Алексей Толстой - Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака
Серебряный сжал руку Перстня и обнял его крепко.
- Прости, атаман, - сказал он, - жаль мне тебя, жаль, что идешь на Волгу; не таким бы тебе делом заниматься.
- Кто знает, князь, - ответил Перстень, и отважный взор его принял странное выражение, - бог не без милости, авось и не всегда буду тем, что теперь!
Разбойники стали приготовляться к походу.
Когда взошло солнце, на берегу речки уже не было видно ни шатра, ни людей Басманова. Федор Алексеич поднялся еще ночью, чтобы первому принести царю известие об одержанной победе.
Прощаясь с товарищами, Перстень увидел возле себя Митьку.
- Прости ж и ты, губошлеп! - сказал он весело, - послужил ты вчера царю за четверых, не оставит он тебя своей милостью!
Но Митька, как бы в недоумении, почесал затылок.
- Ну что? - спросил Перстень.
- Ничаво! - отвечал лениво Митька, почесывая одною рукой затылок, другою поясницу.
- Ну, ничего так ничего! - И Перстень уже было отошел, как Митька, собравшись с духом, сказал протяжно:
- Атаман, а атаман!
- Что?
- Я в Слободу не хочу!
- Куда ж ты хочешь?
- А с тобой!
- Нельзя со мной; я на Волгу иду.
- Ну, и я на Волгу!
- Зачем же не с князем?
Митька подвинул одну ногу вперед и уставился, как бы в замешательстве, на свой лапоть.
- Опричников, что ли, боишься? - спросил насмешливо Перстень.
Митька стал почесывать то затылок, то бока, то поясницу, но не отвечал ничего.
- Мало ты их видел? - продолжал Перстень, - съели они тебя, что ли?
- Нявесту взяли! - проговорил нехотя Митька.
Перстень засмеялся.
- Вишь, злопамятный! Не хочет с ними хлеба-соли вести! Ну, примкнись к Хлопку.
- Не хочу! - сказал решительно Митька, - хочу с тобой на Волгу!
- Да я не прямо на Волгу!
- Ну, и я не прямо!
- Куда ж ты?
- А куда ты, туда и я!
- Эх, пристал, как банный лист! Так знай же, что мне сперва надо в Слободе побывать!
- Зачем? - спросил Митька и выпучил глаза на атамана.
- Зачем! Зачем! - повторил Перстень, начиная терять терпение, - затем, что я там прошлого года орехи грыз, скорлупу забыл!
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до самых ушей, а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим!
Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь:
- Ну и я с тобой!
- Что с ним будешь делать! - сказал Перстень, пожимая плечами. - Видно, уж не отвязаться от него, так и быть, иди со мной, дурень, только после не пеняй на меня, коли тебя повесят!
- А хоча и повесят! - отвечал Митька равнодушно.
- Ладно, парень. Вот за это люблю! Прощайся же скорей с товарищами, да и в путь!
Заспанное лицо Митьки не оживилось, но он тотчас же начал неуклюже подходить к товарищам и каждого, хотевшего и не хотевшего, чмокнул по три раза, кого добровольно, кого насильно, кого загребая за плечи, кого ухватив за голову.
- Атаман, - сказал Серебряный, - стало, мы с тобой по одной дороге?
- Нет, боярин. Где я пройду, там тебе не проехать. Я в Слободе буду прежде тебя, и, если бы мы встретились, ты меня не узнавай; а впрочем, мы и не встретимся; я до твоего приезда уйду; надо только кое-какие дела покончить.
Серебряный догадался, что у Перстня было кое-что спрятано или зарыто в окрестностях Слободы, и не настаивал.
Вскоре два отряда потянулись по двум разным направлениям.
Больший шел за Серебряным вдоль речки по зеленому лугу, еще покрытому следами вчерашней битвы, и за ним, повеся голову и хвост, тащился Буян. Он часто подбегал к Серебряному, жалобно повизгивал и потом оборачивался на свежий могильный холм, пока, наконец, не скрыли его из виду высокие камыши.
Другой, меньший отряд пошел за Хлопко.
Перстень удалился в третью сторону, а за ним, не спеша и переваливаясь с боку на бок, последовал Митька.
Опустела широкая степь, и настала на ней прежняя тишина, как будто бранный гул и не возмущал ее накануне. Только кое-где паслись разбежавшиеся татарские кони да валялись по пожарищу разбросанные доспехи. Вдоль цветущего берега речки жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая, с тростника на тростник или, заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во время битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов, как будто б и они были цветы и росли там уже бог знает сколько времени.
Глава 29.
