Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)
Понизив голос, Николай спросил:
- А не знаете, товарищ Яков - цел?
- Не знаю, - решительно ответил Самгин и, шагнув вперед, заставил Николая прижаться к стене.
"Или - шпион, или - считает меня... своим человеком", - соображал Клим Иванович, закурив папиросу, путешествуя по гостиной, меланхолически рассматривая вещи. Вещей было много, точно в магазине. На стенах приятно пестрели небольшие яркие этюды маслом, с одного из них смотрело, прищурясь, толстогубое бритое лицо, смотрело, как бы спрашивая о чем-то. На изящной полочке стояло десятка полтора красиво переплетенных в сафьян книжек: Миропольского, Коневского, стихи Блока, Сологуба, Бальмонта, Брюсова, Гиппиус, Вилье де-Лиль Адан, Бодлер, Верлен, Рихард Демель, "Афоризмы" Шопенгауэра.
"Да, - ответил Клим Иванович, - в Москве я не могу жить".
И - вздохнул, не без досады, - дом казался ему все более уютным, можно бы неплохо устроиться. Над широкой тахтой - копия с картины Франца Штука "Грех" - голая женщина в объятиях змеи, - Самгин усмехнулся, находя, что эта устрашающая картина вполне уместна над тахтой, забросанной множеством мягких подушек. Вспомнил чью-то фразу: "Женщины понимают только детали". Затем он подумал, что Варвара довольно широко, но не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные семь слонов из кости, из черного дерева, один - из топаза. Самгин сел к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками, взял в руки маленького топазового слона и вспомнил о семерке авторов сборника "Вехи".
"Конечно, эта смелая книга вызовет шум. Удар в колокол среди ночи. Социалисты будут яростно возражать. И не одни социалисты. "Свист и звон со всех сторон". На поверхности жизни вздуется еще десяток пузырей".
Этот ход мысли раздражал его, и, крепко поставив слона на его место к шестерым, Самгин снова начал путешествовать по комнате. Знакомым гостем явилось более острое, чем всегда, чувство протеста: почему он не может создать себе крупное имя?
"Прожито полжизни. Почему я не взялся за дело освещения в печати убийства Марины? Это, наверное, создало бы такой же шум, как полтавское дело братьев Критских, пензенское - генеральши Болдыревой, дело графа Роникер в Варшаве... "Таинственные преступления - острая приправа пресной жизни обывателей", - вспомнил он саркастическую фразу какой-то газеты.
"Газета? Возможно, что Дронов прав - нужна газета. Независимая газета. У нас еще нет демократии, которая понимала бы свое значение как значение класса самостоятельного, как средоточие сил науки, искусства, - класса, независимого от насилия капитала и пролетариата".
Клим Иванович Самгин присел на ручку кресла и почти вслух произнес:
"Вот моя идея!"
В столовой, при свете лампы, бесшумно, как по воздуху, двигалась Фелицата.
- Чай готов, - тихо сказала она. Самгин промолчал, прислушиваясь, как в нем зреет незнакомое, тихо и приятно волнующее чувство.
"Идея человечества так же наивна, как идея божества. Пыльников болван. Никто не убедит меня, что мир делится на рабов и господ. Господа рождаются в среде рабов. Рабы враждуют между собой так же, как и владыки. Миром двигают силы ума, таланта".
В этот час мысли Клима Самгина летели необычно быстро, капризно, даже как будто бессвязно, от каждой оставалось и укреплялось сознание, что Клим Иванович Самгин значительно оригинальнее и умнее многих людей, в их числе и авторов сборника "Вехи".
Вдруг выскользнула посторонняя мысль:
"А может быть, Безбедова тоже убили, чтоб он молчал о том, что знает? Может быть, Тагильский затем и приезжал, чтобы устранить Безбедова? Но если мотив убийства - месть Безбедова, тогда дело теряет таинственность и сенсацию. Если б можно было доказать, что Безбедов действовал, подчиняясь чужой воле..."
"Нет, нужно отказаться от мысли возбудить это дело, - решил он. Нужно попробовать написать рассказ. В духе Эдгара По. Или - Конан-Дойля".
Приятно волнующее чувство не исчезало, а как будто становилось все теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел в столовую, выпил стакан чаю, сочиняя план рассказа, который можно бы печатать в новой газете. Дронов не являлся. И, ложась спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший день его жизни чрезвычайно значителен.
