Жук золотой - Александр Иванович Куприянов
Кажется, не многие юнкоры знают про Гая Аврелия Диоклетиана.
Не думаю, что для них такой пробел в знаниях удручающ.
В дальнейшей моей жизни никто и никогда так не бегал за мной по коридорам, как бегали третьеклашки школы вместе с моей младшей сестренкой Людкой. Младшей, по отцу. Мамы у нас были у каждого своя. А отец один. И никто с таким восторгом не шептал мне в спину: «Во-он он! Шурка… Тот самый. Он печатает стихи в газете!»
В детстве меня звали Шуркой. Никитка – просто слащавый поэтический образ, навеянный графом Толстым.
Газета называлась «Ленинское знамя».
Никто и никогда так не бегал за мной…
Позже я прошел по другим коридорам. Даже и царскими палатами хаживал. Не говоря о сенате США или о том же парламенте Великой Британии. Тогда меня уже звали Алексом. От Шурки до Алекса очень длинный путь. «Не реальный!» – говорит Юлия, подсказавшая тему моего нынешнего сочинения «Как я провел этим летом». Только, наверное, точнее будет не «этим летом», а «этой жизнью». Здесь я использую грамматически неправильное согласование слов. Прием называется, как вы сами догадались, анаколуф. К анаколуфу близок эрратив – систематическое нарушение синтаксиса. Проще говоря, заумь. Впрочем, к теме лишних людей и «потерянного» поколения обозначенные приемы никакого отношения не имеют.
Разве что к писательству.
Иногда мне кажется, что тот путь прошел какой-то другой человек.
А вовсе не я.
Лицо в утреннем зеркале подтверждает мою догадку.
Принцесса Тайланда однажды царственно протянула мне руку. Ладонью вниз. Следуя строгому королевскому протоколу, я полз к ней на коленях примерно метров десять, елозя черными, к смокингу, брюками с лампасами по ворсистому белому ковру. Приложился к узкой, блистательной ладони. И никто, включая тайскую принцессу и нескольких премьер-министров, и даже двух президентов, Израильского и Чешского, никто не закатывал в восторге глаза и не приходили в экстаз от того, что я печатаю свои стихи, очерки и рассказы.
Уже не только в районных и окружных газетах.
Детская слава несравнима даже со всенародным обожанием. Например, Аллы Пугачевой. Или «всесоюзного кирпича» Стасика Садальского. Одно время мы с ним дружили. По улице с Садальским пройти было невозможно. Выстраивалась очередь за автографами. Ко мне не выстраивалась. В отсутствие листочка бумаги или открытки, просили расписаться даже на денежке. Купюре в десять или больше рублей. Стасик, конечно, расписывался. Даже на рыжем рубле. Не брезговал. Угощал поклонников шампанским у ночных ларьков. Так назывались в 90-е годы прошлого века торговые ларьки многочисленных шанхаев, раскинувшихся у станций метро в Москве. Но свою роль Кирпича, карманника из говорухинского фильма «Место встречи изменить нельзя», Садальский ненавидел. Сам мне рассказывал. Сдружились мы с ним еще и потому, что Стас тоже был воспитанником интерната. Его обижал отец, меня отчим. Многое в нашем детстве совпадало. До сих пор жалею, что наши дорожки как-то разошлись. В отличие от Садальского, я свою роль начинающего поэта люблю до сих пор. Иногда я думаю, что ничего более значимого в моей жизни не было. Лучше быть Наполеоном в деревне, чем никем в Париже. Все знают.
Те, кому по ночам не дают спать маленькие и, подозреваю, злобные пульсики тщеславия, в детстве не получили искомого. Меня они не тревожат. Потому что я получил свое еще в шестом классе. А в десятом я уже играл Паратова в школьном драматическом кружке. Не «кирпич» Садальского, конечно. Не так пронзительно. Но некоторые полногрудые крановщицы в зале плакали. «Так не доставайся же ты никому…» Ба-бах! Помните?! Лариса Гузеева, исполнительница главной роли в фильме Михалкова, снопом валится на палубу корабля. И закатывает глазки.
А с Никитой у нас оказались похожи тембры голосов.
Многие замечали. Больше ничего. Кудрявый Никитка все еще бегал за мной следом по коридорам интерната и будил меня по ночам своими сладкими грезами.
Скажу вам больше. Детская слава бессмертна. Старые, седые и лысоватые, мы сидим с Леней Школьником в пригородном ресторанчике Иерусалима. Наливая мне рюмку прекрасного порто, густого и тяжелого, как кровь португальских пиратов, он говорит: «А помнишь как ты, завывая, читал свои стихи на нашем первом поэтическом вечере? Кажется, девятый класс? Или восьмой? А ведь ты тогда про Бродского еще ничего не знал».
Я, не зная стихов Бродского и ни разу не слыша Иосифа, подражал его манере декламировать строки. Завывал, стонал и почти пел. Где Иосиф Бродский, нобелевский лауреат, и где Шурка Куприк, доморощенный поэт с берегов Амура? Рифма «корабли – в дали»… Про Бродского мне вообще-то сам Ленька и рассказал. Подарив маленькую книжку поэта. Как-то странно, впрочем, изданный сборник. В виде перекидного блокнотика, стихи набраны мелким шрифтом. Чуть ли не нонпарелью.
Сравниться со мной популярностью в детские годы могли разве только рыжий Серега Бурыхин по прозвищу Бурыха и усатенький Хусаинка Мангаев. Мои дружки и односельчане.
Хусаинка, по кличке Пыжик, бил чечетку. Позже мы узнали, что все культурологи чечетку называют степом. Но мы культурологами не были. А Серега в схватках портовских бригад, когда Магинские шли на Рейдовских, применял бойцовский прием, который назывался «брать на калган». Дрались отчаянно. Неожиданным ударом своей головы он валил на землю даже взрослых парней-мореманов, если те обижали нас, интернатовских. Степист, калганщик и поэт. Мы были звездами Амурского лимана. Ну… Давайте скажем скромнее и современнее: мы так сами себя позиционировали. А кто в юном возрасте не грезит о пьедесталах?! Одна молодая женщина, художник Настя, признавалась мне в том, что все детство мечтала быть чемпионкой… по спринту! Ревущий стадион, гаревая дорожка, команды спортсменов изо всех стран мира. Есть и чернокожие. Как известно, лучшие в мире бегуны. И вот финал! На финише она обходит всех. И прибегает первой, держа в руках флаг России.
Или тогда еще алое полотнище СССР, со звездой?
Победа снилось девочке почти каждую ночь. Сейчас Настя рисует акварели. К сожалению, не все их увидели и купили. И один раз в неделю она ходит на фитнес с толстыми тетками. Самое тяжелое упражнение у них называется «планочка». Надо беспрерывно и методично отрывать жопку от коврика на вытянутых руках. Некоторые отрывают уже «булки». Но ведь мечта-то осталась?! И уже никакая другая мечта, понурая как кляча, не заменит прекрасную, детскую. Почему понурая, как кляча? Вспомните, о чем мы мечтаем в жизни взрослой. Домик на испанском взморье,
