась за его платье…

— Со мною никого нѣтъ, и я прошу васъ успокоиться! говорилъ Ашанинъ, стараясь сохранить все свое хладнокровіе.

— Вы лжете… безсовѣстный, она здѣсь! Ольга!.. Берите ее! отчаяннымъ крикомъ крикнула она своему спутнику.

— Кто еще тутъ съ вами? вскликнулъ дрогнувъ невольно Ашанинъ, только теперь различая недвижно стоявшую за ней темную фигуру.

— Я, капитанъ Ранцевъ! отчетливо пробасилъ капитанъ свой чинъ и фамилію, — къ вашимъ услугамъ!

— И я къ вашимъ, когда угодно! пылко воскликнулъ московскій донъ-Жуанъ, — только теперь, желалъ бы я знать, что вамъ отъ меня нужно?

— Я-съ… я-съ…. пробормоталъ тотъ… Несмотря на всю боль и злость причиненныя ему тѣмъ что узналъ онъ отъ Надежды Ѳедоровны, храбрый капитанъ сознавалъ что роль которую онъ игралъ теперь была не изъ самыхъ завидныхъ. Вопервыхъ, онъ впутывался въ чужую исторію, въ чужомъ домѣ… Затѣмъ, «а если тутъ не Ольга Елпидифоровна, а какая другая барышня?» проносилось у него блаженное сомнѣніе… А если даже, долженъ онъ былъ сказать себѣ въ заключеніе, — и сама она тутъ, такъ вѣдь онъ ей ни отецъ, ни братъ, и вступаться за нее, «или что другое» онъ никакого права не имѣлъ.