Правила игры в человека - Макс Фрай
Мы хотели бы быть как трава.
Но мы скорее как ветер.
Валерка из нас самый младший, я вообще не ожидала, что он к нам придёт.
Кому не надо, тот не приходит, а Валерка всегда был, как будто ему не надо.
У всех обычно по две бабушки, а у Валерки одна, и она у нас общая: Валерка – сын моего дяди, и на лето нас к баб Томе отправляют обоих. Я ещё иногда езжу к другой бабушке, но она живёт далеко, нужно долго ехать на поезде, у мамы не каждое лето получается меня отвезти. Да я и не против: у баб Томы, здесь, моё место, а там, далеко, не моё. Красивое, но чужое.
Валерке всегда было всё равно, он городской, дачу не любит, любит, чтобы компьютер и мультики, ну максимум двор с качелями, и то уже много. Всё предыдущее лето он даже с участка не выходил. Сидел в доме, играл в приставку, которую притащил с собой, на меня смотрел хмуро, на бабушку – робко, уехал в конце июля: родители не выдержали нытья и забрали.
Мы с баб Томой пожали плечами обе, вздохнули и разошлись по своим делам: она – к саду, помидорам и книжкам, я – тоже к книжкам, другим, а ещё к ребятам.
У нас с ребятами есть важное дело, его нельзя оставлять надолго. И так после каждой зимы приходится начинать чуть ли не заново.
Этим летом мы учимся ходить по канату.
Канат притащила Юлька, она мастер выпрашивать у родителей то, чего никому бы другому из нас не купили, а ей – запросто. И день рождения у Юльки в мае, как раз перед летом, так что «дачные» подарки кажутся взрослым логичными и полезными. Пусть, мол, дети играют, хорошее дело.
А нам-то что.
Мы натягиваем канат у Юльки за домом, у неё там есть такое специальное заросшее место, где вроде ещё участок, но уже почти лес. Далеко ото всех окон, от дороги и от людей. За разросшимся чубушником и высокой травой нас ниоткуда не видно.
Когда дождь, канат лучше снять, но дождей этим летом мало, так что мы его только подтягиваем каждое утро, чтобы не провисал.
Натянуть так, чтобы вибрировал от прикосновения, поставить босую ногу на широкий оранжевый трос, сказать первое слово. Не кричать, не шептать, громкость должна быть такая, чтобы услышали те, кто со мной – ребята мои и ещё.
Валерка долго не мог уловить высоту этого звука, а когда наконец нащупал, заговорил так, что у всех у нас каждый раз бегут от него мурашки.
– Я хочу, чтобы всё стало целое, – говорит Валерка и встаёт на канат. Одна нога, шаткий миг, взмах руками, вот и другая встала. Дальше нужно идти, и нести, и не наступать на землю так долго, как сможешь. Чем дольше, тем больше времени слова останутся в силе.
Первый раз, когда Валерка попросился со мной, я его не взяла.
Покрутила пальцем – ты, мол, что ли, ку-ку, где ты меня видел, какой-такой канат, нет никакого каната. Он шмыгал носом, сопел в спину, говорил, что он видел и ему надо, но я убежала, а он за мной не пошёл.
Пришла к ребятам, рассказала Юльке с Серёгой, они неуверенно моргнули и сказали, что лучше подождать остальных.
Остальные – это у нас Тоха и Соня, они живут дальше всех, на другом конце дач, у них обоих вместо бабушек всё лето мамы, и отпускают они неохотно. Дают кучу заданий: смородину собери, математику порешай, варенье варить научись, посуду помой, нечего болтаться без дела. Так что Тоху и Соню мы всегда ждём и часто не дожидаемся, а без них такие важные решения принимать нельзя.
Пока ждали, у меня в голове всё звучала фраза: «Я только что-нибудь маленькое умею чинить», Валеркиным голосом, и дальше что-то про «но мне очень надо». И дальше ещё – бабушкин сад, который этим летом бушует как никогда.
– Даже картошка заколосилась, – смеётся бабушка, довольная урожаем.
Ей важно, чтобы после лета детям можно было выдать по несколько банок закруток, и себе чтобы осталось – это тоже будет выдано детям, но попозже, зимой. Сама баб Тома за зиму съедает полторы банки варенья из чёрной смородины и пару баночек кабачковой икры, а все огурцы, помидоры, компоты и соки раздаёт детям-внукам, такой у неё способ любить. Я чувствую эту её любовь, и травяной запах от банок щекочет мне нос, передаёт приветы от спящей нашей земли, общей, любимой. Бабушкины закатки никогда не доживают до начала нового лета, но в этом году всего столько, что я добровольно иду собирать. Обычно меня ещё пойди загони, скучно же.
«Я только что-нибудь маленькое умею чинить», и мы с Валеркой собираем смородину в четыре руки вторую неделю, а её как будто не убавляется.
«Я только что-нибудь маленькое умею чинить», чёрт, как это я прошляпила? Привыкла, что нечего там смотреть.
Подрываюсь, бегу обратно, только бы он не успел разозлиться всерьёз, иначе хана баб Томиной хвалёной картошке.
У нас уже было одно такое лето, когда «целое» означало, что всё растёт, как безумное, тогда на всех дачах так было, а мы ещё даже канат не достали, ходили по трубам у водокачки. Трубы были короткие и скользкие, особенно вечером, но это совсем не мешало. Сидели потом на этих же трубах, а они чуть вибрируют от воды, и кажется, что это целое идёт через них, чтобы попасть туда, куда ему сейчас нужно.
Я тогда решила за всех. Привела Валерку, поставила на канат, и ребята начали корчить мне рожи: ты что, мол, совсем, он же трепаться будет. Но Валерка сказал слова и пошёл, и целое стало такое, что даже Серёга больше ни разу не возразил, а Серёга большой любитель.
Нас долго было пятеро, мы как-то случайно все собрались. Взрослые говорят, рыбак рыбака, вы просто все хулиганы, вот вы и спелись. Мы киваем, мол, да, конечно. Каждое лето хотя бы раз кто-нибудь да приходит жаловаться, что мы таскали их яблоки или обрывали крыжовник, но кто же им виноват, что яблоки и крыжовник так заманчиво свисают из-за забора (или растут к нему непростительно близко, а между рейками как раз пролезает рука) и никто их не собирает. Один раз мы, конечно, совсем по-дурацки попались: поздно вечером гуляли по дачам, подобрали у одного забора несколько падалиц, а они такие вкусные были, сладкие невозможно. Смотрим вверх – висят, заразы, но высоко, просто так не достать. Посадили Юльку, самую лёгкую, Серёге на плечи, она нам рвала, кидала
