Якуб Колас - На росстанях
Лобанович стоял и слушал как зачарованный этот печально-радостный гимн утру, который каким-то странным эхом откликался в его сердце. Казалось, он когда то уже переживал то же самое, что звенело теперь у него в душе, только никак не мог припомнить, когда это было. Или это ему только снилось?
- Из-за одного такого утра стоит не поспать еще одну ночь, - проговорил он наконец и взглянул на Садовича, который уже тянул его за рукав и повторял:
- Пойдем, брат.
И они пошли.
В двух верстах перед ними раскинулось их родное село Микутичи.
- Выспимся, брат Старик, после всех этих огорчений, отдохнем и тогда будем думать, как быть дальше.
- Не вспоминай ты о них. Все это трын-трава. Мало ли что было, и это надо пережить. Для меня вся эта панямонщина словно какой-то скверный сон.
Чем ближе подходили они к Микутичам, тем сильнее овладевали ими думы и настроения родного села, и каждый по-своему переживал их.
- Знаешь, брат, останусь я здесь учителем. Что ты на это скажешь, Старик?
- Почему тебе вдруг пришло это в голову?
- Свое, знаешь ли, село, свои люди. Буду работать для своих.
- А я на твоем месте не остался бы здесь, - заметил Лобанович.
- Почему?
- Да так, мне здесь неинтересно. Все давно знакомо. Я люблю побывать в новых местах, среди новых людей.
- Нет, брат Старик, здесь и дешевле прожить можно. Будешь себе столоваться у отца, можно и копейку припрятать. И тихо, соблазнов нет, а я хочу серьезно взяться за науку.
- Неужто мы, Алесь, такие безвольные, что не можем устоять против этих соблазнов? Ведь это же и есть признание своего бессилия, если ты боишься соблазнов.
- А зачем бороться с ними, если этого можно избежать? Борьба, да еще с неверным результатом, потребует затраты, ненужной затраты энергии и будет всегда мешать той или иной работе над собой. А здесь, в наших Микутичах, никого нет, кто потащит тебя играть в карты, пьянствовать... Нет, брат, это идея! А место здесь как раз освобождается. Подам прошение - и баста.
- Ну, разумеется, и здесь будешь жить. Все это дело вкуса, примирительным топом ответил Лобанович, спорить ему не хотелось. - Может быть, ты и прав. А если у тебя есть еще и охота жить здесь, тем лучше будем иметь летом штаб-квартиру.
Живой, горячий человек, Садович быстро увлекался новыми мыслями и планами.
- Знаешь, брат, серьезно: давай, не теряя времени, займемся подготовкой. К нам присоединятся еще хлопцы... Или, знаешь, сговоримся человек пять-шесть, сложимся и наймем репетитора. Что скажешь на это?
- Надо подумать. Может быть, твоими устами глаголет истина.
Садович увлекся новыми планами и весь остаток дороги горячо говорил о них.
VIII
Не доходя немного до села, приятели простились. Садович пошел дальше один, а Лобанович свернул с дороги и направился к маленькому хуторку, одиноко стоявшему в воде неподалеку от Немана. Здесь жили его родные.
Хуторок был построен недавно на арендованной княжеской земле. Три года назад выгорели Микутичи, и тогда дядя Мартин решил построиться здесь, где было просторнее и покойнее. За это время хуторок не успели еще обжить, упорядочить по-настоящему, и он имел довольно убогий и пустынный вид, не было даже ни одного деревца возле хатки, хотя ямки для них и выкопал дядя Мартин.
Сотнями знакомых глаз глянул хуторок на учителя, глянул, казалось, укоризненно: ведь он, Лобанович, забыл об этой бедности, занятый собой, своими мыслями, своей замкнутой личной жизнью, хотя еще в прошлом году мечтали они с дядей Мартином завести здесь садик, а в садике пчельник. Вспомнил Лобанович такие же свои возвращения домой, когда он еще учился в семинарии, и сразу почувствовал, что попал в самый центр домашних забот, жалоб на тяжелую жизнь, на бедность. Радость встречи с родными охлаждалась этими мыслями и чувствами, которые заглохли было, пока он находился за пределами родного угла, уступили место другим. Как-то сама собой пришла на память Панямонь и пустая трата денег, правда небольших, но в такой бедности имеющих большое значение. Это еще понизило и без того упавшее настроение молодого учителя.
На хуторке день только начинался. Ворота гумна были открыты, и оттуда доносилось жадное "хрум-хрум, хрум-хрум". Это дядя Мартин резал сечку на самодельной соломорезке, - видимо, собирался ехать пахать паровое поле.