"Это праздничный день, когда человек находит сам себя",-сказал он себе, закурив на сон грядущий последнюю папиросу.
Дронов явился после полудня, держа ежовую голову свою так неподвижно, точно боялся, что сейчас у него переломятся шейные позвонки. Суетливые глазки его были едва заметны на опухшем лице красно-бурого цвета, лиловые уши торчали смешно и неприглядно.
- Башка трещит, - хрипло сказал он и хозяйски грубовато зарычал:
- Цапля, вино какое-нибудь - есть? Давай, давай! Был вчера на именинах у одного жулика, пили до шести часов утра. Сорок рублей в карты проиграл обида!
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из "отцов города" Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
- Вот тебе и отец города! - с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. - В этом участке таких цен, конечно, нет, - продолжал он. Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель - есть, продажу можно совершить в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, - закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: - Ну, как?
- Я решил продать.
- Правильно. Интеллигент-домовладелец - это уже не интеллигент, а домовладелец, стало быть - не нашего поля ягода.
Самгин нахмурил брови, желая сказать нечто, но - не успел придумать, что сказать и как? А Дронов продолжал оживленно, деловито и все горячее:
- Значит, сейчас позвоним и явится покупатель, нотариус Животовский, спекулянт, держи ухо остро! Но, сначала, Клим Иванович, на какого чорта тебе тысячи денег? Не надобно тебе денег, тебе газета нужна или книгоиздательство. На газету - мало десятков тысяч, надо сотни полторы, две. Предлагаю: давай мне эти двадцать тысяч, и я тебе обещаю через год взогнать их до двухсот. Обещаю, но гарантировать-не могу, нечем. Векселя могу дать, а - чего они стоят?
- В карты играть будешь? - спросил Самгин, усмехаясь.
- На бирже будем играть, ты и я. У меня верная рука есть, человек неограниченных возможностей, будущий каторжник или - самоубийца. Он честный, но сумасшедший. Он поможет нам сделать деньги.
Дронов встал, держась рукой за кромку стола. Раскалился он так, что коротенькие ноги дрожали, дрожала и рука, заставляя звенеть пустой стакан о бутылку. Самгин, отодвинув стакан, прекратил тонкий звон стекла.
- Деньги - будут. И будет газета, - говорил Дронов. Его лицо раздувалось, точно пузырь, краснело, глаза ослепленно мигали, точно он смотрел на огонь слишком яркий.
- Замечательная газета. Небывалая. Привлечем все светила науки, литературы, Леонида Андреева, объявим войну реалистам "Знания", - к чорту реализм! И - политику вместе с ним. Сто лет политиканили - устали, надоело. Все хотят романтики, лирики, метафизики, углубления в недра тайн, в кишки дьявола. Властители умов - Достоевский, Андреев, Конан-Дойль.
Самгин тихонько вздохнул, наполняя стакан белым вином, и подумал:
"Сколько в нем энергии".
А Дронов, поспешно схватив стакан, жадно выхлебнул из него половину, и толстые, мокрые губы его снова задрожали, выгоняя слова:
- Мы дадим новости науки, ее фантастику, дадим литературные споры, скандалы, поставим уголовную хронику, да так поставим, как европейцам и не снилось. Мы покажем преступление по-новому, возьмем его из глубины...
Держа стакан у подбородка, он замахал правой рукой, хватая воздух пальцами, сжимая и разжимая кулак.
- Культура и преступность - понимаешь?
- Это будет политика, - вставил Самгин.
- Нет! Это будет обоснование права мести, - сказал Дронов и даже притопнул ногой, но тотчас же как будто испугался чего-то, несколько секунд молчал, приоткрыв рот, мигая, затем торопливо и невнятно забормотал:
- Ну, это - потом! Это - программа. Что ты скажешь, а?
Протирая очки платком, Самгин не торопился ответить. Слово о мести выскочило так неожиданно и так резко вне связи со всем, что говорил Дронов, что явились вопросы: кто мстит, кому, за что?
"Он типичный авантюрист, энергичен, циник, смел. Его смелость - это, конечно, беспринципность, аморализм", - определял Самгин, предостерегая себя, - предостерегая потому, что Дронов уже чем-то нравился ему.
- В общем - это интересно. Но я думаю, что в стране, где существует представительное правление, газета без политики невозможна.