Очная ставка
С неделю после поражения татар царь принимал в своей опочивальне Басманова, только что прибывшего из Рязани. Царь знал уже о подробностях битвы, но Басманов думал, что объявит о ней первый. Он надеялся приписать себе одному всю честь победы и рассчитывал на действие своего рассказа, чтобы войти у царя в прежнюю милость.
Иван Васильевич слушал его со вниманием, перебирая четки и опустив взор на алмазное кольцо, которым был украшен указательный перст его; но, когда Басманов, окончив рассказ и тряхнув кудрями, сказал с самодовольным видом:
- Что ж, государь, мы, кажется, постарались для твоей милости!
Иоанн поднял глаза и усмехнулся.
- Не пожалели себя, - продолжал вкрадчиво Басманов, - так уж и ты, государь, не пожалей наградить слугу твоего!
- А чего бы тебе хотелось, Федя? - спросил Иоанн, принимая вид добродушия.
- Да пожалуй меня хоть окольничим, чтобы люди-то не корили.
Иоанн посмотрел на него пристально.
- А чем мне Серебряного пожаловать? - спросил он неожиданно.
- Опальника-то твоего? - сказал Басманов, скрывая свое смущение под свойственным ему бесстыдством, - да чем же, коли не виселицей? Ведь он ушел из тюрьмы да с своими станичниками чуть дела не испортил. Кабы не переполошил он татар, мы бы их всех, как перепелов, накрыли.
- Полно, так ли? А я так думаю, что татары тебя в торока ввязали б, как в тот раз, помнишь? Ведь тебе уж не впервой, дело знакомое!
- Знакомое дело за тебя горе терпеть, - продолжал Басманов дерзко, - а вот это незнакомое, чтобы спасибо услышать. Небось тебе и Годунов, и Малюта, и Вяземский не по-моему служат, а наград ты для них не жалеешь.
- И подлинно, не по-твоему. Где им плясать супротив тебя!
- Надежа-государь, - ответил Басманов, теряя терпение, - коли не люб я тебе, отпусти меня совсем!
Басманов надеялся, что Иоанн удержит его; но отсутствие из Слободы, вместо того чтобы оживить к нему любовь Иоанна, охладило ее еще более; он успел от него отвыкнуть, а другие любимцы, особенно Малюта, оскорбленный высокомерием Басманова, воспользовались этим временем, чтоб отвратить от него сердце Иоанна.
Расчет Басманова оказался неверен. Заметно было, что царь забавляется его досадой.
- Так и быть, - сказал он с притворною горестью, - хоть и тошно мне будет без тебя, сироте одинокому, и дела-то государские, пожалуй, замутятся, да уж нечего делать, промаюсь как-нибудь моим слабым разумом. Ступай себе, Федя, на все четыре стороны! Я тебя насильно держать не стану.
Басманов не мог долее скрыть своей злобы. Избалованный прежними отношениями к Иоанну, он дал ей полную волю.
- Спасибо тебе, государь, - сказал он, - спасибо за твою хлеб-соль! Спасибо, что выгоняешь слугу своего, как негодного пса! Буду, - прибавил он неосторожно, - буду хвалиться на Руси твоею ласкою! Пусть же другие послужат тебе, как служила Федора! Много грехов взял я на душу на службе твоей, одного греха не взял: колдовства не взял на душу!
Иван Васильевич продолжал усмехаться, но при последних словах выражение его изменилось.
- Колдовства? - спросил он с удивлением, готовым обратиться в гнев, - да кто ж здесь колдует?
- А хоть бы твой Вяземский! - отвечал Басманов, не опуская очей перед царским взором. - Да, - продолжал он, не смущаясь грозным выражением Иоанна, - тебе, видно, одному неведомо, что когда он бывает на Москве, то по ночам ездит в лес, на мельницу, колдовать; а зачем ему колдовать, коли не для того, чтоб извести твою царскую милость?
- Да тебе-то отчего оно ведомо? - спросил царь, пронзая Басманова испытующим оком.
На этот раз Басманов несколько струсил.
- Ведь я, государь, вчера только услышал от его же холопей, - сказал он поспешно. - Кабы услышал прежде, так тогда и доложил бы твоей милости.
Царь задумался.
- Ступай, - сказал он после краткого молчания, - я это дело разберу; а из Слободы погоди уезжать до моего приказа.
Басманов ушел, довольный, что успел заронить во мнительном сердце царя подозрение на одного из своих соперников, но сильно озабоченный холодностью государя.
Вскоре царь вышел из опочивальни в приемную палату, сел на кресло и, окруженный опричниками, стал выслушивать поочередно земских бояр, приехавших от Москвы и от других городов с докладами. Отдав каждому приказания, поговорив со многими обстоятельно о нуждах государства, о сношениях с иностранными державами и о мерах к предупреждению дальнейшего вторжения татар, Иоанн спросил, нет ли еще кого просящего приема?