Первым заметил Лобановича пес Шукай. Сорвавшись с места и бросившись к путнику со злыми намерениями, начав свое собачье приветствие сильным, громким лаем, который обычно предназначается незнакомому человеку, он вдруг оборвал злобный лай, притих на мгновение, чтоб лучше вглядеться в пришельца, завилял хвостом и с радостным визгом бросился встречать гостя. Встреча с одной и с другой стороны была самой сердечной. Шукай визжал, вертелся, прыгал, клал свои лапы на грудь Лобановичу, стараясь лизнуть его в губы, что наконец ему и удалось, - и это усилило его собачью радость.
Дядя Мартин бросил резать сечку и вышел на пригуменье. По визгу Шукая он догадался, что хутор навестил свой человек. Увидев племянника, которого он очень любил, дядя Мартин засветился радостью и заранее развел в стороны усы, чтобы освободить попросторнее местечко для поцелуя, шершавой ладонью вытер губы и, остановившись возле калитки, приготовился как подобает встретить гостя.
- Ну, здравствуй, Андрей!
Дядя и племянник крепко обнялись.
- На все лето приехали? - спросил Мартин, обращаясь к племяннику на "вы".
- На все лето... Ну, как здоровы и что у вас хорошего?
- Ничего, брат, живем понемногу.
- Чемодан я оставил на вокзале, а сам пешком пошел. На станции с Алесем Садовичем встретились и вместе домой шли, - словно оправдывался Лобанович за свой "порожний" вид.
Мать в это время в хлеву заканчивала доить корову. Услыхав лай Шукая, а затем голоса возле калитки, она сразу же подумала, что это их Андрей приехал на лето, - ведь и сон такой приснился ей сегодня. Она торопилась закончить доенье и в ту минуту, когда дядя Мартин здоровался с племянником, вышла из хлева с подойником и, прикрыв его фартуком, быстро пошла в сени и тотчас же вернулась, чтобы поздороваться с сыном.
- Сынок мой!.. Вернулся!
Лобанович поцеловал ей руку.
- А я дою корову, слышу - Шукай забрехал и сразу стих, визжать начал. Так мне и тюкнуло, что это, наверно, ты...
Мать подробно описала свои недавние предчувствия и даже сон рассказала, идя в хату вместе с дядей Мартином и Андреем. На пороге встретились с Юзиком, младшим братом Андрея. С кнутом в руке и с торбой за плечами он шел выгонять в поле коров.
- Здравствуй, Юзик! - поздоровался с ним старший брат.
Юзик улыбнулся, повернув в сторону брата смуглое лицо и обнажая ряд белых зубов. Лицо его казалось немного смущенным.
- Выгоняй, выгоняй, брат, скотину, - заметил дядька Мартин. - Солнце вон уже высоко над лесом стоит.
Хата была еще не прибрана, и не все еще в ней встали.
- В самый беспорядок ты, сынок, попал, - говорила мать, словно прося прощения у сына.
- Да ведь еще и рано, - отозвался Лобанович.
- Спать привыкли долго, - строго проговорил Мартин и бросил взгляд в угол, где лежали в постелях его племянницы Маня и Настя. - Избаловала их мать, такие, пане мой, барышни!
Мане было уже лет шестнадцать, а Настя года на два моложе.
- Ведь им так хочется поспать! - заступилась за дочерей мать. Молоденькие еще, наработаются за свой век.
Ганна, мать Лобановича, была женщина добрая, работящая, заботливая, все старалась сделать сама, за всех заступалась. Она не раз плакала, когда ей приходилось будить Юзика гнать коров: ведь ему так тяжело было подниматься... Хоть на одну минутку старалась она продлить его сладкий утренний сон, а когда хлопец вставал, стояла возле него, помогала собраться и делала все, чтобы ублаготворить его.
- Смолоду надо в работу втягиваться, - стоял на своем Мартин. - Ведь если вырастут лентяями, спасибо тебе за это не скажут.
Говоря так, Мартин подошел к постели. Накрывшись с головой одеялом, спал самый младший племянник и лучший приятель дяди Мартина - Якуб. Наклонившись над ним, дядя начал шептать что-то мальчику на ухо. Якуб недовольно буркнул в ответ, а Мартин залился самым, искренним смехом, после чего сказал:
- Якуб у меня - человек. Это не Юзик. Того надо с музыкой поднимать, а Якуб в один миг поднимается, если надо. Это первый хозяин в доме.
Расхваленный Якуб - ему было лет шесть - показал головку из-под одеяла, блеснул на брата темными глазками, улыбнулся и снова спрятался.
- Мама! Иди сюда, - позвал он мать.
Мальчику нужна была какая-то одежда, он решил вставать, чтобы оправдать свою репутацию хорошего хозяина и работника.
А дядя Мартин рассказал тем временем, как Якуб искал червяков, собираясь удить рыбу, переворачивал гнилые бревнышки и, если под ними червяков не оказывалось, говорил сам себе: "Тут тоже нету".
Случай, казалось бы, ничем не примечательный, но Мартину он почему-то врезался в память, а это "тут тоже нету" вызывало у него всякий раз веселый смех.
