Всеволод Гаршин - Красный цветок (сборник)
– Разве у вас при академии их нет? – спросила она.
– Есть, но они мне не годились. Посмотрите вот это лицо.
Я достал из лежавшей на столе кучи всякого хлама карточку Анны Ивановны и подал ей. Она взглянула и слабо улыбнулась.
– Да, это вам не годится, – сказала она. – Это не Шарлотта Корде.
– Вы знаете историю Шарлотты Корде? – спросил я.
Она взглянула на меня с странным выражением удивления, смешанного с каким-то горьким чувством.
– Почему же мне не знать? – спросила она. – Я кое-чему училась. Я забыла теперь многое, ведя эту жизнь, и все-таки кое-что помню. А таких вещей забыть нельзя…
– Где вы учились, Надежда Николаевна?
– Зачем вам знать это? Если можно, будем начинать.
Тон ее вдруг изменился: она проговорила эти слова отрывисто и мрачно, как говорила вчера Бессонову.
Я замолчал. Достав из шкафа давно уже сшитое мною синее платье, чепчик и все принадлежности костюма Шарлотты, я попросил ее выйти в другую комнату и переодеться. Я едва успел приготовить все, что мне было нужно для работы, как она уже вернулась.
Передо мной стояла моя картина.
– Ах, боже мой! Боже мой! – заговорил я с восторгом. – Как это хорошо, как это хорошо! Скажите, Надежда Николаевна, не виделись ли мы прежде? Иначе это невозможно объяснить. Я представлял себе свою картину именно такой, как вы теперь. Я думаю, что я вас видел где-нибудь. Ваше лицо, может быть, бессознательно запечатлелось в моей памяти… Скажите, где я видел вас?
– Где вы могли видеть меня? – переспросила она. – Не знаю. Я не встречалась с вами до вчерашнего дня. Начинайте, пожалуйста. Поставьте меня, как нужно, и пишите.
Я попросил ее стать на место, поправил складки платья, слегка коснулся ее рук, придав им то беспомощное положение, какое всегда представлял себе, и отошел к мольберту.
Она стояла передо мною… Она стоит передо мною и теперь, вот тут, на этом холсте. . . Она, как живая, смотрит на меня. У нее то же печальное и задумчивое выражение, та же черта смерти на бледном лице, какие были в то утро.
Я стер все начерченное углем на холсте и быстро набросал Надежду Николаевну. Потом я стал писать. Никогда – ни прежде, ни после – мне не удавалось работать так быстро и успешно. Время летело незаметно, и только через час я, взглянув на лицо своей модели, увидел, что она сейчас упадет от усталости.
– Простите, простите меня… – сказал я, сводя ее с возвышении, на котором она стояла, и усаживая в кресло. – Я совсем измучил вас.
– Ничего, – ответила она, бледная, но улыбающаяся. – Уж если зарабатывать себе хлеб, то нужно пострадать немножко. Я рада, что вы так увлеклись. Можно посмотреть? – сказала она, кивнув головой на картину, лица которой она не видела.
– Конечно, конечно!
– Ах, какая мазня! – вскрикнула она. – Я никогда еще не видела начала работы художника. И как это интересно!.. К знаете, уже в этой мазне я вижу то, что должно быть… Вы задумали хорошую картину, Андрей Николаевич… Я постараюсь сделать все, чтобы она вышла… насколько от меня это зависит.
– Что же вы можете сделать?
– Я говорила вчера… Я сделаю вам выражение. Вам будет легче работать,..
Она быстро стала на свое место, подняла голову, уронила белые руки, и на ее лице отразилось все, о чем мечтал я для своей картины. Тут были решимость и тоска, гордость и страх, любовь и ненависть…
– Так? – спросила она. – Если так, то я буду стоять сколько угодно.
– Лучше мне ничего не нужно, Надежда Николаевна; но ведь вам будет трудно сохранять подолгу такое выражение. Благодарю вас. Посмотрим. До этого еще далеко… Позвольте просить вас позавтракать со мною…
Она долго отказывалась, но потом согласилась.
Моя поилица и кормилица Агафья Алексеевна принесла завтрак; мы в первый раз сели за стол вместе. Сколько раз это случалось потом!. . Надежда Николаевна ела мало и молча; она, видимо, стеснялась. Я налил в ее стакан вина, которое она выпила почти сразу. Румянец заиграл на ее бледных щеках.
– Скажите, – вдруг спросила она, – вы давно знаете Бессонова?
Я не ожидал этого вопроса. Вспомнив все, что произошло между мною и Бессоновым из-за нее, я смутился.
– Отчего вы краснеете? Впрочем, все равно; только ответьте мне на вопрос.
– Давно. С детства.
– Он хороший человек?
– Да, по-моему, он хороший человек. Он честен, много работает. Он очень талантливый человек. Он хорошо относится к матери.
– У него есть мать? Где она?
– В ***. Там у нее есть маленький домик. Он высылает ей деньги и сам иногда туда ездит. Я никогда не видал матери, более влюбленной в сына.
– Зачем же он не возьмет ее сюда?
– Кажется… она сама не хочет… Впрочем, не знаю.. . Дом у нее там, она привыкла.
– Это неправда, – задумчиво сказала Надежда Николаевна. – Он не берет матери сюда потому, что думает, что она помешает ему. Я не знаю, я только думаю так… Она стеснит его. Это провинциалка, вдова какого-нибудь мелкого чиновника. Она будет шокировать его.
Она произнесла слово «шокировать» едко и с расстановкой.
– Я не люблю этого человека, Андрей Николаевич, – сказала она.
– За что? Он все-таки хороший человек.
– Я не люблю его… И боюсь его… Ну, будет; пойдем работать.
Она стала на место. Короткий осенний день приходил к концу.
Я работал до сумерек, давая иногда вздохнуть Надежде Николаевне, и только когда краски начали смешиваться в своих цветах и стоявшая передо мною на возвышении модель уже подернулась сумраком, я положил кисти… Надежда Николаевна переоделась и ушла.
VIII
В тот же день вечером я перевез Семена Ивановича к себе. Он жил на Садовой, в огромном, снизу доверху набитом жильцами доме, занимавшем почти целый квартал между тремя улицами. Наиболее аристократическая часть дома, выходившая на Садовую, была занята меблированными комнатами отставного капитана Грум-Скжебицкого, отдававшего свои довольно грязные и довольно большие комнаты начинающим художникам, небедным студентам и музыкантам. Таков был преимущественный состав жильцов сурового капитана, строго наблюдавшего за благочинием своего, как он выражался, «отеля».
Я поднялся по витой чугунной лестнице и вошел в коридор. Из-за первой двери слышались беглые пассажи скрипки, немного дальше завывала виолончель, а где-то в конце коридора гремел рояль. Я постучал в дверь Гельфрейха.
– Войдите! – закричал он тоненьким голосом.
Он сидел на полу и в огромный ящик укладывал свои пожитки. Чемодан, уже завязанный, лежал возле. В ящик Семен Иванович клал вещи, не придерживаясь какой-нибудь системы: на дно была положена подушка, на нее – развинченная и завернутая в бумагу лампа, затем кожаный тюфячок, сапоги, куча этюдов, ящик с красками, книги и всякая мелочь. Рядом с ящиком сидел большой рыжий кот и смотрел в глаза хозяину. Этот кот, по словам Гельфрейха, состоял у него на постоянной службе.
– Я уже готов, Андрей, – сказал Гельфрейх. – Я очень рад, что ты меня к себе берешь. Ну, скажи, был сегодня сеанс? Пришла она?
– Пришла, пришла, Сеня… – ответил я, торжествуя в душе. – Помнишь, ночью ты сказал одну фразу… что ты отдал бы свою левую руку?
– Ну? – спросил он, сев на ящик и улыбаясь.
– Я немного понимаю тебя, Сеня…
– Вот видишь! Ах, Андрей, Андрей, вытащи ее! Я не могу. Я глупый, горбатый черт. Ты сам очень хорошо знаешь, что я не протащу через всю жизнь, долгую жизнь, и тяжести одного себя без посторонней помощи, без твоей, например, а уж другого кого-нибудь поддерживать… куда мне! Мне самому нужно, чтобы меня спасали от пьянства, брали к себе, заставляли работать, держали у себя мои деньги, писали корзинки, диваны и всякую обстановку для моих котов. Ах, Андрей, что бы я без тебя делал?
И во внезапном порыве нежности Сенечка вдруг соскочил со своего ящика, подбежал ко мне, обхватил меня руками и прижал голову к моей груди. Его мягкие шелковистые волосы касались моих губ. Затем так же быстро он оставил меня, побежал в угол комнаты (я имею сильное подозрение, что дорогой он стер слезинку) и уселся в кресло, стоявшее в углу, в тени.
– Ну, видишь, куда же мне! Но ты… ты – другое дело. Вытащи ее, Андрей!
Я молчал.
– Был еще один человек, который бы мог, – продолжал Семен Иванович, – но он не захотел.
– Бессонов? – спросил я.
– Да, Бессонов.
– Он давно с нею знаком, Сенечка?
– Давно; раньше меня. У этого человека в голове всё ящики и отделеньица; выдвинет один, достанет билетик, прочтет, что там написано, да так и действует. Представился ему вот этот случай. Видит, падшая девушка. Ну, он сейчас себе в голову (а там у него все по алфавиту), достал, прочел: они не возвращаются никогда.
Семен Иванович не стал говорить дальше. Он облокотился подбородком на руку и задумчиво смотрел мне прямо в лицо.
– Ты расскажи мне, как они познакомились. Что за странные отношения между ними?
– После, Андрей; теперь не стану. Да, может быть, она и сама тебе расскажет. Напрасно я сказал: «может быть», наверное расскажет. Ты у меня ведь вот какой… – улыбнувшись, сказал Семен. – Поедем, нужно расплатиться с капитаном.
